Неточные совпадения
Глуповцы тем быстрее
поняли смысл этого нового узаконения, что они издревле были приучены вырезывать часть своего пирога и приносить ее в
дар.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский
понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать,
понимать вещи, своим умом и
даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
— Однако вы, я вижу, очень неопытны, как и следует быть в вашем возрасте, — вы не
понимаете, в чем дело. Мой жилет ровно ничего не стоит, потому что он не светит и не греет, и потому я его отдаю вам
даром, но вы мне заплатите по рублю за каждую нашитую на нем стекловидную пуговицу, потому что эти пуговицы хотя тоже не светят и не греют, но они могут немножко блестеть на минутку, и это всем очень нравится.
Красавина. Нешто я, матушка, не
понимаю? У меня совесть-то чище золота, одно слово — хрусталь, да что ж ты прикажешь делать, коли такие оказии выходят? Ты рассуди, какая мне радость, что всякое дело все врозь да врозь. Первое дело — хлопоты
даром пропадают, а второе дело — всему нашему званию мараль. А просто сказать: «Знать, не судьба!» Вот и все тут. Ну да уж я вам за всю свою провинность теперь заслужу.
— Говоря о себе, не ставьте себя наряду со мной, кузина: я урод, я… я… не знаю, что я такое, и никто этого не знает. Я больной, ненормальный человек, и притом я отжил, испортил, исказил… или нет, не
понял своей жизни. Но вы цельны, определенны, ваша судьба так ясна, и между тем я мучаюсь за вас. Меня терзает, что
даром уходит жизнь, как река, текущая в пустыне… А то ли суждено вам природой? Посмотрите на себя…
Ужели
даром бился он в этой битве и устоял на ногах, не добыв погибшего счастья. Была одна только неодолимая гора: Вера любила другого, надеялась быть счастлива с этим другим — вот где настоящий обрыв! Теперь надежда ее умерла, умирает, по словам ее («а она никогда не лжет и знает себя», — подумал он), — следовательно, ничего нет больше, никаких гор! А они не
понимают, выдумывают препятствия!
— Я даже не
понимаю… ваше княжество я не возьму и
даром…
—
Даром землю отдам, только подпишись. Мало они нашего брата околпачивали. Нет, брат, шалишь, нынче мы и сами
понимать стали, — добавил он и стал подзывать отбившегося стригуна-жеребенка. — Коняш, коняш! — кричал он, остановив лошадь и оглядываясь назад, но стригун был не назади, а сбоку, — ушел в луга.
Господа, — воскликнул я вдруг от всего сердца, — посмотрите кругом на
дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не
понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть
понять, и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и заплачем…
— На что же это по трактирам-то, дорого стоит, да и так нехорошо женатому человеку. Если не скучно вам со старухой обедать — приходите-ка, а я, право, очень рада, что познакомилась с вами; спасибо вашему отцу, что прислал вас ко мне, вы очень интересный молодой человек, хорошо
понимаете вещи,
даром что молоды, вот мы с вами и потолкуем о том о сем, а то, знаете, с этими куртизанами [царедворцами (от фр. courtisan).] скучно — все одно: об дворе да кому орден дали — все пустое.
У меня бесспорно есть большой
дар сразу
понять связь всего отдельного, частичного с целым, со смыслом мира.
Галактион
понял только одно, что производилось разорение спившегося купца на самом законном основании, а затем, что деньги можно получать совершенно
даром.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не
понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем,
даром, что немец, и щеголяет напропалую.
Стабровский никогда и ничего не делал
даром, и Устенька
понимала, что, сближаясь с Харченкой, он, с одной стороны, проявлял свою полную независимость по отношению к Мышникову, с другой — удовлетворял собственному тяготению к общественной деятельности, и с третьей — организовал для своей Диди общество содержательных людей. В логике Стабровского все в конце концов сводилось к этой Диде, которая была уже взрослою барышней.
— Нет, — отвечал он,
понимая уже, что я хотел сказать ему, — так нельзя учиться. Я не хочу
даром денег брать.
