Неточные совпадения
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться
искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать… Я хотел
дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала. Кто не заключал таких условий с своею совестью?
Только вспыхивавшая, подобно
искре, золотая церковная маковка
давала знать, что это было людное, большое селенье.
Случайно вас когда-то встретя,
В вас
искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел:
Привычке милой не
дал ходу;
Свою постылую свободу
Я потерять не захотел.
Еще одно нас разлучило…
Несчастной жертвой Ленский пал…
Ото всего, что сердцу мило,
Тогда я сердце оторвал;
Чужой для всех, ничем не связан,
Я думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан…
— Правда, что Савва Морозов
дает деньги на издание «
Искры»?
— И здесь
искра есть! — сказал Кирилов, указывая на глаза, на губы, на высокий белый лоб. — Это превосходно, это… Я не знаю подлинника, а вижу, что здесь есть правда. Это стоит высокой картины и высокого сюжета. А вы
дали эти глаза, эту страсть, теплоту какой-нибудь вертушке, кукле, кокетке!
У ней из маленького, плутовского, несколько приподнятого кверху носа часто светится капля. Пробовали ей
давать носовые платки, но она из них все свивала подобие кукол, и даже углем помечала, где быть глазам, где носу. Их отобрали у нее, и она оставалась с каплей, которая издали светилась, как
искра.
Через день пришел с Волги утром рыбак и принес записку от Веры с несколькими ласковыми словами. Выражения: «милый брат», «надежды на лучшее будущее», «рождающаяся
искра нежности, которой не хотят
дать ходу» и т. д., обдали Райского
искрами счастья.
Долго сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не
давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели казаки и ругались.
Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих. Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни
искры чести. Но, может быть, вы еще не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны,
дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам не понимая, что делает.
Притом осечки у ружья с кремнем могут происходить и от других многих причин, кроме сырости: а) ветер может отнесть
искры в сторону; б) кремень притупиться или отколоться; в) огниво потерять твердость закалки и не
дать крупных
искр; г) наконец, когда все это в исправности, осечка может случиться без всяких, по-видимому, причин:
искры брызнут во все стороны и расположатся так неудачно, что именно на полку с порохом не попадут.
— Он вот очень хорошо знает, — продолжала она, указав на Калиновича и обращаясь более к Белавину, — знает, какой у меня ужасный отрицательный взгляд был на божий мир; но когда именно пришло для меня время такого несчастия, такого падения в общественном мнении, что каждый, кажется, мог бросить в меня безнаказанно камень, однако никто, даже из людей, которых я, может быть, сама оскорбляла, — никто не
дал мне даже почувствовать этого каким-нибудь двусмысленным взглядом, — тогда я поняла, что в каждом человеке есть
искра божья,
искра любви, и перестала не любить и презирать людей.
— Ах, говорите, ради бога, говорите! — сказал Александр, — у меня нет теперь ни
искры рассудка. Я страдаю, гибну…
дайте мне своего холодного разума. Скажите все, что может облегчить и успокоить больное сердце…
Московские известия я
давал в редакцию по междугородному телефону к часу ночи, и моим единственным помощником был сербский студент Милан Михайлович Бойович, одновременно редактировавший журнал «
Искры», приложение к «Русскому слову», и сотрудничавший в радикальной сербской газете «Одъек».
В самые первые дни славы Леонида Андреева явился в редакцию «Курьера» сотрудник «Русского слова», редактировавший приложение к газете — журнал «
Искры», М.М. Бойович с предложением по поручению И.Д. Сытина
дать ему рассказ.
— За стол прошу! — кричал Маякин, мелькая в толпе людей, как
искра в пепле. — Пожалуйте, садитесь! Сейчас блины
дают.
Что-то грозное пробежало по лицам, закраснелось в буйном пламени костра, взметнулось к небу в вечно восходящем потоке
искр. Крепче сжали оружие холодные руки юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала душа, в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился гнев, и чистая жалоба, великая печаль вновь раскрыла
даль и ширь.
Отстоял службу, хожу вокруг церкви. День ясный, по снегу солнце
искрами рассыпалось, на деревьях синицы тенькают, иней с веток отряхая. Подошёл к ограде и гляжу в глубокие
дали земные; на горе стоит монастырь, и пред ним размахнулась, раскинулась мать-земля, богато одетая в голубое серебро снегов. Деревеньки пригорюнились; лес, рекою прорезанный; дороги лежат, как ленты потерянные, и надо всем — солнце сеет зимние косые лучи. Тишина, покой, красота…
«Ибо я сошел с небес не для того, чтобы творить волю мою, но волю пославшего меня отца; воля же пославшего меня отца есть та, чтобы из того, что он мне
дал, ничего не погубить», — сказано у Иоанна (VI, 38—39), то есть сохранить, возрастить в себе, довести до высшей возможной степени ту
искру божественности, которая дана, поручена мне, как дитя няньке.
Только тогда и радостно умирать, когда устанешь от своей отделенности от мира, когда почувствуешь весь ужас отделенности и радость если не соединения со всем, то хотя бы выхода из тюрьмы здешней отделенности, где только изредка общаешься с людьми перелетающими
искрами любви. Так хочется сказать: — Довольно этой клетки.
Дай другого, более свойственного моей душе, отношения к миру. — И я знаю, что смерть
даст мне его. А меня в виде утешения уверяют, что и там я буду личностью.
Впрочем, я в «
Искру»
дам одно только извлеченьице, а всю эту штуку помещу в «Современнике».
В самом деле, если бы мы увидели человека, который едва только может видеть
искру света или свет самой короткой свечи, и если бы этому человеку мы захотели
дать понятие о ясности и блеске солнца, то, без сомнения, мы должны были бы сказать ему, что блеск солнца несказанно и несравненно лучше и прекраснее всякого света, видимого им.
Будь под колесами камни, камни б рассыпались в
искры… Село удалялось от них всё более и более… Скрылись избы, скрылись барские амбары… Скоро не стало видно и колокольни… Наконец село обратилось в дымчатую полосу и потонуло в
дали. А Степан всё гнал и гнал. Хотелось ему подальше умчаться от греха, которого он так боялся. Но нет, грех сидел за его плечами, в коляске. Не пришлось Степану улепетнуть. В этот вечер степь и небо были свидетелями, как он продавал свою душу.
Кишенский заметил это и не
дал этой
искре погаснуть.
Значит теперь еще он может, не кривя душой,
дать несчастной матери
искру надежды, в которой она так нуждается.
— Что? Не хочешь вздувать огня? Вот
дам я тебе затрещину, так поневоле засветишь, как
искры из глаз посыплются, — отвечал ей тоже полушепотом Савелий.
— Что? Не хочешь вздувать огня? Вот
дам я тебе затрещину, так поневоле засветишь, как
искры из глаз посыпятся, — отвечал, ей полушепотом Савелий.