Неточные совпадения
Не загляни
автор поглубже ему в душу, не шевельни на
дне ее того, что ускользает и прячется от света, не обнаружь сокровеннейших мыслей, которых никому другому не вверяет человек, а покажи его таким, каким он показался всему городу, Манилову и другим людям, и все были бы радешеньки и приняли бы его за интересного человека.
Еще падет обвинение на
автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними
делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом?
Так скажут многие читатели и укорят
автора в несообразностях или назовут бедных чиновников дураками, потому что щедр человек на слово «дурак» и готов прислужиться им двадцать раз на
день своему ближнему.
Автор признается, этому даже рад, находя, таким образом, случай поговорить о своем герое; ибо доселе, как читатель видел, ему беспрестанно мешали то Ноздрев, то балы, то дамы, то городские сплетни, то, наконец, тысячи тех мелочей, которые кажутся только тогда мелочами, когда внесены в книгу, а покамест обращаются в свете, почитаются за весьма важные
дела.
Но как ни исполнен
автор благоговения к тем спасительным пользам, которые приносит французский язык России, как ни исполнен благоговения к похвальному обычаю нашего высшего общества, изъясняющегося на нем во все часы
дня, конечно, из глубокого чувства любви к отчизне, но при всем том никак не решается внести фразу какого бы ни было чуждого языка в сию русскую свою поэму.
Он иногда читает Оле
Нравоучительный роман,
В котором
автор знает боле
Природу, чем Шатобриан,
А между тем две, три страницы
(Пустые бредни, небылицы,
Опасные для сердца
дев)
Он пропускает, покраснев,
Уединясь от всех далеко,
Они над шахматной доской,
На стол облокотясь, порой
Сидят, задумавшись глубоко,
И Ленский пешкою ладью
Берет в рассеянье свою.
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт,
автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о
делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
— В самом
деле не видать книг у вас! — сказал Пенкин. — Но, умоляю вас, прочтите одну вещь; готовится великолепная, можно сказать, поэма: «Любовь взяточника к падшей женщине». Я не могу вам сказать, кто
автор: это еще секрет.
[В самом
деле, в рукописи г. Белкина над каждой повестию рукою
автора надписано: слышано мною от такой-то особы (чин или звание и заглавные буквы имени и фамилии).
Но оно и не прошло так: на минуту все, даже сонные и забитые, отпрянули, испугавшись зловещего голоса. Все были изумлены, большинство оскорблено, человек десять громко и горячо рукоплескали
автору. Толки в гостиных предупредили меры правительства, накликали их. Немецкого происхождения русский патриот Вигель (известный не с лицевой стороны по эпиграмме Пушкина) пустил
дело в ход.
Есть, прежде всего, дневник, который
автор вел из года в год, изо
дня в
день.
Раз в пьесе, полученной от него, письмо попалось: писал он сам
автору, что пьеса поставлена быть не может по независящим обстоятельствам. Конечно, зачем чужую ставить, когда своя есть! Через два
дня я эту пьесу перелицевал, через месяц играли ее, а фарс с найденным письмом отослали
автору обратно в тот же
день, когда я возвратил его.
Товарищ и друг В. В. Пукирева с юных
дней, он знал историю картины «Неравный брак» и всю трагедию жизни
автора: этот старый важный чиновник — живое лицо. Невеста рядом с ним — портрет невесты В. В. Пукирева, а стоящий со скрещенными руками — это сам В. В. Пукирев, как живой.
Будучи положены в основу названных пьес, эти случайности доказывают, что
автор придавал им более значения, нежели они имеют в самом
деле, и эта неверность взгляда повредила цельности и яркости самих произведений.
Вся картина, которая рождается при этом в воображении
автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было
делом рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
Конечно, это программа очень благодарная, но ведь тут самое важное — отношение
автора к этим вопросам
дня.
В
деле беллетристики он противник всяких психологических усложнений и анализов и требует от
автора, чтоб он, без отвлеченных околичностей, но с возможно большим разнообразием «особых примет», объяснил ему, каким телом обладает героиня романа, с кем и когда и при каких обстоятельствах она совершила первый, второй и последующие адюльтеры, в каком была каждый раз платье, заставляла ли себя умолять или сдавалась без разговоров, и ежели
дело происходило в cabinet particulier, [в отдельном кабинете] то в каком именно ресторане, какие прислуживали гарсоны и что именно было съедено и выпито.
Автору, например, совершенно известно, что уездный судья Бобков, уже несколько лет имевший обыкновение пить перед обедом по восьми и перед ужином по десяти рюмок водки, целые два
дня перед тем не употреблял ни капли, чтоб не дохнуть каким-нибудь образом на начальника губернии этим неприятно пахучим напитком.
Потом, не доверяя зеркальному отражению, они прибегали к графическому методу. Остро очиненным карандашом, на глаз или при помощи медной чертежной линейки с транспортиром, они старательно вымеряли длину усов друг друга и вычерчивали ее на бумаге. Чтобы было повиднее, Александров обводил свою карандашную линию чернилами. За такими занятиями мирно и незаметно протекала лекция, и молодым людям никакого не было
дела до идеала
автора.
