Неточные совпадения
Ой ласточка! ой глупая!
Не вей гнезда под берегом,
Под берегом крутым!
Что
день — то прибавляется
Вода в
реке: зальет она
Детенышей твоих.
Ой бедная молодушка!
Сноха в дому последняя,
Последняя раба!
Стерпи грозу великую,
Прими побои лишние,
А с глазу неразумного
Младенца не спускай!..
Тогда поймали Матренку Ноздрю и начали вежливенько топить ее в
реке, требуя, чтоб она сказала, кто ее, сущую бездельницу и воровку, на воровство научил и кто в том
деле ей пособлял?
Они тем легче могли успеть в своем намерении, что в это время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они в один
день сбросили с раската и утопили в
реке целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
Дома он через минуту уже решил
дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить
реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении чего бы то ни было, то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном смысле было прочнее его.
Но тут встретилось новое затруднение: груды мусора убывали в виду всех, так что скоро нечего было валить в
реку. Принялись за последнюю груду, на которую Угрюм-Бурчеев надеялся, как на каменную гору.
Река задумалась, забуровила
дно, но через мгновение потекла веселее прежнего.
Едва успев продрать глаза, Угрюм-Бурчеев тотчас же поспешил полюбоваться на произведение своего гения, но, приблизившись к
реке, встал как вкопанный. Произошел новый бред. Луга обнажились; остатки монументальной плотины в беспорядке уплывали вниз по течению, а
река журчала и двигалась в своих берегах, точь-в-точь как за
день тому назад.
— И непременно разбогатеете, — сказал Костанжогло, не слушая хозяйки. — К вам потекут
реки,
реки золота. Не будете знать, куда
девать доходы.
На сорóке тащились они полтора
дни с лишком; на дороге ночевали, переправлялись через
реку, закусывали холодным пирогом и жареною бараниною, и только на третий
день утром добрались до города.
Сибирь. На берегу широкой, пустынной
реки стоит город, один из административных центров России; в городе крепость, в крепости острог. В остроге уже девять месяцев заключен ссыльнокаторжный второго разряда, Родион Раскольников. Со
дня преступления его прошло почти полтора года.
Говорят вон, в Севастополе, сейчас после Альмы, [После поражения русской армии в сражении на
реке Альме 8 сентября 1854 г. во время Крымской войны (1853–1856).] умные-то люди уж как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились умные-то люди-с: по крайности на два месяца, значит,
дело затянулось, потому когда-то правильной-то осадой возьмут!
Услыша пастуха, Ручей журчит сердито:
«
Река несытая! что, если б
дно твоё
Так было, как моё
Для всех и ясно, и открыто,
И всякий видел бы на тенистом сем
днеВсе жертвы, кои ты столь алчно поглотила?
Он также думал, что погода
Не унималась; что
рекаВсе прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Но 14 февраля, в
день открытия Государственной думы, начались забастовки рабочих, а через десять
дней — вспыхнула всеобщая забастовка и по улицам города бурно, как весенние воды
реки, хлынули революционные демонстрации.
Впереди него, из-под горы, вздымались молодо зеленые вершины лип, среди них неудачно пряталась золотая, но полысевшая голова колокольни женского монастыря; далее все обрывалось в голубую яму, — по зеленому ее
дну, от города, вдаль, к темным лесам, уходила синеватая
река. Все было очень мягко, тихо, окутано вечерней грустью.
День был мягкий, почти мартовский, но нерешительный, по Красной площади кружился сыроватый ветер, угрожая снежной вьюгой, быстро и низко летели на Кремль из-за Москвы-реки облака, гудел колокольный звон.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам
река звучно плескалась о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву
девы», а в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Когда дедушка, отец и брат, простившийся с Климом грубо и враждебно, уехали, дом не опустел от этого, но через несколько
дней Клим вспомнил неверующие слова, сказанные на
реке, когда тонул Борис Варавка...
Ярким зимним
днем Самгин медленно шагал по набережной Невы, укладывая в памяти наиболее громкие фразы лекции. Он еще издали заметил Нехаеву, девушка вышла из дверей Академии художеств, перешла дорогу и остановилась у сфинкса, глядя на
реку, покрытую ослепительно блестевшим снегом; местами снег был разорван ветром и обнажались синеватые лысины льда. Нехаева поздоровалась с Климом, ласково улыбаясь, и заговорила своим слабым голосом...
Дальше он доказывал, что, конечно, Толстой — прав: студенческое движение — щель, сквозь которую большие
дела не пролезут, как бы усердно ни пытались протиснуть их либералы. «Однако и юношеское буйство, и тихий ропот отцов, и умиротворяющая деятельность Зубатова, и многое другое — все это ручейки незначительные, но следует помнить, что маленькие речушки, вытекая из болот, создали Волгу, Днепр и другие весьма мощные
реки. И то, что совершается в университетах, не совсем бесполезно для фабрик».
