Неточные совпадения
— Никого не приказано выпускать, — и обратился к Самгину: — Объясните им:
поезд остановлен за семафором, вокзал —
дальше.
Локомотив снова свистнул, дернул вагон, потащил его
дальше, сквозь снег, но грохот
поезда стал как будто слабее, глуше, а остроносый — победил: люди молча смотрели на него через спинки диванов, стояли в коридоре, дымя папиросами. Самгин видел, как сетка морщин, расширяясь и сокращаясь, изменяет остроносое лицо, как шевелится на маленькой, круглой голове седоватая, жесткая щетина, двигаются брови. Кожа лица его не краснела, но лоб и виски обильно покрылись потом, человек стирал его шапкой и говорил, говорил.
На другой день, с почтовым
поездом, я возвращался в Петербург. Дорогой я опять слышал «благонамеренные речи» и мчался
дальше и
дальше, с твердою надеждой, что и впредь, где бы я ни был, куда бы ни кинула меня судьба, всегда и везде будут преследовать меня благонамеренные речи…
Dixi et animam levavi, [Сказал — и облегчил душу] или в русском переводе: сказал — и стошнило меня.
Дальше этого profession de foi [исповедания веры] идти было некуда. Я очень был рад, что в эту минуту наш
поезд остановился и шафнер объявил, что мы на полчаса свободны для обеда.
Нилов, снимая свой узел, еще раз пристально и как будто в нерешимости посмотрел на Матвея, но, заметив острый взгляд Дикинсона, взял узел и попрощался с судьей. В эту самую минуту Матвей открыл глаза, и они с удивлением остановились на Нилове, стоявшем к нему в профиль. На лице проснувшегося проступило как будто изумление. Но, пока он протирал глаза,
поезд, как всегда в Америке, резко остановился, и Нилов вышел на платформу. Через минуту
поезд несся
дальше.
Затем под
поездом загудел мост, опять появились
далекие огни над рекой, но теперь они взбирались все выше, подбегали все ближе, заглядывая в вагон вплотную и быстро исчезая назади.
Круглая площадка, на ней — небольшой садик, над головами прохожих вьется по столбам дорога, по дороге пробежал
поезд, изогнулся над самым заливом и побежал
дальше берегом, скрывшись за углом серого дома и кинувши на воду клуб черного дыма.
Между тем,
поезд опять мчался
дальше.
Матвей проснулся, раскрыл глаза, понял и вздрогнул всем телом. Дэбльтоун! Он слышал это слово каждый раз, как новый кондуктор брал билет из-за его шляпы, и каждый раз это слово будило в нем неприятное ощущение. Дэбльтоун,
поезд замедлил ход, берут билет, значит, конец пути, значит, придется выйти из вагона… А что же
дальше, что его ждет в этом Дэбльтоуне, куда ему взяли билет, потому что до этого места хватило денег…
И мистер Борк пошел
дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем, потому что столбы кругом дрожали, улица гудела, вверху лязгало железо о железо, а прямо над головами лозищан по настилке на всех парах летел
поезд. Они посмотрели с разинутыми ртами, как
поезд изогнулся в воздухе змеей, повернул за угол, чуть не задевая за окна домов, — и полетел опять по воздуху
дальше, то прямо, то извиваясь…
Еще
дальше, на самом краю горизонта, около длинного товарного
поезда толпились рабочие, разгружавшие его.
На большой станции, часу в одиннадцатом, оба вышли и поужинали. Когда
поезд пошел
дальше, Панауров снял пальто и свой картузик и сел рядом с Юлией.
— Пахнет человеком, — сказал я Титу, когда
поезд исчез. И потом, положив ему руку на плечо, я сказал: — Это, брат, своего рода прообраз. Жизнь… Можно ехать в духоте и вони
дальше или идти, как вон те фигуры, в темноту и холод… Или, как Урманов, — остаться на рельсах.
Поздним вечером или глухою ночью этой тропой рисковали ходить только совсем беспечные люди: загулявший мастеровой, которому море по колена, студент, возвращающийся с затянувшейся в Москве сходки. Остальные пешеходы предпочитали широкую дорогу, отделенную от пустырей канавами. Дорога эта встречалась затем с длинным опустевшим шоссе, уныло тонувшим в сумрачной дали; слева слышались протяжные свистки ночных
поездов, справа доносился глухой рокот столицы,
далеким заревом отражавшейся на темном небе.
В полночь его
поезд идет
дальше. Ночь, как вчера, темная и холодная, стоянки долгие. Яша сидит на бурке и невозмутимо пиликает на гармонике, а старику все еще хочется хлопотать. На одной из станций ему приходит охота составить протокол. По его требованию, жандарм садится и пишет: «188* года ноября 10, я, унтер-офицер Z-го отделения N-ского жандармского полицейского управления железных дорог Илья Черед, на основании 11 статьи закона 19-го мая 1871 года, составил сей протокол на станции X. в нижеследующем…»
Внезапно домик затрясся от грохота и лязга взошедшего на мост
поезда, и за гулом его Алексей Степанович не слыхал, что говорит Оля. Постепенно лязганье стихло, и
далекий свисток пронесся над водой.