На другой
день явились два представителя ко мне, как к заведующему отделением «России», и начали требовать имя
автора, грозя судом.
Главным сотрудником, по существу редактором, так как сам был полуграмотным, Морозов пригласил А.М. Пазухина,
автора романов и повестей, годами печатавшихся непрерывно в «Московском листке» по средам и пятницам. И в эти
дни газетчики для розницы брали всегда больше номеров и говорили...
Каково же было удивление, когда на другой
день утром жена, вынимая газеты из ящика у двери, нашла в нем часы с цепочкой, завернутые в бумагу! При часах грамотно написанная записка: «Стырено по ошибке, не знали, что ваши, получите с извинением». А сверху написано: «В.А. Гиляровскому». Тем и кончилось. Может быть, я и встречался где-нибудь с
автором этого
дела и письма, но никто не намекнул о происшедшем.
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в
делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и
автора к жандарму. На столе лежала гранка со следующими стихами...
Газету выпустили в
день десятилетия смерти Щедрина, и в ней огромный, в полстраницы портрет его с автографом, стихотворением Елены Буланиной и избранных, не без риска получить для первого номера цензурную кару, две полосы незабвенных строк
автора из его «забытых слов».
Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую любовь к детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые
дни их занимать и забавлять, хотя в то же время я смутно слышал историю его выхода из лицея, где он был инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин, затеявший всю эту историю, были склоннее читать Апулея [Апулей (II век) — римский писатель,
автор знаменитого романа «Золотой осел» («Метаморфозы»).] и Вольтера, чем слушать Пилецкого.
(Примеч.
автора.)]
раздел, положил, кричит: «Поддержись, ожгу!» — жду: что будет?
Но другой вопрос, о том, имеют ли право отказаться от военной службы лица, не отказывающиеся от выгод, даваемых насилием правительства,
автор разбирает подробно и приходит к заключению, что христианин, следующий закону Христа, если он не идет на войну, не может точно так же принимать участия ни в каких правительственных распоряжениях: ни в судах, ни в выборах, — не может точно так же и в личных
делах прибегать к власти, полиции или суду.
(Прим.
автора.)] дать им два-три жирных барана, которых они по-своему зарежут и приготовят, поставить ведро вина, да несколько ведер крепкого ставленого башкирского меду, [Ста́вленый мед — мед, который парят в глухо замазанном сосуде.] да лагун [Лагу́н — бочонок.] корчажного крестьянского пива, [Корчажное пиво — варенное в корча́гах, т. е. в глиняных горшках.] так и
дело в шляпе: неоспоримое доказательство, что башкирцы были не строгие магометане и в старину.
(Прим.
автора.)] и братьев, понеслась в погоню с воплями и угрозами мести; дорогу угадали, и, конечно, не уйти бы нашим беглецам или по крайней мере не обошлось бы без кровавой схватки, — потому что солдат и офицеров, принимавших горячее участие в
деле, по дороге расставлено было много, — если бы позади бегущих не догадались разломать мост через глубокую, лесную, неприступную реку, затруднительная переправа через которую вплавь задержала преследователей часа на два; но со всем тем косная лодка, на которой переправлялся молодой Тимашев с своею Сальме через реку Белую под самою Уфою, — не достигла еще середины реки, как прискакал к берегу старик Тевкелев с сыновьями и с одною половиною верной своей дружины, потому что другая половина передушила на дороге лошадей.
(Прим.
автора.)] должна была броситься река, когда, прегражденная в своем природном русле, она наполнит широкий пруд и станет выше
дна кауза.
— Редакции не обязаны мотивировать свои отказы и отвечать по существу
дела: для этого не хватило бы времени. Если каждый отвергнутый
автор полезет с объяснениями, когда же он сам будет писать?.. Нет, это
дело нужно оставить.
— Эк, какую теплынь господь создал! — сказал он, озираясь на все стороны. — Так и льет… Знатный
день! А все «мокряк» [Юго-западный ветер на наречии рыбаков и судопромышленников. (Прим.
автора.)] подул — оттого… Весна на дворе — гуляй, матушка Ока, кормилица наша!.. Слава те, господи! Старики сказывают: коли в Благовещение красен
день, так и рыбка станет знатно ловиться…
— Что ж, можно, с нашим великим удовольствием, только бы вот молодцы-то, — промолвил Ермил, прищуривая стеклянные глаза на Гришку и Захара, — было бы, значит, из чего хлопотать… Станете «обмывать копыта» [Всевозможные торговые сделки скрепляются в простонародье вином или чаем, — чаще, однако ж, вином. Когда
дело идет о продаже скота, слово «магарыч» заменяется выражением: «обмывать копыта». (Прим.
автора.)], меня позовите…
(Прим.
