Неточные совпадения
Вскочила, испугалась я:
В дверях стоял в халатике
Плешивый человек.
Скоренько я целковенький
Макару Федосеичу
С поклоном подала:
«Такая есть великая
Нужда
до губернатора,
Хоть умереть —
дойти...
Председатель отвечал, что это вздор, и потом вдруг побледнел сам, задав себе вопрос, а что, если души, купленные Чичиковым, в самом деле мертвые? а он допустил совершить на них крепость да еще сам сыграл роль поверенного Плюшкина, и
дойдет это
до сведения генерал-губернатора, что тогда?
Вон Алексея Петровича три
губернатора гнали, именье было в опеке,
дошло до того, что никто взаймы не давал, хоть по миру ступай: а теперь выждал, вытерпел, раскаялся — какие были грехи — и вышел в люди.
— Ничего: он ездил к
губернатору жаловаться и солгал, что я стрелял в него, да не попал. Если б я был мирный гражданин города, меня бы сейчас на съезжую посадили, а так как я вне закона, на особенном счету, то
губернатор разузнал, как было дело, и посоветовал Нилу Андреичу умолчать, «чтоб
до Петербурга никаких историй не
доходило»: этого он, как огня, боится.
Сверх того
дошло до моего сведения, что один проезжий москвич, добрейший, впрочем, юноша, мимоходом отозвался обо мне на вечере у
губернатора, как о человеке выдохшемся и пустом.
Восточная Сибирь управляется еще больше спустя рукава. Это уж так далеко, что и вести едва
доходят до Петербурга. В Иркутске генерал-губернатор Броневский любил палить в городе из пушек, когда «гулял». А другой служил пьяный у себя в доме обедню в полном облачении и в присутствии архиерея. По крайней мере, шум одного и набожность другого не были так вредны, как осадное положение Пестеля и неусыпная деятельность Капцевича.
Тогда Черняев приехал в Москву к Хлудову, последний устроил ему и себе в канцелярии генерал-губернатора заграничный паспорт, и на лихой тройке, никому не говоря ни слова, они вдвоем укатили из Москвы —
до границ еще распоряжение о невыпуске Черняева из России не
дошло.
— Еще шампанского! — крикнул было Козленев, но вице-губернатор, не желая, может быть, чтоб одушевление
дошло еще
до большей фамильярности, поспешил уйти, отзываясь тем, что его ожидают партнеры.
— Да упаси меня бог! Да что вы это придумали, господин юнкер? Да ведь меня Петр Алексеевич мигом за это прогонят. А у меня семья, сам-семь с женою и престарелой родительницей. А
дойдет до господина генерал-губернатора, так он меня в три счета выселит навсегда из Москвы. Не-ет, сударь, старая история. Имею честь кланяться.
До свиданья-с! — и бежит торопливо следом за своим патроном.
До губернатора дойдет, пожалуй, и — чем черт не шутит? — может, и сам захочет прийти посмотреть.
Как ни скрыта для каждого его ответственность в этом деле, как ни сильно во всех этих людях внушение того, что они не люди, а
губернаторы, исправники, офицеры, солдаты, и что, как такие существа, они могут нарушать свои человеческие обязанности, чем ближе они будут подвигаться к месту своего назначения, тем сильнее в них будет подниматься сомнение о том: нужно ли сделать то дело, на которое они едут, и сомнение это
дойдет до высшей степени, когда они подойдут к самому моменту исполнения.
Но грозный для всех граф был отнюдь не таков по отношению к княгине;
до нее один за другим
доходили слухи, что он о ней очень любопытствует, и сам с величайшим почтением говорил о ней и с
губернатором и в дворянском собрании.
Вскоре это
дошло до того, что Яков Львович и
губернатор перестали друг другу кланяться, но дядя, разумеется, не пасовал и шел все тем же раз им избранным честным путем к избранной и предначертанной цели.
В ней говорилось, что
дошло до ведома самой императрицы, что помещик Никита Юрьев Плодомасов, живучи в своей отчине, селе Плодомасове, предается столь великим своеволиям и бесчинствам, что по собственному ее, императрицы, приказанию поручается
губернатору дело это строго дознать, и буде вести,
до слуха государыни дошедшие, окажутся справедливыми, то того Плодомасова, ни мало не медля, заарестовать и из имения его выслать, воспретив ему навсегда в отчинах своих всякое проживание.
Несмотря на высокое достоинство этой пиесы, слишком длинной для чтения на рауте у какого бы то ни было генерал-губернатора, чтение почти усыпило половину зрителей; но когда к концу пиесы дело
дошло до комических разговоров итальянских женщин между собою и с своими мужьями, все общество точно проснулось и пришло в неописанный восторг, который и остался надолго в благодарной памяти слушателей.
— К кому же идти? — бормотал он, выходя на дорогу. — Один говорит — не мое дело, другой говорит — не мое дело. Чье же дело? Нет, верно, пока не подмажешь, ничего не поделаешь. Доктор-то говорит, а сам всё время на кулак мне глядит: не дам ли синенькую? Ну, брат, я и
до губернатора дойду.
— И
до меня такие ведомости, сиятельнейший князь,
доходили, — промолвил
губернатор, — а когда Матвей Михайлович из самого дворца матушки-государыни подлинные ведомости привез, значит, оне вероятия достойны.
Резинкин. Потихоньку, потихоньку… сперва начнем даровой подводой, а там
дойдем до каменного дома в три этажа. Тут, в первой деревне, объявлю: я, дескать, письмоводитель станового. В одно мгновение ока все селение переполошилось, точно
губернатор приехал… Мужики и бабы, старики и ребята сбегаются смотреть на меня; все стоят передо мною без шапок. «А где ж староста и десятские?» — кричу я грозно.
Баранщиков, появившийся в конце восемнадцатого столетия, в литературный век Екатерины II, уже начинает прямо с генерал-губернаторов и
доходит до митрополита, а свое «гражданское общество» и местное приходское духовенство он отстраняет и постыждает, и обо всем этом подает уже не писаную «скаску», которой «вся дорога от печи и
до порога», а он выпускает печатную книгу и в ней шантажирует своих общественных нижегородских людей, которые, надокучив за него платить, сказали ему: «много вас таких бродяг!» Этот уже не боится, что его дьяк «пометит» к ответу за «сакрамент».
До губернатора жалобы от проезжающих стали
доходить, городского голову за нерадение от службы удалили.