Неточные совпадения
— Ну, в Художественный, сегодня «
Дно»? Тоже не хочешь? А мне нравится эта наивнейшая штука.
Барон там очень намекающий: рядился-рядился, а ни к чему не пригодился. Ну, я пошел.
Остальной
день подбавил сумасшествия. Ольга была весела, пела, и потом еще пели в опере, потом он пил у них чай, и за чаем шел такой задушевный, искренний разговор между ним, теткой,
бароном и Ольгой, что Обломов чувствовал себя совершенно членом этого маленького семейства. Полно жить одиноко: есть у него теперь угол; он крепко намотал свою жизнь; есть у него свет и тепло — как хорошо жить с этим!
— Теперь в Швейцарии. К осени она с теткой поедет к себе в деревню. Я за этим здесь теперь: нужно еще окончательно похлопотать в палате.
Барон не доделал
дела; он вздумал посвататься за Ольгу…
В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с
бароном слова два о школах живописи — опять ему работа на неделю; читать, рассказывать; да потом еще поехали в Эрмитаж: и там еще он должен был
делом подтверждать ей прочитанное.
Объясню заранее: отослав вчера такое письмо к Катерине Николаевне и действительно (один только Бог знает зачем) послав копию с него
барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же, в течение
дня, должен был ожидать и известных «последствий» своего поступка, а потому и принял своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала в постели) наверх, «в гроб», а комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и выметены.
— Понимаю, слышал. Вы даже не просите извинения, а продолжаете лишь настаивать, что «готовы отвечать чем и как угодно». Но это слишком будет дешево. А потому я уже теперь нахожу себя вправе, в видах оборота, который вы упорно хотите придать объяснению, высказать вам с своей стороны все уже без стеснения, то есть: я пришел к заключению, что
барону Бьорингу никаким образом нельзя иметь с вами
дела… на равных основаниях.
Положение
барона Бьоринга и его репутация не могут снисходить в этом
деле…
— Ваша жена… черт… Если я сидел и говорил теперь с вами, то единственно с целью разъяснить это гнусное
дело, — с прежним гневом и нисколько не понижая голоса продолжал
барон. — Довольно! — вскричал он яростно, — вы не только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно такое место, где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я на другой
день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя, во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей: в ней можно было поместиться троим, а придет человек семь; в это же утро никого: все глазели наверху. Только
барон Крюднер забежал на минуту.
Добрый Посьет стал уверять, что он ясно видел мою хитрость, а
барон молчал и только на другой
день сознался, что вчера он готов был драться со мной.
Светский человек умеет поставить себя в такое отношение с вами, как будто забывает о себе и делает все для вас, всем жертвует вам, не делая в самом
деле и не жертвуя ничего, напротив, еще курит ваши же сигары, как
барон мои.
Барон Шлипенбах один послан был по
делу на берег, а потом, вызвав лоцмана, мы прошли Зунд, лишь только стихнул шторм, и пустились в Каттегат и Скагеррак, которые пробежали в сутки.
В самом
деле, в тюрьмах, когда нас окружали черные, пахло не совсем хорошо, так что
барон, более всех нас заслуживший от Зеленого упрек в «нежном воспитании», смотрел на них, стоя поодаль.
Дня через два я опять отправился с
бароном Крюднером и Посьетом в другую бухточку, совсем закрывающуюся скалой.
В самом
деле, мы поравнялись с какими-то темными массами, которые
барон принял за домы; но это оказались деревья.
«Это все и у нас увидишь каждый
день в любой деревне, — сказал я
барону, — только у нас, при таком побоище, обыкновенно баба побежит с кочергой или кучер с кнутом разнимать драку, или мальчишка бросит камешком». Вскоре белый петух упал на одно крыло, вскочил, побежал, хромая, упал опять и наконец пополз по арене. Крыло волочилось по земле, оставляя дорожку крови.
На четвертый
день и я собрался съехать на берег с нашими докторами и с
бароном Крюднером.
«Однако ж час, — сказал
барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по
делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
30-го августа, в Александров
день, был завтрак у именинника
барона Шлипенбаха на корвете.