автора.)], уезжает в реку, забрасывает их, завязывает концы веревок к челноку и бросает маленький якорь; после этого рыбак крестится, растягивается на
дне палубы, подостлав наперед овчину, закрывает люк; тут, слегка покачиваясь из стороны в сторону в легкой своей «посудине», которая уступает самому легкому ветерку и мельчайшей зыби, засыпает он крепчайшим сном.
— Холст сам по себе: пойдет на портянки [Куски холста, которыми обматываются ноги вместо носков. (Прим.
автора.)]. Я говорю, примерно, о рубахах. Завтра
день да послезавтра
день — всего два
дня остается! Не успеете вы обшить его как следует. Отдать ему Ванюшкины рубашки, которые залишние…
Ставши на известную точку зрения, которая ему кажется наиболее справедливою, он излагает читателям подробности
дела, как он его понимает, и старается им внушить свое убеждение в пользу или против разбираемого
автора.
Разобрать это отношение внешней формы к внутренней силе уже нетрудно; самое главное для критики — определить, стоит ли
автор в уровень с теми естественными стремлениями, которые уже пробудились в народе или должны скоро пробудиться по требованию современного порядка
дел; затем — в какой мере умел он их понять и выразить, и взял ли он существо
дела, корень его, или только внешность, обнял ли общность предмета или только некоторые его стороны.
У всякого в жизни много своих
дел, и редко кто служит, как в наших драмах, машиною, которою двигает
автор, как ему удобнее для действия его пьесы.
А если он представляет
дело верно, то каким бы тоном он ни говорил, к каким бы выводам он ни приходил, от его критики, как от всякого свободного и фактами подтверждаемого рассуждения, всегда будет более пользы, нежели вреда — для самого
автора, если он хорош, и во всяком случае для литературы — даже если
автор окажется и дурен.
Сама героиня изображается весьма неудачно: как видно, сам
автор не совсем определенно понимал этот характер, потому что, не выставляя Катерину лицемеркою, заставляет ее, однако же, произносить чувствительные монологи, а на
деле показывает ее нам как женщину бесстыжую, увлекаемую одною чувственностью.
Совсем другое
дело та критика, которая приступает к
авторам, точно к мужикам, приведенным в рекрутское присутствие, с форменного меркою, и кричит то «лоб!», то «затылок!», смотря по тому, подходит новобранец под меру или нет.
Таким образом, пока критик указывает факты, разбирает их и делает свои выводы,
автор безопасен и самое
дело безопасно.
Само собою разумеется, что он при этом может пользоваться всеми средствами, какие найдет пригодными, лишь бы они не искажали сущности
дела: он может вас приводить в ужас или в умиление, в смех или в слезы, заставлять
автора делать невыгодные для него признания или доводить его до невозможности отвечать.
Премьеры театра Корша переполнялись обыкновенно передовыми людьми: писатели, актеры и поклонники писателей и актеров, спортсмены, приезжие из провинции на бега, среднее купечество и их дамы — все люди, любящие вволю посмеяться или пустить слезу в «забирательной драме», лучшая публика для актера и
автора. Аплодисменты вплоть до топания ногами и крики при вызовах «бис, бис» то и
дело.
Через три
дня после получения печальных известий из Ниццы, Анне Михайловне подали большое письмо Даши, отданное покойницей m-me Бюжар за два
дня до своей смерти. Анну Михайловну несколько изумило это письмо умершего
автора; она поспешно разорвала конверт и вынула из него пять мелко исписанных листов почтовой бумаги.
Он любил читать по источникам, где факт излагается в жизненной простоте, как происходило событие, и что не обязывает читателя смотреть на
дело с точки зрения, на которую его наводит
автор книги сочиненной.
Император Павел Петрович как приехал в корпус в первый раз по своем воцарении, сейчас же приказал: «Аббатов прогнать, а корпус
разделить на роты и назначить в каждую роту офицеров, как обыкновенно в ротах полковых» [Из «Краткой истории Первого кадетского корпуса», составленной Висковатовым, видно, что это произошло 16 января 1797 года. (Прим.
автора.)].
Проекту предпослано вступление, в котором
автор объясняет, что хотя он, со времени известного происшествия, живет в деревне не у
дел, но здоровье его настолько еще крепко, что он и на другом поприще мог бы довольно многое «всеусерднейше и не к стыду» совершить.
Какою бы эрудицией ни изумлял, например,
автор"Исследования о Чурилке", но ежели читатель возьмет на себя труд проникнуть в самые глубины собранного им драгоценного матерьяла, то на
дне оных он, несомненно, увидит отметчика-пенкоснимателя.
— Ах, боже мой! представьте себе, какая дистракция! [рассеянность! (от франц. distraction)] Я совсем забыла, что вы помолвлены. Теперь понимаю: вы едете к вашей невесте. О, это другое
дело! Вам будет весело и в Москве, и в деревне, и на краю света. L'amour embellit tout. [Любовь все украшает. (Прим.
автора)]