Неточные совпадения
Он забывал, как ему потом разъяснил Сергей Иванович, тот силлогизм, что для общего блага нужно было свергнуть губернского предводителя; для свержения же предводителя нужно было большинство шаров; для большинства же шаров нужно было
дать Флерову право голоса; для признания же Флерова способным надо было
объяснить, как понимать статью закона.
Но княгиня не понимала его чувств и
объясняла его неохоту думать и говорить про это легкомыслием и равнодушием, а потому не
давала ему покоя. Она поручала Степану Аркадьичу посмотреть квартиру и теперь подозвала к себе Левина. — Я ничего не знаю, княгиня. Делайте, как хотите, — говорил он.
Ей казалось всё это гораздо проще: что надо только, как
объясняла Матрена Филимоновна,
давать Пеструхе и Белопахой больше корму и пойла, и чтобы повар не уносил помои из кухни для прачкиной коровы.
— Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну
давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной
дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик? Чем же
объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто не делает.
— Да
объясните мне, пожалуйста, — сказал Степан Аркадьич, — что это такое значит? Вчера я был у него по делу сестры и просил решительного ответа. Он не
дал мне ответа и сказал, что подумает, а нынче утром я вместо ответа получил приглашение на нынешний вечер к графине Лидии Ивановне.
— Прости меня, но я радуюсь этому, — перебил Вронский. — Ради Бога,
дай мне договорить, — прибавил он, умоляя ее взглядом
дать ему время
объяснить свои слова. — Я радуюсь, потому что это не может, никак не может оставаться так, как он предполагает.
«Нет, этого мы приятелю и понюхать не
дадим», — сказал про себя Чичиков и потом
объяснил, что такого приятеля никак не найдется, что одни издержки по этому делу будут стоить более, ибо от судов нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но что если он уже действительно так стиснут, то, будучи подвигнут участием, он готов
дать… но что это такая безделица, о которой даже не стоит и говорить.
Дамы ухватились за руки, поцеловались и вскрикнули, как вскрикивают институтки, встретившиеся вскоре после выпуска, когда маменьки еще не успели
объяснить им, что отец у одной беднее и ниже чином, нежели у другой.
— Послушайте, что ж вам все стоять у дверей-то? — перебил вдруг Разумихин, — коли имеете что
объяснить, так садитесь, а обоим вам, с Настасьей, там тесно. Настасьюшка, посторонись,
дай пройти! Проходите, вот вам стул, сюда! Пролезайте же!
Гоголь и Достоевский
давали весьма обильное количество фактов, химически сродных основной черте характера Самгина, — он это хорошо чувствовал, и это тоже было приятно. Уродливость быта и капризная разнузданность психики
объясняли Самгину его раздор с действительностью, а мучительные поиски героями Достоевского непоколебимой истины и внутренней свободы, снова приподнимая его, выводили в сторону из толпы обыкновенных людей, сближая его с беспокойными героями Достоевского.
— У меня года два, до весны текущего, тоже была эдакая, кругленькая, веселая, мещаночка из Пскова. Жена установила с нею даже эдакие фамильярные отношения,
давала ей книги читать и… вообще занималась «интеллектуальным развитием примитивной натуры», как она
объяснила мне. Жена у меня была человечек наивный.
— Значит — государю дорогу
даем, —
объяснил старичок, счастливо улыбаясь.
Вытирая шарфом лицо свое, мать заговорила уже не сердито, а тем уверенным голосом, каким она
объясняла непонятную путаницу в нотах,
давая Климу уроки музыки. Она сказала, что учитель снял с юбки ее гусеницу и только, а ног не обнимал, это было бы неприлично.
— В больнице лежал двадцать три дня, —
объяснил он и попросил Варвару
дать ему денег взаем до поры, пока он оправится и начнет работать.
— С утра хожу, смотрю, слушаю. Пробовал
объяснять. Не доходит. А ведь просто: двинуться всей массой прямо с поля на Кремль, и — готово! Кажется, в Брюсселе публика из театра, послушав «Пророка», двинулась и — получила конституцию…
Дали.
Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку,
давал вожжи и велел везти на фабрику, потом в поля, потом в город, к купцам, в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на палец, понюхает, иногда лизнет, и сыну
даст понюхать, и
объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало.
— Бабушка! ты не поняла меня, — сказала она кротко, взяв ее за руки, — успокойся, я не жалуюсь тебе на него. Никогда не забывай, что я одна виновата — во всем… Он не знает, что произошло со мной, и оттого пишет. Ему надо только
дать знать,
объяснить, как я больна, упала духом, — а ты собираешься, кажется, воевать! Я не того хочу. Я хотела написать ему сама и не могла, — видеться недостает сил, если б я и хотела…
Приехал доктор. Татьяна Марковна, утаив причину, искусно
объяснила ему расстройство Веры. Он нашел признаки горячки,
дал лекарство и сказал, что если она успокоится, то и последствий опасных ожидать нельзя.
