Неточные совпадения
Не одни
сестры, приятельницы и родные следили за всеми подробностями священнодействия; посторонние женщины, зрительницы, с волнением, захватывающим дыхание, следили, боясь упустить каждое
движение, выражение лица жениха и невесты и с досадой не отвечали и часто не слыхали речей равнодушных мужчин, делавших шутливые или посторонние замечания.
Пришла ее каменная
сестра, садясь на стул, она точно переломилась в бедрах и коленях; хотя она была довольно полная, все ее
движения казались карикатурно угловатыми. Айно спросила Клима: где он остановился?
«Леонтий, бабушка! — мечтал он, — красавицы троюродные
сестры, Верочка и Марфенька! Волга с прибрежьем, дремлющая, блаженная тишь, где не живут, а растут люди и тихо вянут, где ни бурных страстей с тонкими, ядовитыми наслаждениями, ни мучительных вопросов, никакого
движения мысли, воли — там я сосредоточусь, разберу материалы и напишу роман. Теперь только закончу как-нибудь портрет Софьи, распрощаюсь с ней — и dahin, dahin! [туда, туда! (нем.)]»
Она своею грациозною, легкою походкой вышла и через минуту вернулась с мокрым полотенцем, бутылкой сельтерской воды и склянкой нашатырного спирта. Когда он с жадностью выпил воду, она велела ему опять лечь, положила мокрое полотенце на голову и дала понюхать спирта. Он сразу отрезвел и безмолвно смотрел на нее. Она так хорошо и любовно ухаживала за ним, как
сестра, и все выходило у нее так красиво, каждое
движение.
При входе в этот корпус Луку Назарыча уже встречал заводский надзиратель Подседельников, держа снятую фуражку наотлет. Его круглое розовое лицо так и застыло от умиления, а круглые темные глаза ловили каждое
движение патрона. Когда рассылка сообщил ему, что Лука Назарыч ходит по фабрике, Подседельников обежал все корпуса кругом, чтобы встретить начальство при исполнении обязанностей. Рядом с ним вытянулся в струнку старик уставщик, — плотинного и уставщика рабочие звали «
сестрами».
Тихо, без всякого
движения сидела на постели монахиня, устремив полные благоговейных слез глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели на нее девушки. Всенощная кончилась, под окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся с матерью Манефой.
Сестра Феоктиста быстро встала, надела свою шапку с покрывалом и, поцеловав обеих девиц, быстро скользнула за двери игуменьиной кельи.
Нередко, когда я сидел у Крутицына, подъезжала в щегольской коляске к дому, в котором он жил, красивая женщина и делала
движение, чтобы выйти из экипажа; но всякий раз навстречу ей торопливо выбегал камердинер Крутицына и что-то объяснял, после чего
сестра опять усаживалась в коляску и оставалась ждать брата.
И вот эта-то деятельная любовь к своему племяннику, племяннице, к
сестре, к Любовь Сергеевне, ко мне даже, за то, что меня любил Дмитрий, светилась в глазах, в каждом слове и
движении Софьи Ивановны.
В гостиной у Преполовенских сидели в круг преддиванного овального стола Варвара, хозяйка и ее
сестра Женя, высокая, полная, краснощекая девица с медленными
движениями и обманчиво-невинными глазами.
Это был мальчик лет четырнадцати, с веснусчатым, как у Марты, лицом, похожий на
сестру, неловкий, мешкотный в
движениях. Одет он был в блузу сурового полотна.
Дама, закрытая вуалем, сделала едва заметное
движение головою, а Дора сначала вспыхнула до самых ушей, но через минуту улыбнулась и, отворотясь, стала глядеть из-за плеча
сестры на улицу. По легкому, едва заметному
движению щеки можно было догадаться, что она смеется.
— Ужасна, — равнодушно отвечал Долинский. Онучин дернул
сестру за рукав и сделал строгую гримасу. Вера Сергеевна оглянулась на брата и, ответив ему нетерпеливым
движением бровей, опять обратилась к Долинскому, стоявшему перед ней в окаменелом спокойствии.
Брат Аксиньи, который на прииске был известен под уменьшительным именем Гараськи, совсем не походил на свою красивую
сестру. Его хилая и тщедушная фигура с вялыми
движениями и каким-то серым лицом, рядом с
сестрой, казалась просто жалкой; только в иззелена-серых глазах загорался иногда насмешливый, злой огонек да широкие губы складывались в неопределенную, вызывающую улыбку. В моих глазах Гараська был просто бросовый парень, которому нечего и думать тянуться за настоящим мужиком.