— A propos о деревне, — прибавил он, — в будущем месяце
дело ваше кончится, и в апреле вы можете ехать в свое имение. Оно невелико, но местоположение — чудо! Вы будете довольны. Какой дом! Сад! Там есть один павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на
реку… вы не помните, вы пяти лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.
Он с громкими вздохами ложился, вставал, даже выходил на улицу и все доискивался нормы жизни, такого существования, которое было бы и исполнено содержания, и текло бы тихо,
день за
днем, капля по капле, в немом созерцании природы и тихих, едва ползущих явлениях семейной мирно-хлопотливой жизни. Ему не хотелось воображать ее широкой, шумно несущейся
рекой, с кипучими волнами, как воображал ее Штольц.
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут
реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
«Как это они живут?» — думал он, глядя, что ни бабушке, ни Марфеньке, ни Леонтью никуда не хочется, и не смотрят они на
дно жизни, что лежит на нем, и не уносятся течением этой
реки вперед, к устью, чтоб остановиться и подумать, что это за океан, куда вынесут струи? Нет! «Что Бог даст!» — говорит бабушка.
Позовет ли его опекун посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался на бельведер смотреть оттуда в лес или шел на
реку, в кусты, в чащу, смотрел, как возятся насекомые, остро глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый
день или слушает полоумного старика, который живет в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и смотрит прямо ему в рот без зубов и в глубокие впадины потухающих глаз.
Проходили
дни, и с ними опять тишина повисла над Малиновкой. Опять жизнь, задержанная катастрофой, как
река порогами, прорвалась сквозь преграду и потекла дальше, ровнее.
Желает она в конце зимы, чтоб весна скорей наступила, чтоб
река прошла к такому-то
дню, чтоб лето было теплое и урожайное, чтоб хлеб был в цене, а сахар дешев, чтоб, если можно, купцы давали его даром, так же как и вино, кофе и прочее.
Другое
дело купеческие суда — те и в
реку входят».
Снялись на другой
день, 7-го апреля, в 3 часа пополудни, а 9-го, во втором часу, бросили якорь на нагасакском рейде. Переход был отличный, тихо, как в
реке. Японцы верить не хотели, что мы так скоро пришли; а тут всего 180 миль расстояния.
Мы пока кончили водяное странствие. Сегодня сделали последнюю станцию. Я опять целый
день любовался на трех станциях природной каменной набережной из плитняка. Ежели б такая была в Петербурге или в другой столице, искусству нечего было бы прибавлять, разве чугунную решетку.
Река, разливаясь, оставляет по себе след, кладя слоями легкие заметки. Особенно хороши эти заметки на глинистом берегу. Глина крепка, и слои — как ступени: издали весь берег похож на деревянную лестницу.
Я не уехал ни на другой, ни на третий
день. Дорогой на болотах и на
реке Мае, едучи верхом и в лодке, при легких утренних морозах, я простудил ноги. На третий
день по приезде в Якутск они распухли. Доктор сказал, что водой по Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
От француза вы не требуете же, чтоб он так же занимался своими лошадьми, так же скакал по полям и лесам, как англичане, ездил куда-нибудь в Америку бить медведей или сидел целый
день с удочкой над
рекой… словом, чтоб был предан страстно спорту.
Наши съезжали всякий
день для измерения глубины залива, а не то так поохотиться; поднимались по
рекам внутрь, верст на двадцать, искали города.
Но
дело было в другой губернии; да и что могла понимать шестнадцатилетняя девочка, кроме того, что лучше в
реку, чем оставаться у благодетельницы.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу
дня достигла +3°С. Осень на берегу моря именно тем и отличается, что
днем настолько тепло, что смело можно идти в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью
реки Тахобе и там нас ожидать.
Из пернатых в этот
день мы видели сокола-сапсана. Он сидел на сухом дереве на берегу
реки и, казалось, дремал, но вдруг завидел какую-то птицу и погнался за нею. В другом месте две вороны преследовали сорокопута. Последний прятался от них в кусты, но вороны облетели куст с другой стороны, прыгали с ветки на ветку и старались всячески поймать маленького разбойника.
Спустя немного времени один за другим начали умирать дети. Позвали шамана. В конце второго
дня камлания он указал место, где надо поставить фигурное дерево, но и это не помогло. Смерть уносила одного человека за другим. Очевидно, черт поселился в самом жилище. Оставалось последнее средство — уступить ему фанзу. Та к и сделали. Забрав все имущество, они перекочевали на
реку Уленгоу.
