Неточные совпадения
12.
На гуляньях и сборищах народных — людей не
давить; напротив того, сохранять
на лице благосклонную усмешку, дабы веселящиеся не пришли в испуг.
Не совсем приятно было в нем только то, что он то и дело медленно и осторожно заносил руку, чтобы ловить мух у себя
на лице, и при этом иногда
давил их.
— Сдаюсь, — выл Варавка и валился
на диван,
давя своих врагов. С него брали выкуп пирожными, конфектами, Лида причесывала его растрепанные волосы, бороду, помуслив палец свой, приглаживала мохнатые брови отца, а он, исхохотавшийся до изнеможения, смешно отдувался, отирал платком потное
лицо и жалобно упрекал...
Очнулся — уже стоя перед Ним, и мне страшно поднять глаза: вижу только Его огромные, чугунные руки —
на коленях. Эти руки
давили Его самого, подгибали колени. Он медленно шевелил пальцами.
Лицо — где-то в тумане, вверху, и будто вот только потому, что голос Его доходил ко мне с такой высоты, — он не гремел как гром, не оглушал меня, а все же был похож
на обыкновенный человеческий голос.
Находившись, по обязанности, в частом соприкосновении с этим темным и безотрадным миром, в котором, кажется, самая идея надежды и примирения утратила всякое право
на существование, я никогда не мог свыкнуться с ним, никогда не мог преодолеть этот смутный трепет, который, как сырой осенний туман, проникает человека до костей, как только хоть издали послышится глухое и мерное позвякиванье железных оков, беспрерывно раздающееся в длинных и темных коридорах замка Атмосфера арестантских камор, несмотря
на частое освежение, тяжела и удушлива; серовато-желтые
лица заключенников кажутся суровыми и непреклонными, хотя, в сущности, они по большей части выражают только тупость и равнодушие; однообразие и узкость форм, в которые насильственно втиснута здесь жизнь,
давит и томит душу.
Форма одежды визитная, она же — бальная: темно-зеленоватый, длинный, ниже колен, сюртук, брюки навыпуск, с туго натянутыми штрипками,
на плечах — золотые эполеты… какая красота. Но при такой форме необходимо, по уставу, надевать сверху летнее серое пальто, а жара стоит неописуемая, все тело и
лицо — в поту. Суконная, еще не размякшая, не разносившаяся материя
давит на жестких углах, трет ворсом шею и жмет при каждом движении. Но зато какой внушительный, победоносный воинский вид!
Медленно и осторожно повернувшись
на одном месте, пароход боком причалил к пристани. Тотчас же масса людей, в грубой овечьей подражательности, ринулась с парохода по сходне
на берег,
давя, толкая и тиская друг друга. Глубокое отвращение почувствовала Елена, ко всем этим красным мужским затылкам, к растерянным, злым, пудренным впопыхах женским
лицам, потным рукам, изогнутым угрожающе локтям. Казалось ей, что в каждом из этих озверевших без нужды людях сидело то же самое животное, которое вчера раздавило ее.
Но церковь была почти не освещена, только в алтаре да пред иконами, особо чтимыми, рассеянно мерцали свечи и лампады, жалобно бросая жёлтые пятна
на чёрные лики. Сырой мрак
давил людей,
лиц их не было видно, они плотно набили храм огромным, безглавым, сопящим телом, а над ними,
на амвоне, точно в воздухе, качалась тёмная фигура священника.
Я смотрел
на лицо Жозефа, совершенно спокойное, безмятежное, и мне стало тяжело за себя, меня
давило мое совершеннолетие, и как он был хорош!
Лицо у неё было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно… Лунёв, протянув руку, взял её за плечо… В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её,
давить на своей груди и слушать треск её тонких костей.
Своими вздохами, нытьем, своими темными очками
на бледном, маленьком
лице, — знаете, маленьком
лице, как у хорька, — он
давил нас всех, и мы уступали, сбавляли Петрову и Егорову балл по поведению, сажали их под арест и в конце концов исключали и Петрова и Егорова.
Лицо Ильки было не бледней ее розовых губок.
На ее большом лбу и горбинке носа светились капельки пота. Бедная девочка страшно утомилась и едва держалась
на ногах. Ремень от арфы
давил ей плечо, а острый край неделикатно ерзал по боку. Тень заставила ее несколько раз улыбнуться и глубже вздохнуть. Она сняла башмаки и пошла босиком. Маленькие красивые босые ноги с удовольствием зашлепали по холодному песку.
Этот восьмиверстный переезд
на возу, который чуть волокла управляемая бабой крестьянская кляча, показался Форову за большой путь. С седой головы майора обильно катились
на его загорелое
лицо капли пота и, смешиваясь с пылью, ползли по его щекам грязными потоками. Толстое, коренастое тело Форова
давило на его согнутые колена, и ноги его ныли, руки отекали, а поясницу ломило и гнуло. Но всего труднее было переносить пожилому майору то, что совершалось в его голове.
Едва только замолкли восторженные крики, как их заменили вопли отчаяния и муки. Через реку, протекавшую под самым крыльцом королевского дворца, был перекинут мост. Народ, желая поближе полюбоваться красавцем королем, бросился
на этот мост,
давя и толкая друг друга. Каждому хотелось заглянуть поближе в красивое
лицо короля.
Давно-давно уже не было спокойного сна и светлых снов. Тяжелые кошмары приходили по ночам и
давили Кате грудь, и душной подушкой наваливались
на лицо.
И всем им, казалось, так было спокойно, удобно, чисто и легко жить
на свете, такое в их движениях и
лицах выражалось равнодушие ко всякой чужой жизни и такая уверенность в том, что швейцар им посторонится и поклонится, и что, воротясь, они найдут чистую, покойную постель и комнаты, и что все это должно быть, и что
на все это имеют полное право, — что я вдруг невольно противопоставил им странствующего певца, который, усталый, может быть, голодный, с стыдом убегал теперь от смеющейся толпы, — понял, что таким тяжелым камнем
давило мне сердце, и почувствовал невыразимую злобу
на этих людей.
Земля горела под ним; огненные пятна запрыгали в его глазах. Когда дождь хлестал по
лицу, ему казалось, что сатана бросал в него пригорщины крови. Шатаясь, побрел он, сам не зная куда. Образ
на груди
давил его; он его сорвал и бросил в кусты.
«Кто они? Зачем они? Чтó им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя
на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих
лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, — это они-то и
давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтоб избавиться от них, он закрыл глаза.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился
на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски-наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними,
давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными
лицами, полезли солдаты и ополченцы.