— Не поймет-с никто, потому что на это надо не иначе как иметь
дар природный, и у меня уже не раз такой опыт был, что я преподавал, но все втуне осталось; но позвольте, об этом после.
— Я постараюсь, дядюшка, приноровиться к современным понятиям. Уже сегодня, глядя на эти огромные здания, на корабли, принесшие нам
дары дальних стран, я подумал об успехах современного человечества, я
понял волнение этой разумно-деятельной толпы, готов слиться с нею…
— За тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в голове и в сердце — всюду заметно присутствие жизни, в глазах не угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу, а принес бы ей в
дар сердце, полное любви к ней, способное
понять и разделить ее чувства, когда права природы…
— Нет, не редок, — скромно возразил ему Федор Иваныч, — и доказательство тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не дав, конечно,
понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору, от которого сейчас только и получил… Картину эту, — продолжал он, обращаясь к князю, — я просил бы, ваше сиятельство, принять от меня в
дар, как изъявление моею глубокого уважения к вам.
Экое это удовольствие на хорошего человека смотреть. Хороший человек даже скоту понятен и мил, а у нас — в Сибирь его, в тюрьму. Как
понять? Похоже, что кто-то швыряется людями, как пьяный нищий золотом, случайно данным ему в милостыню; швыряется — не
понимает ценности
дара, дотоле не виданного им».
Во-вторых, она горожанка, ученая, бойкая, привыкла после мачехи повелевать в доме и привыкла жить богато,
даром что сама бедна; а мы люди деревенские, простые, и наше житье ты сам знаешь; да и себя ты должен
понимать: ты парень смирный; но хуже всего то, что она больно умна.
По лицу старика видно было, что юнкер понравился ему, и он сейчас
понял, что у юнкера можно
даром выпить и потому можно подарить ему пару фазанов.
Но, впрочем, я и в этом случае способен не противоречить: учредите закрытую баллотировку, и тогда я не утаюсь, тогда я выскажусь, и ясно выскажусь; я буду знать тогда, куда положить мой шар, но… иначе высказываться и притом еще высказываться теперь именно, когда начала всех, так сказать, направлений бродят и имеют более или менее сильных адептов в самых влиятельных сферах, и кто восторжествует — неизвестно, — нет-с, je vous fais mon compliment, [Благодарю вас — Франц.] я
даром и себе, и семье своей головы свернуть не хочу, и… и, наконец, — губернатор вздохнул и договорил: — и, наконец, я в настоящую минуту убежден, что в наше время возможно одно направление — христианское, но не поповско-христианское с запахом конопляного масла и ладана, а высокохристианское, как я его
понимаю…
Актер. Искать город… лечиться… Ты — тоже уходи… Офелия… иди в монастырь…
Понимаешь — есть лечебница для организмов… для пьяниц… Превосходная лечебница… Мрамор… мраморный пол! Свет… чистота, пища… всё —
даром! И мраморный пол, да! Я ее найду, вылечусь и… снова буду… Я на пути к возрожденью… как сказал… король… Лир! Наташа… по сцене мое имя Сверчков-Заволжский… никто этого не знает, никто! Нет у меня здесь имени…
Понимаешь ли ты, как это обидно — потерять имя? Даже собаки имеют клички…
Соня(стоя на коленях, оборачивается к отцу; нервно, сквозь слезы).Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны! (Сдерживая отчаяние.) Надо быть милосердным! Вспомни, когда ты был помоложе, дядя Ваня и бабушка по ночам переводили для тебя книги, переписывали твои бумаги… все ночи, все ночи! Я и дядя Ваня работали без отдыха, боялись потратить на себя копейку и всё посылали тебе… Мы не ели
даром хлеба! Я говорю не то, не то я говорю, но ты должен
понять нас, папа. Надо быть милосердным!