А
сестра хозяина двигалась быстро, ловко, как ласточка в воздухе, и мне казалось, что легкость
движений разноречит с круглой, мягкой фигуркой ее. Что-то неверное есть в ее жестах и походке, что-то нарочное. Голос ее звучит весело, она часто смеется, и, слыша этот звонкий смех, я думаю: ей хочется, чтоб я забыл о том, какою я видел ее первый раз. А я не хотел забыть об этом, мне было дорого необыкновенное, мне нужно было знать, что оно возможно, существует.
На этот раз по крайней мере граф мог быть довольным. Зизи и Паф, предупрежденные Верочкой, — не произнесли слова; Верочка не спускала глаз с
сестры и брата; она заботливо предупреждала каждое их
движение.
Орда, сопровождавшая его, представляла из себя самую оригинальную картину: «
сестры» были в своих неизменных полукафтаньях, верхом на отличных лошадях, с какими-то лядунками, развешанными на груди и неловко болтавшимися при каждом
движении; они крепко сидели на высоких пастушьих седлах, как люди, привыкшие ездить верхом; у каждого под седлом, вдоль лошади, были привязаны кремневые «турки», вероятно, на всякий случай.
Когда мальчик увидел
сестру с цветком в руке, то в первый раз после долгого времени слабо улыбнулся и с трудом сделал
движение худенькой рукой.
На обеих
сестрах были белые платья, со вздымавшимися от малейшего
движения голубыми лентами.
Когда они входили в столовую, Александру Антоновичу было стыдно своего порыва, которому с такой неудержимой силой отдалось его доброе сердце. Но радость от свидания, хотя и отравленная, бурлила в груди и искала выхода, и вид сына, который пропадал неведомо где в течение целых семи лет, делала его походку быстрой и молодой и
движения порывистыми и несолидными. И он искренне рассмеялся, когда Николай остановился перед
сестрой и, потирая озябшие руки, спросил...
Во главе горцев стоял храбрый вождь Шамиль, одним
движением глаз рассылавший сотни и тысячи своих джигитов в христианские селения… Сколько горя, слез и разорения причиняли эти набеги! Сколько плачущих жен,
сестер и матерей было в Грузии…
И мы в редакции решили так, что я уеду недель на шесть в Нижний и там, живя у
сестры в полной тишине и свободный от всяких тревог, напишу целую часть того романа, который должен был появляться с января 1865 года. Роман этот я задумывал еще раньше. Его идея навеяна была тогдашним общественным
движением, и я его назвал"Земские силы".
Бывая у этого милого человека, я познакомился с его родной
сестрой, женщиной-врачом Верой Семеновной. С первого же взгляда эта женщина поразила меня своим утомленным, крайне болезненным видом. Она была молода, хорошо сложена, с правильным, несколько грубоватым лицом, но, в сравнении с подвижным, изящным и болтливым братом, казалась угловатой, вялой, неряшливой и угрюмой. Ее
движения, улыбки и слова носили в себе что-то вымученное, холодное, апатичное, и она не нравилась, ее считали гордой, недалекой.
Через комнату быстро и легко проходит Екатерина Ивановна, высокая, красивая, очень гибкая блондинка.
Движения ее всегда неожиданны и похожи на взлет или прерванный танец: минутами становится совсем неподвижной, подносит к подбородку сложенные вместе руки и смотрит изумленно и долго, приподняв сросшиеся, как у
сестры, темные брови, — и в эти минуты молчит, разве только слегка качнет отрицательно головою.
Юлия быстрым, невольным
движением отшатнулась от
сестры.
Более продолжительно остановились его мысли на прошлом после отправления князя Александра Павловича. Жизнь в Москве, среди комфорта, богатства и лихорадочной деятельности, свиданья с княжной Маргаритой, смерть
сестры ее Лиды, наконец труп княгини, лежащий на столе в номере гостиницы «Гранд-Отель» в Т. Над всеми этими и даже другими более мелкими картинами этого периода его жизни довольно долго работала его память. Конвульсивные
движения передергивали порой его лицо.
Брат и
сестра вернулись в столовую. Они молча вошли и молча сели на свои места. Стул, на котором только что сидел Иван Осипович Лысенко, так и стоял отодвинутым вкось быстрым его
движением, когда он совершенно неожиданно встал прощаться.