Неточные совпадения
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А
драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни
дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
— Ну, чорт их
дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорил голос брата. — Маша! Добудь ты нам поужинать и
дай вина, если осталось, а то пошли.
— Поезжай, — одобрительно сказал Дронов. —
Дай мне денег, я налажу издательство, а ты — удались и сибаритствуй. Налажу дело, приведу отечество в порядок — телеграфирую: возвращайся, все готово для сладкой жизни, черт тебя
дери!
— А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! — скороговоркой сказал он, окинув всех односторонним взглядом. —
Дадут тебе чужое платье
драть! Я пойду барину скажу! — прибавил он и быстро пошел домой.
— У меня mont de piete, а я не
деру. Я для приятелей только держу, а другим не
даю. Для других mont de piete…
Наверху всё затихло, и сторожиха досказала свою историю, как она испужалась в волостном, когда там в сарае мужика секли, как у ней вся внутренность отскочила. Хорошавка же рассказала, как Щеглова плетьми
драли, а он и голоса не
дал. Потом Федосья убрала чай, и Кораблева и сторожиха взялись за шитье, а Маслова села, обняв коленки, на нары, тоскуя от скуки. Она собралась лечь заснуть, как надзирательница кликнула ее в контору к посетителю.
Обшитая своими чиновными плерезами, Марья Степановна каталась, как шар, по дому с утра до ночи, кричала, шумела, не
давала покоя людям, жаловалась на них, делала следствия над горничными,
давала тузы и
драла за уши мальчишек, сводила счеты, бегала на кухню, бегала на конюшню, обмахивала мух, терла ноги, заставляла принимать лекарство.
— Позволь мне тебе заметить, — промолвил Лаврецкий, — что мы вовсе не спим теперь, а скорее другим не
даем спать. Мы, как петухи,
дерем горло. Послушай-ка, это, никак, уже третьи кричат.
Ну, Разов нагнал — и сейчас
давай нас
драть.
— Да я… ах, боже мой, этово-тово!.. — бормотал Тит, не зная, кому отвечать. — Неужели же я себе-то ворог? Ну, этово-тово, ошибочка маленькая вышла… неустойка… А вы чего горло-то
дерете,
дайте слово сказать.
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый
даст; и теперешний раз пришел было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло
дерет песни; только как подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
Потом осень, разделка им начнется: они все свои прогулы и нераденье уж и забыли, и
давай только ему денег больше и помни его услуги; и тут я, — может быть, вы не поверите, — а я вот, матерь божья, кажинный год после того болен бываю; и не то, чтобы мне денег жаль, — прах их
дери, я не жаден на деньги, — а то, что никакой справедливости ни в ком из псов их не встретишь!
Тысячу лет люди аккуратно господами были, с мужика шкуру
драли, а вдруг — проснулись и
давай мужику глаза протирать.
Не
даю ему ни продохнуть, ни проглянуть, все ему своим картузом по морде тесто размазываю, слеплю, зубным скрежетом в трепет привожу, пугаю, а по бокам с обеих сторон нагайкой
деру, чтобы понимал, что это не шутка…
Можешь себе представить, — перед самым выпуском мы пошли втроем курить, — знаешь эту комнатку, что за швейцарской, ведь и при вас, верно, так же было, — только можешь вообразить, этот каналья сторож увидал и побежал сказать дежурному офицеру (и ведь мы несколько раз
давали на водку сторожу), он и подкрался; только как мы его увидали, те побросали папироски и
драло в боковую дверь, — знаешь, а мне уж некуда, он тут мне стал неприятности говорить, разумеется, я не спустил, ну, он сказал инспектору, и пошло.
— Что вы, братцы, — сказал он, — белены, что ль, объелись? Чего вы горла-то
дерете? Поведет вас князь, куда хотите; поведет чем свет; а теперь
дайте выспаться его милости, да и сами ложитесь; уже вволю повеселились!
— Рождеством я заболел, — рассказывал Улан, — отправили меня с завода в больницу, а там конвойный солдат признал меня, и попал я в острог как бродяга. Так до сего времени и провалялся в тюремной больнице, да и убежал оттуда из сада, где больные арестанты гуляют… Простое дело — подлез под забор и
драла… Пролежал в саду до потемок, да в Будилов, там за халат эту сменку добил. Потом на завод узнать о Репке — сказали, что в больнице лежит. Сторож Фокыч шапчонку да штаны мне
дал… Я в больницу вчера.
Я молча прыгнул из-за кулис, схватил его за горло, прижал к стене,
дал пощечину и стал
драть за уши. На шум прибежали со сцены все репетировавшие, в том числе и Большаков.
— Что глотку-то
дерешь!
Дай прежде сыскать; не найду никак, — прошептал Гришка, ползая под нарою.
— Припер пожрать? — встречал он Фому, поводя своим острым носом. —
Давай, а то я ушел из дому без ничего… Проспал, черт е
дери, — до двух часов ночи все учился… Ты задачи сделал?
Боркин. Уф, утомился… Кажется, со всеми здоровался. Ну, что новенького, господа? Нет ли чего-нибудь такого особенного, в нос шибающего? (Живо Зинаиде Саввишне.) Ах, послушайте, мамаша… Еду сейчас к вам… (Гавриле.) Дай-ка мне, Гаврюша, чаю, только без кружовенного варенья! (Зинаиде Саввишне.) Еду сейчас к вам, а на реке у вас мужики с лозняка кору
дерут. Отчего вы лозняк на откуп не отдадите?
