Неточные совпадения
Как всегда
держась чрезвычайно прямо, своим быстрым, твердым и легким шагом, отличавшим ее
от походки
других светских женщин, и не изменяя направления взгляда, она сделала те несколько шагов, которые отделяли ее
от хозяйки, пожала ей руку, улыбнулась и с этою улыбкой оглянулась на Вронского.
Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже была не нужна ему: он надел
другую и, перегнувшись перед маленьким зеркальцем, которое стояло на столе,
держался обеими руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув со всех сторон наши платья и попросив Николая сделать для него то же самое, он повел нас к бабушке. Мне смешно вспомнить, как сильно пахло
от нас троих помадой в то время, как мы стали спускаться по лестнице.
Когда на
другой день стало светать, корабль был далеко
от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя;
держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся, заплакал даже — так две недели и стоял подле нее, за кинжал
держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто. Женился и уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге
от ревности.
Другая тоже за какого-то иностранца вышла, а он после оказался совсем не иностранец, а шулер.
— Ни то, ни
другое. Поп не любит социалистов. Впрочем, и социалисты как будто
держатся в стороне
от этой игры.
С мыслями, которые очень беспокоили его, Самгин не привык возиться и весьма легко отталкивал их. Но воспоминания о Тагильском
держались в нем прочно, он пересматривал их путаницу охотно и убеждался, что
от Тагильского осталось в нем гораздо больше, чем
от Лютова и
других любителей пестренькой домашней словесности.
— Мне кажется — есть люди, для которых… которые почувствовали себя чем-то только тогда, когда испытали несчастие, и с той поры
держатся за него, как за свое отличие
от других.
В отличие
от других экзистенциалистов, Хайдеггер
держится за старое понимание истины, но по-новому выраженное.
А Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех своих радостей
от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот порядок устроен и
держится самими девушками; этими объяснениями она старалась убедить саму себя в том, что ей хотелось думать: что мастерская могла бы идти без нее, что могут явиться совершенно самостоятельно
другие такие же мастерские и даже почему же нет? вот было бы хорошо! — это было бы лучше всего! — даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая любимая мечта Веры Павловны.
Одни говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными,
другие — что, должно быть, уж решили наконец переселять всех на материк, — а здесь упорно и крепко
держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями будет переведена на материк, — третьи, прикидываясь скептиками, говорили, что они не ждут уже ничего хорошего, так как
от них сам бог отказался, и это для того, чтобы вызвать с моей стороны возражение.
Полетом своим он отличается
от всех птиц: зад у него всегда висит, как будто он подстрелен, отчего дергун
держится на лету не горизонтально, а точно едет по воздуху, почти стоймя; притом он имеет ту особенность, что, взлетев, не старается
держаться против ветра, как все
другие птицы, но охотно летит по ветру, отчего перья его заворачиваются и он кажется каким-то косматым.
Парасковья Ивановна была почтенная старушка раскольничьего склада, очень строгая и домовитая. Детей у них не было, и старики жили как-то особенно дружно, точно сироты, что иногда бывает с бездетными парами. Высокая и плотная, Парасковья Ивановна сохранилась не по годам и
держалась в сторонке
от жен
других заводских служащих. Она была из богатой купеческой семьи с Мурмоса и крепко
держалась своей старой веры.
Таисья переходила
от одной кучки к
другой и напрасно кого-то хотела отыскать, а спросить прямо стеснялась. Нюрочка крепко уцепилась ей за руку, — она едва
держалась на ногах
от усталости.
Нагрузилась до последней возможности и
другая завозня, отвязали причалы, оттолкнулись
от пристани и тихо пошли на шестах вверх по реке,
держась около берега.
Ромашов долго кружил в этот вечер по городу,
держась все время теневых сторон, но почти не сознавая, по каким улицам он идет. Раз он остановился против дома Николаевых, который ярко белел в лунном свете, холодно, глянцевито и странно сияя своей зеленой металлической крышей. Улица была мертвенно тиха, безлюдна и казалась незнакомой. Прямые четкие тени
от домов и заборов резко делили мостовую пополам — одна половина была совсем черная, а
другая масляно блестела гладким, круглым булыжником.
— Я в нем уверен, — говорил старик Люберцев, — в нем наша, люберцевская кровь. Батюшка у меня умер на службе, я — на службе умру, и он пойдет по нашим следам. Старайся, мой
друг, воздерживаться
от теорий, а паче всего
от поэзии… ну ее!
Держись фактов — это в нашем деле главное. А пуще всего пекись об здоровье. Береги себя,
друг мой, не искушайся! Ведь ты здоров?