Из канцелярии Сената Нехлюдов поехал в комиссию прошений к имевшему в ней влияние чиновнику
барону Воробьеву, занимавшему великолепное помещение в казенном доме. Швейцар и лакей объявили строго Нехлюдову, что видеть
барона нельзя помимо приемных
дней, что он нынче у государя императора, а завтра опять доклад. Нехлюдов передал письмо и поехал к сенатору Вольфу.
У нас все в голове времена вечеров
барона Гольбаха и первого представления «Фигаро», когда вся аристократия Парижа стояла
дни целые, делая хвост, и модные дамы без обеда ели сухие бриошки, чтоб добиться места и увидать революционную пьесу, которую через месяц будут давать в Версале (граф Прованский, то есть будущий Людовик XVIII, в роли Фигаро, Мария-Антуанетта — в роли Сусанны!).
— Хотите, я пошлю с вами кого-нибудь рассмотреть это
дело? — спросил сам
барон Джемс.
Фирс. Нездоровится. Прежде у нас на балах танцевали генералы,
бароны, адмиралы, а теперь посылаем за почтовым чиновником и начальником станции, да и те не в охотку идут. Что-то ослабел я. Барин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал, от всех болезней. Я сургуч принимаю каждый
день уже лет двадцать, а то и больше; может, я от него и жив.
Около нашего
барона в штиблетах, приударившего было за одною известною красавицей содержанкой, собралась вдруг целая толпа друзей и приятелей, нашлись даже родственники, а пуще всего целые толпы благородных
дев, алчущих и жаждущих законного брака, и чего же лучше: аристократ, миллионер, идиот — все качества разом, такого мужа и с фонарем не отыщешь, и на заказ не сделаешь!..»
Еще чрез два
дня умирает камер-паж Наполеона,
барон де Базанкур, не вынесший похода.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом
деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал,
барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных
дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
Обнимаю вас, добрый друг. Передайте прилагаемое письмо Созоновичам.
Барон [
Барон — В. И. Штейнгейль.] уже в Тобольске — писал в
день выезда в Тары. Спасибо племяннику-ревизору, [Не племянник, а двоюродный брат декабриста И. А. Анненкова, сенатор H. Н. Анненков, приезжавший в Сибирь на ревизию.] что он устроил это
дело. — 'Приветствуйте ваших хозяев — лучших людей. Вся наша артель вас обнимает.
Вот тебе опять письмо
барона. Любопытные
дела с ним совершаются: — Я ему давно не писал и еще откладываю до того времени, когда он отыщет свои права. [Права В. И. Штейнгейля на звание
барона.]
Лиза согласилась уполномочить Розанова на переговоры с
бароном и баронессою Альтерзон, а сама, в ожидании пока
дело уладится, на другой же
день уехала погостить к Вязмитиновой. Здесь ей, разумеется, были рады, особенно во внимание к ее крайне раздраженному состоянию духа.
— Ничего не будет, уж я чувствую, — сказал
барон Пест, с замиранием сердца думая о предстоящем
деле, но лихо на бок надевая фуражку и громкими твердыми шагами выходя из комнаты, вместе с Праскухиным и Нефердовым, которые тоже с тяжелым чувством страха торопились к своим местам. «Прощайте, господа», — «До свиданья, господа! еще нынче ночью увидимся», — прокричал Калугин из окошка, когда Праскухин и Пест, нагнувшись на луки казачьих седел, должно быть, воображая себя казаками, прорысили по дороге.
Прение между г-ми секундантами несколько раз становилось бурным; оно продолжалось более часа и завершилось наконец следующими условиями: «Стреляться
барону фон Дöнгофу и господину де Санину на завтрашний
день, в десять часов утра, в небольшом лесу около Ганау, на расстоянии двадцати шагов; каждый имеет право стрелять два раза по знаку, данному секундантами; пистолеты без шнеллера и не нарезные».
Я так был убежден в этом, что на другой
день на лекции меня чрезвычайно удивило то, что товарищи мои, бывшие на вечере
барона З., не только не стыдились вспоминать о том, что они там делали, но рассказывали про вечер так, чтобы другие студенты могли слышать.
