Неточные совпадения
Все это прискакало к
кабаку, соскочило, отряхиваясь, и убралось в
двери, а лошадь уже одна доехала до изгороди, в которую всажен был клок сена, и, отфыркавшись, принялась есть.
Над
дверью избушки прибита голубая дощечка; эта избушка —
кабак, прозванный «Притынным» [Притынным называется всякое место, куда охотно сходятся, всякое приютное место.
Снова я торчу в окне. Темнеет; пыль на улице вспухла, стала глубже, чернее; в окнах домов масляно растекаются желтые пятна огней; в доме напротив музыка, множество струн поют грустно и хорошо. И в
кабаке тоже поют; когда отворится
дверь, на улицу вытекает усталый, надломленный голос; я знаю, что это голос кривого нищего Никитушки, бородатого старика с красным углем на месте правого глаза, а левый плотно закрыт. Хлопнет
дверь и отрубит его песню, как топором.
Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни души… Открытые
двери лавок и
кабаков глядят на свет божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих.
К обеду пригнал сам Ермошка, повернулся в
кабаке, а потом отправился к Ястребову и долго о чем-то толковал с ним, плотно притворив
дверь.
Поравнявшись с
кабаком, они замолчали, точно ехали по зачумленному месту. Родион Потапыч несколько раз волком посмотрел на кабацкую
дверь и еще раз плюнул. Угнетенное настроение продолжалось на расстоянии целой улицы, пока кабацкий глаз не скрылся из виду.
Ночь была темная, и только освещали улицу огоньки, светившиеся кое-где в окнах. Фабрика темнела черным остовом, а высокая железная труба походила на корабельную мачту. Издали еще волчьим глазом глянул Ермошкин
кабак: у его
двери горела лампа с зеркальным рефлектором. Темные фигуры входили и выходили, а в открывшуюся
дверь вырывалась смешанная струя пьяного галденья.
Замерло все в
кабаке и около
кабака. Со стороны конторы близился гулкий топот, — это гнали верхами лесообъездчики и исправничьи казаки.
Дверь в
кабаке была отворена попрежнему, но никто не смел войти в нее. К двум окнам припали усатые казачьи рожи и глядели в
кабак.
Пошатываясь, старики побрели прямо к стойке; они не заметили, что
кабак быстро опустел, точно весь народ вымели. Только в
дверях нерешительно шушукались чьи-то голоса. У стойки на скамье сидел плечистый мужик в одной красной рубахе и тихо разговаривал о чем-то с целовальничихой. Другой в чекмене и синих пестрядинных шароварах пил водку, поглядывая на сердитое лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился на мужика в красной рубахе.
Из волости Тит пошел домой. По дороге его так и тянуло завернуть к Рачителихе, чтобы повидаться с своими, но в
кабаке уж очень много набилось народу. Пожалуй, еще какого-нибудь дурна не вышло бы, как говорил старый Коваль. Когда Тит проходил мимо
кабака, в открытую
дверь кто-то крикнул...
Подбодренные смелостью старика, в
дверях показались два-три человека с единственным заводским вором Мороком во главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого дурака, Марзака, высокого старика с лысою головою. Морок, плечистый мужик с окладистою бородой и темными глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и не боялся никого. С ним под руку ворвался в
кабак совсем пьяный Терешка-казак.
В
кабаке стоял дым коромыслом. Из
дверей к стойке едва можно было пробиться. Одна сальная свечка, стоявшая у выручки, едва освещала небольшое пространство, где действовала Рачителиха. Ей помогал красивый двенадцатилетний мальчик с большими темными глазами. Он с снисходительною важностью принимал деньги, пересчитывал и прятал под стойку в стоявшую там деревянную «шкатунку».
«Три пьяницы» вообще чувствовали себя прекрасно, что бесило Рачителиху, несколько раз выглядывавшую из
дверей своей каморки в
кабак. За стойкой управлялся один Илюшка, потому что днем в
кабаке народу было немного, а набивались к вечеру. Рачителиха успевала в это время управиться около печи, прибрать ребятишек и вообще повернуть все свое бабье дело, чтобы вечером уже самой выйти за стойку.
