Он по справедливости боится и зверя и птицы, и только ночью или по утренним и вечерним зарям выходит из своего дневного убежища, встает с логова; ночь для него совершенно заменяет день; в продолжение ее он бегает, ест и жирует, то есть резвится, и вообще исполняет все требования природы; с рассветом он выбирает укромное местечко, ложится и с открытыми глазами, по особенному устройству своих коротких век, чутко дремлет до вечера, протянув по спине длинные уши и беспрестанно моргая своею мордочкой, опушенной редкими, но довольно
длинными белыми усами.
Неточные совпадения
Подсели на лестницу и остальные двое, один — седобородый, толстый, одетый солидно, с широким, желтым и незначительным лицом, с
длинным,
белым носом; другой — маленький, костлявый, в полушубке, с босыми чугунными ногами, в картузе, надвинутом на глаза так низко, что виден был только красный, тупой нос, редкие
усы, толстая дряблая губа и ржавая бороденка. Все четверо они осматривали Самгина так пристально, что ему стало неловко, захотелось уйти. Но усатый, сдув пепел с папиросы, строго спросил...
Уже сильно завечерело, красные облака висели над крышами, когда около нас явился старик с
белыми усами, в коричневой,
длинной, как у попа, одежде и в меховой, мохнатой шапке.
Бритую хохлацкую голову и чуб он устроил: чуб — из конских волос, а бритую голову — из бычачьего пузыря, который без всякой церемонии натягивал на голову Павла и смазывал
белилами с кармином, под цвет человечьей кожи, так что пузырь этот от лица не было никакой возможности отличить;
усы, чтобы они были как можно
длиннее, он тоже сделал из конских волос.
Красивый худощавый брюнет, с
длинным, сухим носом и большими
усами, продолжавшимися от щек, метал банк
белыми красивыми пальцами, на одном из которых был большой золотой перстень с гербом.
Помню тягостный кошмар больницы: в желтой, зыбкой пустоте слепо копошились, урчали и стонали серые и
белые фигуры в саванах, ходил на костылях
длинный человек с бровями, точно
усы, тряс большой черной бородой и рычал, присвистывая...
Наружности он был богатырской: высокий и стройный, с румяными щеками, с
белыми, как слоновая кость, зубами, с
длинным темно-русым
усом, с голосом громким, звонким и с откровенным, раскатистым смехом, говорил отрывисто и скороговоркою.
Длинный, тонкий нос, загнутый книзу, точно спрятаться хотел в
белых усах; старик шевелил губами, из-под них сверкали желтые, острые зубы.
На Поречной стройно вытянулись лучшие дома, — голубые, красные, зеленые, почти все с палисадниками, —
белый дом председателя земской управы Фогеля, с башенкой на крыше; краснокирпичный с желтыми ставнями — головы; розоватый — отца протоиерея Исаии Кудрявского и еще
длинный ряд хвастливых уютных домиков — в них квартировали власти: войсковой начальник Покивайко, страстный любитель пения, — прозван Мазепой за большие
усы и толщину; податной инспектор Жуков, хмурый человек, страдавший запоем; земский начальник Штрехель, театрал и драматург; исправник Карл Игнатьевич Вормс и развеселый доктор Ряхин, лучший артист местного кружка любителей комедии и драмы.
После всех вошел седой старик. Очевидно, его сняли с теплой лежанки собственно для этого случая. Волосы у него были
белые, как снег, редкие
усы и борода тоже. Рука, опиравшаяся на
длинную палку, дрожала. Под другую руку его поддерживал молодой ямщик, вероятно, внук.
Один из них был небрежно и грубо загримирован стариком: куски ваты, приклеенные под носом, изображали
усы, такие же
белые комки спускались от щек и подбородка
длинными закрученными висюльками.
Время его сильно изменило, и хотя он был по-прежнему строен, так как некоторая полнота известных лет скрадывалась высоким ростом, но совершенно седой.
Белые как лунь волосы были на голове низко подстрижены, по-английски. Бороды он не носил, а совершенно
белые усы с
длинными подусниками придавали ему сходство с известным портретом Тараса Бульбы.
Генерал-губернатор Южного края, здоровый немец с опущенными книзу
усами, холодным взглядом и безвыразительным лицом, в военном сюртуке, с
белым крестом на шее, сидел вечером в кабинете за столом с четырьмя свечами в зеленых абажурах и пересматривал и подписывал бумаги, оставленные ему правителем дел. «Генерал-адъютант такой-то», — выводил он с
длинным росчерком и откладывал.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими
длинными седыми
усами,
белою грудью, видневшейся из-за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.