Юлинька. Да уж делать нечего, Полинька, мы пока, сколько можем, будем тебя поддерживать. Только не слушай ты, пожалуйста, своего мужа. Ты ему растолкуй хорошенько, что ты его
даром любить не будешь. Ты, глупенькая,
пойми, за что их
даром любить-то, мужьев-то? Это довольно странно! Обеспечь меня, дескать, во всем, чтобы я блистала в обществе, тогда я тебя и стану любить. Он от капризу не хочет твоего счастия, а ты молчишь. Попроси только он у дяди, и ему дадут такое же доходное место, как у моего мужа.
Вышневская. Я это давно знаю; не
понимаю только, к чему вы передо мной теряете
даром свое красноречие.
Зинаида Саввишна. Вот это я
понимаю — молодой человек: и минуты не побыл, а уж всех развеселил. (Притушивает большую лампу.) Пока они все в саду, нечего свечам
даром гореть. (Тушит свечи.)
Надежда Антоновна. Я не
понимаю вашей философии. Все это для меня какая-то новость, принесенная с луны. Разве платить за жену — значит бросать
даром?
Коршунов (принужденно хохочет). Так этакой-то у тебя порядок в доме! Этакие ты моды завел: у тебя пьяные гостей обижают! Хе, хе, хе. Я, говорит, в Москву поеду, меня здесь не
понимают. В Москве-то уж такие дураки повывелись, там смеются над ними. Зятюшка, зятюшка! Хе, хе, хе! Любезный тестюшка! Нет, шалишь, я
даром себя обидеть не позволю. Нет, ты теперь приди-ка ко мне да покланяйся, чтоб я дочь-то твою взял.
А она мне на это и говорит (она,
даром что простая, умная этакая, сметливая, славная женщина): «Нет, говорит, матушка, барыня-то что-то очень сумнительна: все нас изволит высылать вон и все перебирает письма Василья Петровича да Павла Васильича, а вчера как будто бы и заговариваться стала: говорит, а что — и
понять невозможно».
Горб-Маявецкий, возвращаясь от своих по судам занятий домой, всегда, бывало, подшутит надо мною и скажет:"А наш молодец все около барышни?"то жена его и промолвит:"Это что-то не
даром. Уж нет ли чего?"Я же, чтоб показать вежливость и что бывал на свете, шаркну по-петербургски и отпущу словцо прямо, просто, по-дружески:"Помилуйте, это просто без причины, пур пасе летан". Они на такое петербургское приветствие, не
поняв его, и замолкнут.
Она сообразила, что если Крылин бывал у дяди и отца и уважал их, то не
даром: очевидно, делал добрые дела на их счет, служа в каком-нибудь благотворительном учреждении. Она, прощаясь, сунула ему в руку триста рублей; он как бы изумился и минуту молча смотрел на нее оловянными глазами, но потом как бы
понял и сказал...
А когда он зрит пред собою изображенную небесную славу, то он помышляет вышний проспект жизненности и
понимает, как надо этой цели достигать, потому что тут оно все просто и вразумительно: вымоли человек первее всего душе своей
дар страха божия, она сейчас и пойдет облегченная со ступени на ступень, с каждым шагом усвояя себе преизбытки вышних
даров, и в те поры человеку и деньги и вся слава земная при молитве кажутся не иначе как мерзость пред господом.
Домой он пришел в сильном раздумье: как человек умный, он хорошо
понимал, что подобного энтузиазма и такой неподдельной горести нельзя было внушить
даром; но почему и за что все это?
Всё уже он знал и
понимал, где бог и как должно ему служить, но было непонятно только одно, почему жребий людей так различен, почему эта простая вера, которую другие получают от бога
даром вместе с жизнью, досталась ему так дорого, что от всех этих ужасов и страданий, которые, очевидно, будут без перерыва продолжаться до самой его смерти, у него трясутся, как у пьяницы, руки и ноги?