Он
дал себе слово
объяснить, при первом удобном случае, окончательно вопрос, не о том, что такое Марфенька: это было слишком очевидно, а что из нее будет, — и потом уже поступить в отношении к ней, смотря по тому, что окажется после объяснения. Способна ли она к дальнейшему развитию или уже дошла до своих геркулесовых столпов?
Идти дальше, стараться
объяснить его окончательно, значит, напиваться с ним пьяным,
давать ему денег взаймы и потом выслушивать незанимательные повести о том, как он в полку нагрубил командиру или побил жида, не заплатил в трактире денег, поднял знамя бунта против уездной или земской полиции, и как за то выключен из полка или послан в такой-то город под надзор.
Но
объяснить, кого я встретил, так, заранее, когда никто ничего не знает, будет пошло; даже, я думаю, и тон этот пошл:
дав себе слово уклоняться от литературных красот, я с первой строки впадаю в эти красоты.
И я
объяснил, что я передам документ лишь с тем, что она
даст слово немедленно примириться с Анной Андреевной и даже согласиться на брак ее…
— Нет, это — не мечта. Он был у меня сегодня и
объяснил подробнее. Акции эти давно в ходу и еще будут пущены в ход, но, кажется, где-то уж начали попадаться. Конечно, я в стороне, но «ведь, однако же, вы тогда изволили
дать это письмецо-с», — вот что мне сказал Стебельков.
Дав себе слово «молчать», как
объяснил я в предыдущей главе, я, конечно, в теории, то есть в мечтах моих, думал сдержать мое слово.
— Что бы вы ни говорили, я не могу, — произнес я с видом непоколебимого решения, — я могу только заплатить вам такою же искренностью и
объяснить вам мои последние намерения: я передам, в самом непродолжительном времени, это роковое письмо Катерине Николаевне в руки, но с тем, чтоб из всего, теперь случившегося, не делать скандала и чтоб она
дала заранее слово, что не помешает вашему счастью. Вот все, что я могу сделать.
Короче, я
объяснил ему кратко и ясно, что, кроме него, у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог послать, ввиду чрезвычайного дела чести, вместо секунданта; что он старый товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а что вызвать я желаю гвардии поручика князя Сокольского за то, что, год с лишком назад, он, в Эмсе,
дал отцу моему, Версилову, пощечину.
Возможность эту, как это ему
объяснили,
давало знание, и Кондратьев отдался со страстью приобретению знаний.
Ему было двадцать лет, когда на фабрику поступила работницей знаменитая революционерка и, заметив выдающиеся способности Кондратьева, стала
давать ему книги и брошюры и говорить с ним,
объясняя ему его положение и причины его и средства его улучшить.
— Это та самая
дама, которую вы видели у нас за обедом, —
объясняла Марья Степановна. — Она очень образованная и живет своим трудом… Болтает иногда много, но все-таки очень умная
дама.
— Эти комнаты открываются раз или два в год, —
объяснял Ляховский. — Приходится
давать иногда в них бал… Не поверите, одних свеч выходит больше, чем на сто рублей!
— У нас в клубе смешанное общество, —
объяснила Хиония Алексеевна по дороге в танцевальный зал, где пиликал очень плохой оркестр самую ветхозаветную польку. — Можно сказать, мы устроились совсем на демократическую ногу; есть здесь приказчики, мелкие чиновники, маленькие купчики, учителя… Но есть и представители нашего beau mond'a: горные инженеры, адвокаты, прокурор, золотопромышленники, заводчики, доктора… А какой богатый выбор красивых
дам!..
— Это твоей бабушки сарафан-то, —
объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на сарафане. — Нынче ваши
дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи другие пошли, и люди не такие, как прежде.
— Для вас прежде всего важно выиграть время, — невозмутимо
объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем дело. Видите ли, есть в Петербурге одна
дама. Она не куртизанка, как принято понимать это слово, вот только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
— Вот эта
дама с розой в волосах, —
объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон по любовнику, а вот та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста и какая красавица, а отец был мясником. И держит себя как хорошо, никак не подумаешь, что из крестьяночек. Да… Отец в лаптях ходил!..
Знаю только, что потом, когда уже все успокоилось и все поняли, в чем дело, судебному приставу таки досталось, хотя он и основательно
объяснил начальству, что свидетель был все время здоров, что его видел доктор, когда час пред тем с ним сделалась легкая дурнота, но что до входа в залу он все говорил связно, так что предвидеть было ничего невозможно; что он сам, напротив, настаивал и непременно хотел
дать показание.