Господа взъерепенились, еще больше сулят, а сухой хан Джангар сидит да губы цмокает, а
от Суры с
другой стороны еще всадник-татарчище гонит на гривастом коне, на игренем, и этот опять весь худой, желтый, в чем кости
держатся, а еще озорнее того, что первый приехал. Этот съерзнул с коня и как гвоздь воткнулся перед белой кобылицей и говорит...
Я замолчал и смотрю: господа, которые за кобылицу торговались, уже отступилися
от нее и только глядят, а те два татарина
друг дружку отпихивают и всё хана Джангара по рукам хлопают, а сами за кобылицу
держатся и все трясутся да кричат; один кричит...
— Бог ведь знает, господа, как, и про что, и за что у нас человека возвышают. Больше всего, чай, надо полагать, что письмами
от Хованского он очень хорошую себе рекомендацию делает, а тут тоже говорят, что и через супругу
держится. Она там сродственница
другой барыне, а та тоже по министерии-то у них фавер большой имеет. Прах их знает! Болтали многое… Я
другого, пожалуй, и не разобрал, а много болтали.
—
Держаться этого ведомства я теперь не могу, потому что числюсь в
другом ведомстве, по министерству внутренних дел; но здесь открывается
другое обстоятельство, которое уже прямо зависит
от денег.
Это-то и происходит в деле перехода человечества
от одного возраста к
другому, которое мы переживаем теперь. Человечество выросло из своего общественного, государственного возраста и вступило в новый. Оно знает то учение, которое должно быть положено в основу жизни этого нового возраста, но по инерции продолжает
держаться прежних форм жизни. Из этого несоответствия жизнепонимания с практикой жизни вытекает ряд противоречий и страданий, отравляющих нашу жизнь и требующих ее изменения.
Замыслов. У меня в прошлом голодное детство… и такая же юность, полная унижений… суровое прошлое у меня, дорогая моя Юлька! Я много видел тяжелого и скверного… я много перенес. Теперь — я сам судья и хозяин своей жизни — вот и все!.. Ну, я ухожу… до свиданья, моя радость!.. Нам все-таки нужно
держаться поосторожнее… подальше
друг от друга…
Но сам не успевает пробраться к лестнице и, вижу, проваливается. Я вижу его каску наравне с полураскрытой крышей… Невдалеке
от него вырывается пламя… Он отчаянно кричит… Еще громче кричит в ужасе публика внизу… Старик
держится за железную решетку, которой обнесена крыша, сквозь дым сверкает его каска и кисти рук на решетке… Он висит над пылающим чердаком… Я с
другой стороны крыши, по желобу, по ту сторону решетки ползу к нему, крича вниз народу.
Очень редко выудишь ее в реке; но в конце лета и в начале осени удят ее с лодки в большом количестве в полоях прудов, между травами, и особенно на чистых местах между камышами, также и в озерах, весной заливаемых тою же рекою; тут берет она очень хорошо на красного навозного червяка и еще лучше — на распаренную пшеницу (на месте прикормленном); на хлеб клюет не так охотно, но к концу осени сваливается она в прудах в глубокие места материка, особенно около кауза, плотины и вешняка, и
держится до сильных морозов; здесь она берет на хлеб и маленькие кусочки свежей рыбы; обыкновенно употребляют для этого тут же пойманную плотичку или
другую мелкую рыбку; уж это одно свойство совершенно отличает ее
от обыкновенной плотвы.
Тогда была
другая мерка:
от человека требовали, чтобы «никого не сделать несчастным», и этого
держались все хорошие люди, а в том числе и доктор Зеленский.
Сад опустел и обнажился; на дорожках лежала толстая стлань желтых, мокрых
от дождя листьев; плетневый частокол местами совсем повалился, местами еще
держался кой-как на весу, как будто силился изобразить собой современное европейское равновесие; за садом виднелась бесконечная, безнадежная равнина; берега пруда были размыты и почернели; обок с усадьбой темнели два ряда жалких крестьянских изб, уныло глядевших
друг на
друга через дорогу, по которой ни проехать, ни пройти невозможно.
— За Кыном по-настоящему следовало бы схватиться, — объяснял Савоська. — Да видишь, под самым Кыном перебор сумлительный… Он бы и ничего, перебор-от, да, вишь, кыновляне караван грузят в реке, ну, либо на караван барку снесет, либо на перебор, только
держись за грядки. Одинова там барку вверх дном выворотило. Силища несосветимая у этой воды!
Другой сплавщик не боится перебора, так опять прямо в кыновский караван врежется: и свою барку загубит, и кыновским достанется.