Юлиан Мастакович, конечно, ну, даже великий он человек, я его уважаю,
понимаю его,
даром что он так высоко стоит, и, ей-богу, люблю его, потому что он тебя любит и тебе за работу дарит, тогда как мог бы не платить, а командировать себе прямо чиновника, но ведь согласись сам, Вася…
Надвинулись сумерки, наступает Иванова ночь… Рыбаки сказывают, что в ту ночь вода подергивается серебристым блеском, а бывалые люди говорят, что в лесах тогда деревья с места на место переходят и шумом ветвей меж собою беседы ведут… Сорви в ту ночь огненный цвет папоротника,
поймешь язык всякого дерева и всякой травы, понятны станут тебе разговоры зверей и речи домашних животных… Тот «цвет-огонь» —
дар Ярилы… То — «царь-огонь»!..
Начал он мне, сударик ты мой, отвечать! ну, то есть начнет говорить, поэму наговорит целую, в двенадцати песнях в стихах, только слушаешь, облизываешься да руки разводишь от сладости, а толку нет ни на грош, то есть какого толку, не разберешь, не
поймешь, стоишь дурак дураком, затуманит, словно вьюн вьется, вывертывается; ну, талант, просто талант,
дар такой, что вчуже страх пробирает!
Теперь всё это почти пропадает
даром, в землю закопано, а тогда…
понять только нужно!
«Сорок лет служил, — думал он, — и никто меня дураком не назвал, а тут, поди ты, какие критики нашлись! «Бессознательно!.. Лефректорно! Машинное производство…» Ах ты, чёрт тебя возьми! Да я еще, может быть, больше тебя
понимаю,
даром что в твоих университетах не был!»
— Говори, Николаюшка, — отозвался Денисов. — Спокойно стану отвечать на твои вопросы, если только вдруг на меня не накатит. А скажу я тебе, сподобился я
дара — частенько на меня накатывает. Бываю вне ума, когда сходит на меня ум Божественный. Тогда, пожалуй, тебе и не
понять моих слов… Дураком сочтешь, юродивым.
— Когда бываю восторжен духом, мои речи еще трудней
понять. Сочтешь меня ума лишенным, богохульником, неверным… И все посмеются надо мной и поругаются мне, и будет мое имя проречено. Орудием яко зло нечистого сочтут меня, человеком, уготованным геенне огненной! — сказал Егор Сергеич. — Дан мне
дар говорить новыми язы́ки; новые законы даны мне. И те
дары получил я прямо из уст христа и пророка Максима.
Висленев очутился в положении самом затруднительном: он
понял, что Глафира наконец посягнула и на последнее его достояние, на его
дар пророчества. Он решил биться за это до последних сил.
— Как жаль, что я не умею говорить! У меня нет
дара убеждать и уверять. Очевидно, она не
понимает меня, если лжет! Очевидно! Как же ей обьяснить? Как?
—
Даром я не хочу. Каждый труд должен быть вознаграждаем. Я сам тружусь и
понимаю…
— Ступай ты, ради бога!
Пойми, мы не можем
даром возить народ… Ведь вот человек!
Всё это было похоже на вдохновение уж и потому, что продолжалось недолго. Васильев скоро устал. Лондонские, гамбургские, варшавские своею массою давили его, как горы давят землю; он робел перед этой массой, терялся; вспоминал он, что у него нет
дара слова, что он труслив и малодушен, что равнодушные люди едва ли захотят слушать и
понимать его, студента-юриста третьего курса, человека робкого и ничтожного, что истинное апостольство заключается не в одной только проповеди, но и в делах…
Какая-то связь, невидимая, но значительная и необходимая, существует между обоими, даже между ними и Тауницем, и между всеми, всеми; в этой жизни, даже в самой пустынной глуши, ничто не случайно, всё полно одной общей мысли, всё имеет одну душу, одну цель, и, чтобы
понимать это, мало думать, мало рассуждать, надо еще, вероятно, иметь
дар проникновения в жизнь,
дар, который дается, очевидно, не всем.
— Не то еще тебе будет! — продолжает родитель. — Если никто не желает заняться твоим воспитанием, то, так и быть, начну я… У меня, брат, не будешь шалить да плакать за обедом! Болван! Дело нужно делать!
Понимаешь? Дело делать! Отец твой работает и ты работай! Никто не должен
даром есть хлеба! Нужно быть человеком! Че-ло-ве-ком!