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное, не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили
объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят
дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много думать о том, что теперь о нем скажут
дамы», — заключил старичок своим своеобразным языком.
Я понимаю, как сильно компрометируется Лопухов в глазах просвещенной публики сочувствием Марьи Алексевны к его образу мыслей. Но я не хочу
давать потачки никому и не прячу этого обстоятельства, столь вредного для репутации Лопухова, хоть и доказал, что мог утаить такую дурную сторону отношений Лопухова в семействе Розальских; я делаю даже больше: я сам принимаюсь
объяснять, что он именно заслуживал благосклонность Марьи Алексевны.
— Петр,
дайте стакан. Вы видите, что здоров; следовательно, пустяки. Вот что: был на заводе с мистером Лотером, да,
объясняя ему что-то, не остерегся, положил руку на винт, а он повернулся и оцарапал руку сквозь рукав. И нельзя было ни третьего дня, ни вчера надеть сюртука.
— Я и не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы
объяснить вам, что этого не будет и почему не будет.
Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь
дайте мне докончить. Я хочу сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
Этого я не мог вынести, и отчаянный бой закипел между нами. Размолвка наша действовала на других; круг распадался на два стана. Бакунин хотел примирить,
объяснить, заговорить, но настоящего мира не было. Белинский, раздраженный и недовольный, уехал в Петербург и оттуда
дал по нас последний яростный залп в статье, которую так и назвал «Бородинской годовщиной».
Я ему заметил, что в Кенигсберге я спрашивал и мне сказали, что места останутся, кондуктор ссылался на снег и на необходимость взять дилижанс на полозьях; против этого нечего было сказать. Мы начали перегружаться с детьми и с пожитками ночью, в мокром снегу. На следующей станции та же история, и кондуктор уже не
давал себе труда
объяснять перемену экипажа. Так мы проехали с полдороги, тут он объявил нам очень просто, что «нам
дадут только пять мест».
Я собирался на другой день продать лошадь и всякую дрянь, как вдруг явился полицмейстер с приказом выехать в продолжение двадцати четырех часов. Я
объяснил ему, что губернатор
дал мне отсрочку. Полицмейстер показал бумагу, в которой действительно было ему предписано выпроводить меня в двадцать четыре часа. Бумага была подписана в самый тот день, следовательно, после разговора со мною.
— Не далее как на прошлой неделе он вечерок
давал. Были только свои… Потанцевали, потом сервировали ужин… Кстати:
объясните, отчего Соловкина только через раз
дает ужинать?
Но во время турецкой войны дети и внуки кимряков были «вовлечены в невыгодную сделку», как они
объясняли на суде, поставщиками на армию, которые
дали огромные заказы на изготовление сапог с бумажными подметками. И лазили по снегам балканским и кавказским солдаты в разорванных сапогах, и гибли от простуды… И опять с тех пор пошли бумажные подметки… на Сухаревке, на Смоленском рынке и по мелким магазинам с девизом «на грош пятаков» и «не обманешь — не продашь».
— Потому, что служат тузам, королям и
дамам… И всякий валет, даже червонный, им приказывает… —
объяснил мне старый половой Федотыч и, улыбаясь, добавил: — Ничего! Козырная шестерка и туза бьёт!
— Отчего вы не обратились в другой банк, Тарас Семеныч? —
объяснил Драке, по своему обыкновению, вопросом. — Разве мы кому-нибудь
даем больше? Вообще вы, значит, недовольны?..
Рожков и Ноздрин молчали. Не
давая им опомниться, я быстро пошел назад по лыжнице. Оба они сняли лямки с плеч и пошли следом за мной. Отойдя немного, я дождался их и
объяснил, почему необходимо вернуться назад. До Вознесенского нам сегодня не дойти, дров в этих местах нет и, значит, остается один выход — итти назад к лесу.
Орочи настаивали, они помогли нам обуться и подняться на ноги. Они принялись рубить дрова и просили нас то одного, то другого сходить за топором, принести дров, поднять полено и т. д. Я убедил Рожкова и Ноздрина не отказываться от работы и
объяснил в чем дело. Кишечник и желудок отвыкли работать, и от этого мы заболели: нужны движения, нужно
дать встряску организму, нужен физический труд, хотя бы через силу.
Он не
объяснял никому своих чувств к ней и даже не любил говорить об этом, если и нельзя было миновать разговора; с самою же Настасьей Филипповной они никогда, сидя вместе, не рассуждали «о чувстве», точно оба слово себе такое
дали.
Павлищев доверил его каким-то старым помещицам, своим родственницам; для него нанималась сначала гувернантка, потом гувернер; он объявил, впрочем, что хотя и все помнит, но мало может удовлетворительно
объяснить, потому что во многом не
давал себе отчета.