Дорогою на секунду останавливался перед бабою, ожидавшей
поезда; но баба была как баба, и, нахмурившись, жандарм следовал
дальше.
Часов через пять, шумя колесами и прорезывая оглушительным свистом весенний воздух,
поезд мчал нас — маму, меня и Васю — в
далекую, желанную, родимую Украину…
Разговор пошел не совсем так, как она желала. Теркин все еще не рассказал ей подробно, с чем он возвращался от Усатина. В Нижнем они решили сейчас же переехать на чугунку, с пристани, и с вечерним скорым
поездом дальше, в Москву, где она и останется, а он съездит еще раз в Нижний.
Вокруг желтая щетина жнивья, уставленная крестцами копен в голубой дали — рощи и деревни, белые церкви;
поезд, как червяк, ползет от горизонта по
далеким овсам.
Налево, уже далеко от меня, проплыл ряд неярких огоньков — это ушел
поезд. Я был один среди мертвых и умирающих. Сколько их еще осталось? Возле меня все было неподвижно и мертво, а
дальше поле копошилось, как живое, — или мне это казалось оттого, что я один. Но стон не утихал. Он стлался по земле — тонкий, безнадежный, похожий на детский плач или на визг тысячи заброшенных и замерзающих щенят. Как острая, бесконечная ледяная игла входил он в мозг и медленно двигался взад и вперед, взад и вперед…
В Маньчжурии нам дали новый маршрут, и теперь мы ехали точно по этому маршруту;
поезд стоял на станциях положенное число минут и шел
дальше. Мы уже совсем отвыкли от такой аккуратной езды.
До Читы мы ехали довольно скоро и ровно. От Читы помчались
дальше быстрее любого экспресса. Дело вскоре, объяснилось: к нашему
поезду прицепили вагон, в котором ехали на съезд в Иркутск железнодорожные делегаты.
Поезд мчался. Впереди на черном небе чудился отсвет
далекого зарева, сквозь грохот вагонов как будто слышались выстрелы. Все осматривали и заряжали свои револьверы.
Дальше мы поехали с почтовым
поездом. Но двигался
поезд не быстрее товарного, совсем не по расписанию. Впереди нас шел воинский эшелон, и солдаты зорко следили за тем, чтоб мы не ушли вперед их. На каждой станции поднимался шум, споры. Станционное начальство доказывало солдатам, что почтовый
поезд нисколько их не задержит. Солдаты ничего не хотели слушать.
— Ну, вот скоро сами увидите! Под Харбином и в Харбине стоит тридцать семь эшелонов и не могут ехать
дальше. Два пути заняты
поездами наместника Алексеева, да еще один —
поездом Флуга. Маневрирование
поездов совершенно невозможно. Кроме того, наместнику мешают спать свистки и грохот
поездов, и их запрещено пропускать мимо. Все и стоит… Что там только делается! Лучше уж не говорить.
Шедшие с юга санитарные теплушечные
поезда останавливались в Мукдене, раненых выгружали, переносили в бараки, а назавтра снова тащили на вокзал, грузили в теплушки и отправляли
дальше на север.
В дороге мы хорошо сошлись с одним капитаном, Николаем Николаевичем Т., и двумя прапорщиками запаса. Шанцер, Гречихин, я и они трое, — мы решили не ждать и ехать
дальше хоть в теплушках. Нам сказали, что солдатские вагоны
поезда, с которым мы сюда приехали, идут
дальше, до Челябинска. В лабиринте запасных путей мы отыскали в темноте наш
поезд. Забрались в теплушку, где было всего пять солдат, познакомились с ними и устроились на нарах. Была уже поздняя ночь, мы сейчас же залегли спать.
Чем
дальше мчался
поезд, унося пассажиров в глубь Италии, к Тосканской долине, тем местность становилась все красивей и живописнее, а январь месяц превращался в май.
Николай Герасимович долго толковал со своими аргусами на эту тему, в то время, когда
поезд уносил его все
дальше и
дальше от Парижа и Мадлен.
Этому громадному
поезду лежал
далекий путь.
Затрещал звонок, извещающий о выходе
поезда, и вскоре послышался тот же ровный и тихий гул. Сейчас
поезд унесет меня отсюда, и навеки исчезнет для меня эта низенькая и темная платформочка, и только в воспоминании увижу я милую девушку. Как песчинка, скроется она от меня в море человеческих жизней и пойдет своею
далекой дорогой к жизни и счастью.