В Ключевском заводе путешественники распростились у
кабака Рачителихи. Палач проводил глазами уходившего в гору Груздева, постоял и вошел в захватанную низкую
дверь. Первое, что ему бросилось в глаза, — это Окулко, который сидел у стойки, опустив кудрявую голову. Палач даже попятился, но пересилил себя и храбро подошел прямо к стойке.
Мужик плюет ("какие грубияны!"вертится у меня в голове) и обращается к
кабаку. Опять визжит
дверь, принимая в свои объятия нового потребителя.
— У вас в М.
дверей у
кабаков больно много.
— Ой ли! — шамкает старик, — а я было думал, что из суседнего
кабака дверь отворилась… право-ну! А как-то ты, крыса приказная, век доживаешь, винцо попиваешь?
Казалось, под полом
кабака скрывался механизм, имевший непосредственное сообщение между петлями
дверей и туловищем Герасима.
Насчитав еще ступеней тридцать, я начинал уже опасаться, что после
кабака и мельницы попаду на чердак; но в третьем этаже служанка остановилась, отворила
дверь и, введя меня в просторный покой, засветила две восковые свечи.
Дверь налево, в
кабак, была заперта на замок.
Улица опустела как бы волшебством; еще раз взвизгнула
дверь в
кабаке напротив и захлопнулась; даже ликующие столоначальники — и те куда-то пропали.
Платонов. Вижу, что не понимаете… Прав тот, кто с горя не к людям идет, а в
кабак… Тысячу раз прав! (Идет к
двери.) Жалею, что говорил с вами, унижался… Имел глупость считать вас порядочными людьми… А вы те же… дикари, грубое, неотесанное мужичье… (Хлопает
дверью и уходит.)
Но вот домишко с вывеской виднеется один около дороги посреди снега, который чуть не до крыш и окон занес его. Около
кабака стоит тройка серых лошадей, курчавых от пота, с отставленными ногами и понурыми головами. Около
двери расчищено, и стоит лопата: но с крыши все метет еще и крутит снег гудящий ветер.
— Мой анафема здесь? — послышался вдруг за
дверью бабий голос, и в
кабак вошла жена Меркулова Аксинья, пожилая баба с подсученными рукавами и перетянутым животом. — Где он, идол? — окинула она негодующим взором посетителей. — Иди домой, чтоб тебя разорвало, там тебя какой-то офицер спрашивает!
Тихон. Будет, барин, серчать… Не стеклянное, не разбилось… Выпей-ка еще, да спать… (Наливает.) Заслушался вас тут, а давно уж пора
кабак запирать. (Идет и запирает наружную
дверь.)
С ветром бы с эфтим помериться! Не сорвать ему
двери, а я, ежели что,
кабак с корнем вырву! (Встает и ложится.) Тоска!
Сцена представляет собой
кабак Тихона. Направо прилавок и полки с бутылками. B глубине
дверь, ведущая наружу. Над нею снаружи висит красный засаленный фонарик. Пол и скамьи, стоящие у стен, вплотную заняты богомольцами и прохожими. Многие, за неимением места, спят сидя. Глубокая ночь. При поднятии занавеса слышится гром и в
дверь видна молния.
В
кабаках, трактирах, в игорных домах, в домах знатных вельмож, князей, графов, министров, для тех, у кого есть деньги, всегда открыты
двери, всегда и все им рады.
На Сенной было сравнительно пустынно, ее завсегдатаи провожали святки в трактирах и
кабаках, из отворявшихся
дверей которых слышался пьяный шум, доказывавший, что там идет разливное море веселья.
— А вот ежели я в
кабак зайду? — спросил Кукушкин кого-то, не дававшего ему покоя, и, презрительно ткнув ногой захватанную
дверь трактирного заведения, скрылся за нею.