Я презрительно улыбнулся на ответ Иленьки, несмотря на то, что сомнение, которое он выразил, на минуту заставило меня испугаться. Но туман снова застлал это чувство, и я продолжал быть рассеян и равнодушен, так что даже тотчас после того, как меня проэкзаменуют (как будто для меня это было самое пустячное
дело), я обещался пойти вместе с
бароном З. закусить к Матерну. Когда меня вызвали вместе с Икониным, я оправил фалды мундира и весьма хладнокровно подошел к экзаменному столу.
Однажды, еще при первых слухах об освобождении крестьян, когда вся Россия вдруг взликовала и готовилась вся возродиться, посетил Варвару Петровну один проезжий петербургский
барон, человек с самыми высокими связями и стоявший весьма близко у
дела.
—
Барон, — сказала на это Катрин, потупляя свои печальные глаза, — вы так были добры после смерти отца, что, я надеюсь, не откажетесь помочь мне и в настоящие минуты: мужа моего, как вот говорил мне Василий Иваныч… — и Катрин указала на почтительно стоявшего в комнате Тулузова, — говорил, что ежели пойдет
дело, то Ченцова сошлют.
— И власть, и время. Александр Благословенный целую жизнь мечтал освободить крестьян, но
дело не шло, а у остзейских
баронов и теперь не идет.
Обед в этот
день был в Помпейском зале; кроме меньших сыновей, Николая и Михаила, были приглашены:
барон Ливен, граф Ржевусский, Долгорукий, прусский посланник и флигель-адъютант прусского короля.
На другой
день, с самого утра, по городу уже ходил слух о кандидатуре
барона фон Цанарцта, как о такой, которая имеет всего более шансов на успех.
Все другие газеты опоздали. На третий
день ко мне приехал с деньгами от Н.И. Пастухова наш сотрудник А.М. Дмитриев, «
Барон Галкин».
Лука. В самом
деле, человек-то
бароном был?
Барон, как мы видели, был очень печален, и грусть его проистекала из того, что он
день ото
дня больше и больше начинал видеть в себе человека с окончательно испорченною житейскою карьерою.
— Гораздо меньше! — воскликнул
барон и в самом
деле хотел было сесть, но чиновник не пустил его.
День был превосходнейший.
Барон решительно наслаждался и природой, и самим собой, и быстрой ездой в прекрасном экипаже; но князь, напротив, вследствие утреннего разговора с женой, был в каком-то раздраженно-насмешливом расположении духа. Когда они, наконец, приехали в Москву, в Кремль, то
барон всеми редкостями кремлевскими начал восхищаться довольно странно.
Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать, так что в тот
день, когда у князя Григорова должен был обедать Жуквич, она сидела в своем будуаре в совершенно распущенной блузе; слегка подпудренные волосы ее были не причесаны, лицо не подбелено.
Барон был тут же и, помещаясь на одном из кресел, держал голову свою наклоненною вниз и внимательным образом рассматривал свои красивые ногти.
В самый
день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди.
Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней. Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она пришла к ним на вечер, у него опять с ней вышел маленький спор.
На другой
день Анна Юрьевна в самом
деле заехала за
бароном и увезла его с собой. Дом ее и убранство в оном совершенно подтвердили в глазах
барона ее слова о двадцати тысячах душ. Он заметно сделался внимательнее к Анне Юрьевне и начал с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать из экипажа, а сидя с ней в коляске, не рассаживался на все сиденье и занимал только половину его.
В один, например, из сентябрьских
дней, которые часто в Москве бывают гораздо лучше июньских,
барон и Анна Юрьевна гуляли в ее огромном городском саду по довольно уединенной и длинной аллее.
Барон сломал ветку и стал ею щекотать себе около уха и шеи.
Встретившийся им кавалергардский офицер, приложив руку к золотой каске своей и слегка мотнув головой, назвал этого господина: — «Здравствуйте,
барон Мингер!» — «Bonjour!» [Добрый
день! (франц.).], — отвечал тот с несколько немецким акцентом.
— Тут не в том
дело! Они сложны, огромны, но комфорта в них все-таки нет, — возразил
барон.