Неточные совпадения
Он то и дело подливал да подливал; чего ж не допивали гости,
давал допить Алексаше и Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой, а встали из-за стола — как бы ни в чем не бывали, точно выпили по
стакану воды.
Сначала все к нему езжали;
Но так как с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
«Сосед наш неуч; сумасбродит;
Он фармазон; он пьет одно
Стаканом красное вино;
Он
дамам к ручке не подходит;
Всё да да нет; не скажет да-с
Иль нет-с». Таков был общий глас.
Меж тем на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червем, с сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх,
дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым
стаканом, в песне золотых труб, святое вино.
«Это лихорадочный румянец», — подумал Свидригайлов, это — точно румянец от вина, точно как будто ей
дали выпить целый
стакан.
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас, Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы хорошо стреляете». — «Да, недурно», — говорит офицер. Сергей Сергеич
дает ему пистолет, ставит себе
стакан на голову и отходит в другую комнату, шагов на двенадцать. «Стреляйте», — говорит.
Лариса. Стрелял и, разумеется, сшиб
стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно стреляете, но вы побледнели, стреляя в мужчину и человека вам не близкого. Смотрите, я буду стрелять в девушку, которая для меня дороже всего на свете, и не побледнею».
Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой, стреляет на таком же расстоянии и выбивает ее.
Несколько часов ходьбы по улицам
дали себя знать, — Самгин уже спал, когда Анфимьевна принесла
стакан чаю. Его разбудила Варвара, дергая за руку с такой силой, точно желала сбросить на пол.
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в
стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не
дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
Клим спросил еще
стакан чаю, пить ему не хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта
дама? Подняв вуаль на лоб, она писала что-то в маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
Он отошел к столу, накапал лекарства в
стакан,
дал Климу выпить, потом налил себе чаю и, держа
стакан в руках, неловко сел на стул у постели.
Но, выпив сразу два
стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему не
дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
— Есть у тебя
стакан воды… — спросил Райский. —
Дай пить!
Жить я положил на улице, и за нужду я готов был ночевать в ночлежных приютах, где, сверх ночлега,
дают кусок хлеба и
стакан чаю.
Мы, утомленные, сидели на скамье, поглядывая на стеклянные двери дворца и ожидая, не выйдет ли гостеприимный хозяин, не позовет ли в сень мраморных зал, не
даст ли освежиться
стаканом лимонада?
Наши проводники залезли к нам погреться; мы
дали им по
стакану чаю, хотели
дать водки, но и у нас ее нет: она разбилась на Джукджуре, когда перевернулись две лошади, а может быть, наша свита как-нибудь сама разбила ее…
Я взяла со стола бутылку финь-шампань, налила в два
стакана — себе и ему, а в его
стакан всыпала порошок и
дала ему.
Смотришь, уж и примчался к концу; вот уж и вечер; вот уж заспанный слуга и натягивает на тебя сюртук — оденешься и поплетешься к приятелю и
давай трубочку курить, пить жидкий чай
стаканами да толковать о немецкой философии, любви, вечном солнце духа и прочих отдаленных предметах.
Рахметов, попросив соседскую служанку сходить в булочную, поставил самовар, подал, стали пить чай; Рахметов с полчаса посидел с
дамами, выпил пять
стаканов чаю, с ними опростал половину огромного сливочника и съел страшную массу печенья, кроме двух простых булок, служивших фундаментом: «имею право на это наслажденье, потому что жертвую целою половиною суток».
Понаслаждался, послушал, как
дамы убиваются, выразил три раза мнение, что «это безумие»-то есть, не то, что
дамы убиваются, а убить себя отчего бы то ни было, кроме слишком мучительной и неизлечимой физической болезни или для предупреждения какой-нибудь мучительной неизбежной смерти, например, колесования; выразил это мнение каждый раз в немногих, но сильных словах, по своему обыкновению, налил шестой
стакан, вылил в него остальные сливки, взял остальное печенье, —
дамы уже давно отпили чай, — поклонился и ушел с этими материалами для финала своего материального наслаждения опять в кабинет, уже вполне посибаритствовать несколько, улегшись на диване, на каком спит каждый, но который для него нечто уже вроде капуанской роскоши.