Дутый медный бубенчик, величиною с крупный русский орех или несколько побольше, но круглый, звонкий и легкий, пришпиливается в хвосте, для чего надобно взять ястреба в обе руки, а
другому охотнику разобрать бережно хвост на две равные половинки и, отступя на вершок
от репицы, проколоть одно из средних хвостовых перьев посредине обыкновенной медной булавкой; на нее надеть за ушко бубенчик, острый конец воткнуть в
другое среднее соседнее перо и вогнать булавку до самой головки; она будет так крепко
держаться, что точно врастет в перо; иногда ушко бубенчика отломится, а булавка останется навсегда.
Так отошли
от жизни три страстно стремившиеся к праведности воспитанника русской инженерной школы. На службе, к которой все они трое готовились, не годился из них ни один. Двое первые, которые
держались правила «отыди
от зла и сотвори благо», ушли в монастырь, где один из них опочил в архиерейской митре, а
другой — в схиме. Тот же третий, который желал переведаться со злом и побороть его в жизни, сам похоронил себя в бездне моря.
Комедия «Горе
от ума»
держится каким-то особняком в литературе и отличается моложавостью, свежестью и более крепкой живучестью
от других произведений слова. Она как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед.
Ему последовали и прочие гости, разумея один мужеский пол, поелику женщинам и подносить не смели; они очень чинно и тихо сидели, только повертывая пальчиками один около
другого — мода эта вошла с незапамятных времен, долго
держалась, но и это уже истребилось, и пальчики женского пола покойны, не вертятся! — или кончиком вышитого платочка махали на себя, потому что в комнате было душно
от народа.
Но все эти люди крепко
держались своего стада и твердо порицали всякую иную веру, — особились
друг от друга в молитве и ядении, и одних себя разумели на «пути правом».
Они и
держались наособицу
от других, как настоящие аристократы.
Вернется, бывало, вместе со стадом в избу — на дворе стужа смертная, вся она окоченела
от холода, — ноги едва движутся; рубашонка забрызгана сверху донизу грязью и еле-еле
держится на посиневших плечах; есть хочется; чем бы скорее пообедать, закутаться да на печку, а тут как раз подвернется Домна, разгневанная каким-нибудь побочным обстоятельством, снова ушлет ее куда вздумается или, наконец, бросит ей в сердцах кусок хлеба, тогда как
другие все, спустившись с полатей, располагаются вокруг стола с дымящимися щами и кашею.
Во время прогулок, которые для всех больных были обязательны, Петров
держался в стороне, так как боялся внезапного нападения, и летом держал в кармане камень, а зимою — кусок льда или сдавленного снега; в стороне
от других находился и тот больной, что стучит.
Я протянул ему ствол ружья,
держась сам одной рукой за приклад, а
другой за несколько зажатых вместе ветвей ближнего куста. Мне было не под силу вытянуть его. «Ложись! Ползи!» — закричал я с отчаянием. И он тоже ответил мне высоким звериным визгом, который я с ужасом буду вспоминать до самой смерти. Он не мог выбраться. Я слышал, как он шлепал руками по грязи, при блеске молний я видел его голову все ниже и ниже у своих ног и эти глаза… глаза… Я не мог оторваться
от них…
«Хоть бы Сережка приехал! — мысленно воскликнул он и заставил себя думать о Сережке. — Это — яд-парень. Надо всеми смеется, на всех лезет с кулаками. Здоровый, грамотный, бывалый… но пьяница. С ним весело… Бабы души в нем не чают, и хотя он недавно появился — все за ним так и бегают. Одна Мальва
держится поодаль
от него… Не едет вот. Экая окаянная бабенка! Может, она рассердилась на него за то, что он ударил ее? Да разве ей это в новинку? Чай, как били…
другие! Да и он теперь задаст ей…»
Она видит во всем окружающем, что одно давит
другое, и потому, именно вследствие своего гуманного, сердечного развития, старается
держаться в стороне
от всего, чтобы как-нибудь тоже не начать давить
других.
Это зависит
от отношений: пред начальником отделения помощник столоначальника — пас, смирился совершенно; но с
другими помощниками он считает себя «в своем праве» и за это право
держится ревниво и угрюмо.
Сказал и пошел в свои палаты. Стали за столы усаживаться; одна артель слепых целый стол заняла. Пришли эти слепые издалека; шли они тихо и долго; было их двенадцать человек, а поводырь у них был один. Шел он впереди, двое за него
держались, а за тех остальные по паре. Рассадил он их по местам, а сам стал служить: розлил им по мискам похлебку, пироги роздал, мясо нарезал, ложки в руки дал. Едят слепые, а он
от одного к
другому ходит и служит им.