— Да, на вас!.. Пусть там отец, черт его
дери, что хочет говорит… Другие женятся и на цыганках, а не то что… — бултыхал Николя, не
давая себе отчета в том, что говорил.
Драч совесть выдает свою за образец,
А Драч так истцов
драл, как алчный волк овец.
Он был моим судьей и другом быть мне клялся;
Я взятки
дать ему, не знав его, боялся;
Соперник мой его и знал и сам был плут,
Разграбя весь мой дом, призвал меня на суд.
Напрасно брал себе закон я в оборону:
Драч правдой покривить умел и по закону.
Тогда пословица со мной сбылася та,
Что хуже воровства честная простота:
Меня ж разграбили, меня ж и обвинили
И вору заплатить бесчестье осудили.
Если б у Фамусова при разъезде не было «укоряющих свидетелей», то есть толпы лакеев и швейцара, — он легко справился бы с своим горем:
дал бы головомойку дочери,
выдрал бы за ухо Лизу и поторопился бы со свадьбой Софьи с Скалозубом.
— Да ведь в городе дома от дождя не валятся? Он с вас налоги
дерет, а голоса вам для разговора о ваших правах не
дает! Он вам жизнь и имущество портит да вас же и чинить заставляет! Катай его спереди и сзади!
— Не мешайте им, пускай падают! Упадут —
дери с города вспомоществование; не
даст — валяй к нему иск! Вода-то откуда течет? Из города? Ну, город и виновен в разрушении домов…
—
Дай досказать… Помни, мимо млина не идите, лучше попод горой пройти — на млине работники рано встают. Возле панских прясел человек будет держать четырех лошадей. Так двух Бузыга возьмет в повод, а на одну ты садись и езжай за ним до Крешева. Ты слушай, что тебе Бузыга будет говорить. Ничего не бойся. Пойдешь назад, — если тебя спросят, куда ходил? — говори: ходили с дедом в казенный лес лыки
драть… Ты только не бойся, Василь…
Никогда не приглашали
дам куда-нибудь в загородные кабаки, где только за все
дерут вдесятеро, да в щелки подсматривают.
— Доставим, батюшка, не сомневайтесь, ваше благородие. Но, но!.. Ишь, баловница! Эка лошадь, прости господи! Но! — Он хлестнул ее кнутом, на что она ответила легким движением хвоста. — Я и рад угодить, да лошадку-то хозяин
дал… просто такая уж… Обижаются господа, что тут будешь делать! А хозяин говорит: ты, говорит, дедушка, стар, так вот тебе и скотинка старая. Ровесники, говорит, будете. А ребята наши смеются. Рады глотки
драть; им что? Известно, разве понимают?
По части финансов я знаю:
дери шибче, а в случае недобора — бесстрашно заключай займы! — что же касается до того, как и на какой бумаге ассигнации печатаются и почему за быстрое отпечатание таковых в экспедиции заготовления государственных бумаг
дают награды и ордена, а за отпечатание в Гуслицах на каторгу ссылают — ничего я этого не знаю.
Он
даст себя
выдрать кнутом.
Дал ей образ, встал он перед ней на колена, слезы вижу и у него на глазах; благословила его, знаете, но как только образ-то принял у нее, зарыдала, застонала; он ту же секунду
драла… в повозку, да и марш; остался я, делать нечего, при старухе.
Хирин (топочет ногами). Вон, черт бы меня
драл! (Засучивает рукава.)
Дайте мне ее! Преступление могу совершить!
— Дорогонько, чать,
дали? — молвил купчина и, не дождавшись ответа, продолжал: — Нонича, сударыня, эти ямщики, пес их возьми, и с живого, и с мертвого
дерут что захотят. Страху не стало на них. Знают, собаки, что пешком не пойдешь, ну и ломят, сколько им в дурацкую башку забредет… На ярманку, что ли, собрались, Марья Ивановна?
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с руками да с ногтями. Не доешь — глаза
выдеру. Не захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю
дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
— Дон Зинзага, — сказала супруга певца и музыканта, ломая руки, — будьте так любезны, уймите моего буяна! Вы друг его…Может быть, вам удастся остановить его. С самого утра бессовестный человек
дерет горло и своим пением жить мне не
дает! Ребенку спать нельзя, а меня он просто на клочки рвет своим баритоном! Ради бога, дон Зинзага! Мне соседей даже стыдно за него…Верите ли? И соседские дети не спят по его милости. Пойдемте, пожалуйста! Может быть, вам удастся унять его как-нибудь.
Приедет к месту, выспится, наестся, напьется и
давай по служебной части глотку
драть.
— Да, и со мною так было: отец мой в городе лавчонку имел и меня к этому же промыслу приучал, а я всё рожи по стенам чертил, — он меня, покойник, за это и
драл,
дай ему бог царствие небесное.
Дай еще раз услышу, —
выдеру тебя, как Сидорову козу!»
— Да, да, воруют! Я в этом могу вам
дать мое слово, мадемуазель! — жестким голосом подтвердила молодая Сокольская, — я несколько раз замечала, что они y меня духи и конфеты таскают и фрукты из буфета. Такие скверные девчонки! За уши их
драть надо, Вадим прав, a не баловать их, как балует мама.
— На кой ляд всем троим две версты туды-сюды
драть. Мало ль мы на службе маршируем?..
Давайте на узелки тянуть, — кому выйдет, тот и смотается.