— Да какое же большое (входит Петр со
стаканом для Катерины Васильевны), когда я владею обеими руками? А впрочем, извольте (отодвигает рукав до локтя). Петр, выбросьте из этой пепельницы и
дайте сигарочницу, она в кабинете на столе. Видите, пустяки: кроме английского пластыря, ничего не понадобилось.
— А энергия работы, Верочка, разве мало значит? Страстное возбуждение сил вносится и в труд, когда вся жизнь так настроена. Ты знаешь, как действует на энергию умственного труда кофе,
стакан вина, то, что
дают они другим на час, за которым следует расслабление, соразмерное этому внешнему и мимолетному возбуждению, то имею я теперь постоянно в себе, — мои нервы сами так настроены постоянно, сильно, живо. (Опять грубый материализм, замечаем и проч.)
— Прошу садиться, — сказала Марья Алексевна: — Матрена,
дай еще
стакан.
— Срам смотреть, какие ты
стаканы на стол подаешь! — чуть не каждый день напоминали ему. На что он с убежденным видом неизменно
давал один и тот же ответ...
Вот за шампанским кончает обед шумная компания… Вскакивает, жестикулирует, убеждает кого-то франт в смокинге, с брюшком. Набеленная, с накрашенными губами
дама курит папиросу и пускает дым в лицо и подливает вино в
стакан человеку во френче. Ему, видимо, неловко в этой компании, но он в центре внимания. К нему относятся убеждающие жесты жирного франта. С другой стороны около него трется юркий человек и показывает какие-то бумаги. Обхаживаемый отводит рукой и не глядит, а тот все лезет, лезет…
Наконец девяносто. Прохорову быстро распутывают руки и ноги и помогают ему подняться. Место, по которому били, сине-багрово от кровоподтеков и кровоточит. Зубы стучат, лицо желтое, мокрое, глаза блуждают. Когда ему
дают капель, он судорожно кусает
стакан… Помочили ему голову и повели в околоток.
— Может,
дать тебе
стакан воды? — спрашивает он.
— Вы, кажется, сконфузились и задыхаетесь; отдохните немного и соберитесь с новыми силами; выпейте
стакан воды; впрочем, вам сейчас чаю
дадут.
— Терешка, хочешь водки? — окликнул его Окулко. — Рачителиха,
давай им всем по
стакану… Парасковея, аль не узнала?.. Наливай еще по
стакану! — командовал развеселившийся Окулко. — Всем воля вышла… Гуляй на все, сдачи не будет.
Ему
дали выпить
стакан холодной воды, и Кальпинский увел его к себе в кабинет, где отец мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог судья тетушке! на ее душе этот грех!» Между тем вокруг него шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая на этот раз гостила у своей сестрицы.
— Грешник, мучимый в аду! — обратился к нему Николай Силыч. — Ты давно уже жаждешь и молишь: «Да обмочит кто хотя перст единый в вине и
даст мини пососати!» На, пей и лакай! — прибавил он, изготовляя и пододвигая к приятелю крепчайший
стакан пунша.
«На, брат, друг сердечный, — говорю целовальнику, — прими!» Он это смекнул сейчас, подхватил у меня мешок,
дал мне черта этого винища стакан-другой-третий лакнуть.
— Когда был я мальчишкой лет десяти, то захотелось мне поймать солнце
стаканом. Вот взял я
стакан, подкрался и — хлоп по стене! Руку разрезал себе, побили меня за это. А как побили, я вышел на двор, увидал солнце в луже и
давай топтать его ногами. Обрызгался весь грязью — меня еще побили… Что мне делать? Так я
давай кричать солнцу: «А мне не больно, рыжий черт, не больно!» И все язык ему показывал. Это — утешало.
— Так никому не
давать лошадей, коли нету!.. А зачем
дал какому-то лакею с вещами? — кричал старший из двух офицеров, с
стаканом чая в руках и видимо избегая местоимения, но
давая чувствовать, что очень легко и ты сказать смотрителю.
Санин принес г-же Розелли
стакан воды,
дал ей честное слово, что придет немедленно, проводил ее по лестнице до улицы — и, вернувшись в свою комнату, даже руками всплеснул и глаза вытаращил.