На Каменном Вражке в ските Комарове, рядом с Манефиной обителью, Бояркиных обитель стояла. Была мала и скудна, но, не выходя из повелений Манефы,
держалась не хуже
других. Иногородние благодетели деньги и запасы Манефе присылали, и при каждой раздаче на долю послушной игуменьи Бояркиных, матери Таисéи, больше
других доставалось. Такие же милости видали
от Манефы еще три-четыре во всем покорные ей обители.
На
другой день Вера никак не могла усидеть дома и вышла встретить мужа на улице. Она еще издали, по одной только живой и немного подпрыгивающей походке, узнала, что история с кустами кончилась благополучно… Действительно, Алмазов был весь в пыли и едва
держался на ногах
от усталости и голода, но лицо его сияло торжеством одержанной победы.
Всякий мирской человек, читая евангелие, в глубине души знает, что по этому учению нельзя ни под каким предлогом: ни ради возмездия, ни ради защиты, ни ради спасения
другого, делать зло ближнему, и что поэтому, если он желает оставаться христианином, ему надо одно из двух: или переменить всю свою жизнь, которая
держится на насилии, то есть на делании зла ближнему, или скрыть как-нибудь
от самого себя то, чего требует учение Христа.
Выяснить своими усилиями свое отношение к миру и
держаться его, установить свое отношение к людям на основании вечного закона делания
другому того, что хочешь, чтобы тебе делали, подавлять в себе те дурные страсти, которые подчиняют нас власти
других людей, не быть ничьим господином и ничьим рабом, не притворяться, не лгать, ни ради страха, ни выгоды, не отступать
от требований высшего закона своей совести, — всё это требует усилий; вообразить же себе, что установление известных порядков каким-то таинственным путем приведет всех людей, в том числе и меня, ко всякой справедливости и добродетели, и для достижения этого, не делая усилий мысли, повторять то, что говорят все люди одной партии, суетиться, спорить, лгать, притворяться, браниться, драться, — всё это делается само собой, для этого не нужно усилия.
Если бы мы только твердо
держались того, чтобы соединяться с людьми в том, в чем мы согласны с ними, и не требовать
от них согласия с тем, с чем они несогласны, мы бы были гораздо ближе к Христу, чем те люди, которые, называя себя христианами, во имя Христа отделяют себя
от людей
других вер, требуя
от них согласия с тем, что ими считается истиной.
И хотя бы естественно стихии сии, по причине вложенных в них противоположных качеств, далеко отвлекло одну
от другой, удерживая каждую из них
от смешения с противоположною, тем не менее душа будет при каждой стихии, познавательной силой касаясь и
держась свойственного ей, пока не произойдет опять стечения разъединенных стихий в одну совокупность для восстановления разложившегося, что в собственном смысле есть воскресение и им именуется»…
«Коршун» приближался к экватору, когда нагнал купеческое судно, оказавшееся английским барком «Петрель». Он шел из Ливерпуля в Калькутту. Целый день «Коршун» шел почти рядом с «Петрелью», и на
другой день попутчики
держались близко
друг от друга. Направленные бинокли разглядели на английском судне даму.
На следующий день мы расстались с рекой Нельмой. Холодный западный ветер, дувший всю ночь с материка в море, не прекратился. Он налетал порывами, срывая с гребней волн воду, и сеял ею, как дождем. Из опасения, что ветром может унести наши лодки в открытое море, удэхейцы старались
держаться под защитой береговых обрывов. Около устьев горных речек, там, где скалистый берег прерывался, ветер дул с еще большею силой, и нам стоило многих трудов пройти
от одного края долины до
другого.
Выросши на глазах заботливой, но слабой и недальновидной матери, Лариса выслушала
от брата и его
друзей самые суровые осуждения старой «бабушкиной морали», которой так или иначе
держалось общество до проповедания учений, осмеявших эту старую мораль, и она охотно осудила эту мораль, но потом еще охотнее осудила и учения, склонявшие ее к первым осуждениям.
Нина сказала правду, что второе полугодие пронесется быстро, как сон… Недели незаметно мелькали одна за
другою… В институтском воздухе, кроме запаха подсолнечного масла и сушеных грибов, прибавилось еще еле уловимое дуновение начала весны. Форточки в дортуарах
держались дольше открытыми, а во время уроков чаще и чаще спускались шторы в защиту
от посещения солнышка. Снег таял и принимал серо-желтый цвет. Мы целые дни проводили у окон, еще наглухо закрытых двойными рамами.