Приближалось время хода кеты, и потому в море перед устьем Такемы держалось множество чаек. Уже несколько
дней птицы эти в одиночку летели куда-то к югу. Потом они пропали и вот теперь неожиданно появились снова, но уже стаями. Иногда чайки разом снимались с воды, перелетали через бар и опускались в заводь
реки. Я убил двух птиц. Это оказались тихоокеанские клуши.
При морозе идти против ветра очень трудно. Мы часто останавливались и грелись у огня. В результате за целый
день нам удалось пройти не более 10 км. Заночевали мы в том месте, где
река разбивается сразу на три протоки. Вследствие ветреной погоды в палатке было дымно. Это принудило нас рано лечь спать.
В то время
реку Билимбе можно было назвать пустынной. В нижней половине
река шириной около 20 м, глубиной до 1,5 м и имеет скорость течения от 8 до 10 км в час. В верховьях
реки есть несколько зверовых фанз. Китайцы приходили сюда в Санхобе зимой лишь на время соболевания. В этот
день нам удалось пройти км тридцать; до Сихотэ-Алиня оставалось еще столько же.
По его словам, такой же тайфун был в 1895 году. Наводнение застало его на
реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда на маленькой лодочке он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и четырех китайцев. Два
дня и две ночи он разъезжал на оморочке и снимал людей с крыш домов и с деревьев. Сделав это доброе
дело, Дерсу ушел из Анучина, не дожидаясь полного спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли разыскать в тайге.
Расчет маршрутов будет такой, по одному
дню пути: от моря до
реки Улиха; от
реки Улиха до
реки Сесынгу; от этой последней до Цзагдасу; от Цзагдасу до
реки Бя; от Бя до
реки Тунга.
На
реке Санхобе мы опять встретились с начальником охотничьей дружины Чжан Бао и провели вместе целый
день. Оказалось, что многое из того, что случилось с нами в прошлом году на Имане, ему было известно. От него я узнал, что зимой он ходил разбирать спорный земельный вопрос между тазами и китайцами, а весной был на
реке Ното, где уничтожил шайку хунхузов.
В этот
день мы вышли сравнительно поздно, потому и прошли немного. С первых же шагов Дерсу определил, что
река Холонку не жилая, что туземцы заглядывают сюда редко и что года два назад здесь соболевали корейцы.
Около устья Уленгоу жил удэгеец Сунцай. Это был типичный представитель своего народа. Он унаследовал от отца шаманство. Жилище его было обставлено множеством бурханов. Кроме того, он славился как хороший охотник и ловкий, энергичный и сильный пловец на лодках по быстринам
реки. На мое предложение проводить нас до Сихотэ-Алиня Сунцай охотно согласился, но при условии, если я у него простою один
день.
На
реке Гага, как раз против притока Ада, в 5 км от моря, есть теплый ключ. Окружающая его порода — диабаз. Здесь, собственно говоря, два ключа: горячий и холодный. Оба они имеют выходы на
дне небольшого водоема, длина которого равна 2 м, ширина 5 м и глубина 0,6 м. Со
дна с шипением выделяется сероводород. Температура воды +28,1°; на поверхности земли, около резервуара, была +12°. Температура воздуха +7,5°С.
На следующий
день, когда я проснулся, солнце было уже высоко. Мои спутники напились чаю и ждали только меня. Быстро я собрал свою постель, взял в карман кусок хлеба и, пока солдаты вьючили мулов, пошел вместе с Дерсу, Чжан Бао и А.И. Мерзляковым к
реке Билимбе.
По пути нам встречалось много мелких речек, должно быть, притоки
реки Пия. Плохо, когда идешь без проводника: все равно как слепой. К вечеру мы дошли до какой-то
реки, а на другой
день, к двум часам пополудни, достигли третьего перевала.
Наконец я узнал, в чем
дело. В тот момент, когда он хотел зачерпнуть воды, из
реки выставилась голова рыбы. Она смотрела на Дерсу и то открывала, то закрывала рот.
Мешкать было нельзя. Мы проворно собрали свои котомки и пошли вверх по
реке Тахобе. Я рассчитывал в этот
день добраться до Сихотэ-Алиня, но вследствие непогоды этого нам сделать не удалось.
Действительно, сквозь разорвавшуюся завесу тумана совершенно явственно обозначилось движение облаков. Они быстро бежали к северо-западу. Мы очень скоро вымокли до последней нитки. Теперь нам было все равно. Дождь не мог явиться помехой. Чтобы не обходить утесы, мы спустились в
реку и пошли по галечниковой отмели. Все были в бодром настроении духа; стрелки смеялись и толкали друг друга в воду. Наконец в 3 часа
дня мы прошли теснины. Опасные места остались позади.