Дерптский студент, сильно закапав стол, разлил жженку по
стаканам и закричал: «Ну, теперь, господа,
давайте».
— Нет, не прекрасно, потому что вы очень мямлите. Я вам не обязан никаким отчетом, и мыслей моих вы не можете понимать. Я хочу лишить себя жизни потому, что такая у меня мысль, потому что я не хочу страха смерти, потому… потому что вам нечего тут знать… Чего вы? Чай хотите пить? Холодный.
Дайте я вам другой
стакан принесу.
На этот раз осчастливлены были захожий монашек
стаканом внакладку и старичок богомолец, которому
дали совсем без сахара.
— Речь идет об официальном гимне Российской империи «Боже, царя храни».], и к концу обеда все подвыпили, не выключая даже
дам, и особенно разрумянилась Екатерина Петровна, которая после горячего выпила хересу, перед рыбой портвейну, а после мяса красного вина — и не рюмку, а
стакан; шампанского тоже не то что глотала понемногу из бокала, а разом его опустошала.
В конце концов я почти всегда оказываюсь в выигрыше, но это нимало не сердит Глумова. Иногда мы даже оба от души хохочем, когда случается что-нибудь совсем уж необыкновенное: ренонс, например, или
дама червей вдруг покажется за короля. Но никогда еще игра наша не была так весела, как в этот раз. Во-первых, Глумов вгорячах пролил на сукно
стакан чаю; во-вторых, он, имея на руках три туза, получил маленький шлем! Давно мы так не хохотали.
Например, одному сорту он
дал кличку"Забалканские", в честь Забалканского проспекта, где он первоначально квартировал, другому — "Синоп", в честь гостиницы Синоп, в которой он однажды так успешно маневрировал, что ни одного
стакана и ни одной тарелки не оставил неразбитыми.
От чаю Аким Акимыч не отказывался и сам наставлял наш смешной, самодельный, маленький самовар из жести, который
дал мне на подержание М. Аким Акимыч выпивал обыкновенно один
стакан (у него были и
стаканы), выпивал молча и чинно, возвращая мне его, благодарил и тотчас же принимался отделывать мое одеяло.
— Хозяйки все стервы, — убежденно сказал Володин, — вот хоть моя. У нас с нею был такой уговор, когда я комнату нанимал, что она будет
давать мне вечером три
стакана молока. Хорошо, месяц, другой так мне и подавали.
Ну, я говорю, если нет молока, то скажите Анне Михайловне, что я прошу
дать мне
стакан воды.
Белецкий поднял
стакан. — Алла бирды, — сказал он и выпил. (Алла бирды, значит: Бог
дал; это обыкновенное приветствие, употребляемое кавказцами, когда пьют вместе.)
— Нет… Если вам не трудно,
дайте мне
стакан воды.
Юлия Филипповна. Не доверяю я этому доктору… Он такой… нездоровый, заикается, рассеянный… Засовывает в футляр очков чайные ложки и мешает в
стакане своим молоточком… Он может напутать в рецепте и
дать чего-нибудь вредного.
— Добро, добро, — сказал купец, — дай-ка сюда свой
стакан…
— Ну,
давайте, братцы, обмывать копыта, я свое дело исполнил, за вами дело, — проговорил Ермил, придвигаясь к штофам, которые привлекательно искрились перед огарком. — Что это товарищ твой невесел? Парень молодой — с чего бы так? — присовокупил он, посматривая на Гришку, между тем как Захар наливал
стаканы.
Каждый раз, как который-нибудь из присутствующих обращал на него масленые, слипавшиеся глаза и, приподняв
стакан, восклицал: «О-ох, горько!»,
давая знать этим, чтобы молодые поцеловались и подсластили таким образом вино, — в чертах Гришки проглядывало выражение досадливого принуждения.
Она умела одеться так, что ее красота выигрывала, как доброе вино в
стакане хорошего стекла: чем прозрачнее стекло — тем лучше оно показывает душу вина, цвет всегда дополняет запах и вкус, доигрывая до конца ту красную песню без слов, которую мы пьем для того, чтоб
дать душе немножко крови солнца.