Неточные совпадения
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да нет, этого
не бывает,
не может быть у нас! Это
не твоя
грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от жизни… когда нет опоры. А у нас…
Дай Бог, чтоб эта
грусть твоя была то, что я думаю, а
не признак какой-нибудь болезни… то хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман,
грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
— Я шучу! — сказала она, меняя тон на другой, более искренний. — Я хочу, чтоб вы провели со мной день и несколько дней до вашего отъезда, — продолжала она почти с
грустью. —
Не оставляйте меня,
дайте побыть с вами… Вы скоро уедете — и никого около меня!
На прощанье Агриппина Филипьевна даже с некоторой
грустью дала заметить Привалову, что она, бедная провинциалка, конечно,
не рассчитывает на следующий визит дорогого гостя, тем более что и в этот успела наскучить, вероятно, до последней степени; она, конечно,
не смеет даже предложить столичному гостю завернуть как-нибудь на один из ее четвергов.
Видно, что молодая
дама не любит поддаваться
грусти; только видно, что
грусть не хочет отстать от нее, как ни отталкивает она ее от себя.
— Хорошо… ребяческое чувство, которое
не дает никакой гарантии. Это годится для того, чтобы шутить, вспоминая, и
грустить, если хотите, потому что здесь есть очень прискорбная сторона. Вы спаслись только благодаря особенному, редкому случаю, что дело попало в руки такого человека, как Александр.
И княгиня оставляла ее в покое, нисколько
не заботясь, в сущности, о
грусти ребенка и
не делая ничего для его развлечения. Приходили праздники, другим детям дарили игрушки, другие дети рассказывали о гуляньях, об обновах. Сироте ничего
не дарили. Княгиня думала, что довольно делает для нее,
давая ей кров; благо есть башмаки, на что еще куклы!
«
Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей
не свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы
не сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я
не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за
грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один человек на свете
не любил и
не будет никогда любить».
— Вот и с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с
грустью в голосе. — Корень была, а
не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего
даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у тебя меньше. Мать — первое дело…
А послушать этих
дам, так чего они
не скажут! слова: судьба, симпатия, безотчетное влечение, неведомая
грусть, смутные желания — так и толкают одно другое, а кончится все-таки вздохом, словом «нервы» и флакончиком со спиртом.
— Ему
давать не из чего: мы живем только жалованьем, — произнесла с
грустью Миропа Дмитриевна.
Я сделал это и снова увидал ее на том же месте, также с книгой в руках, но щека у нее была подвязана каким-то рыжим платком, глаз запух.
Давая мне книгу в черном переплете, закройщица невнятно промычала что-то. Я ушел с
грустью, унося книгу, от которой пахло креозотом и анисовыми каплями. Книгу я спрятал на чердак, завернув ее в чистую рубашку и бумагу, боясь, чтобы хозяева
не отняли,
не испортили ее.
Всю дорогу
грусть томила Передонова. Враждебно все смотрело на него, все веяло угрожающими приметами. Небо хмурилось. Ветер дул навстречу и вздыхал о чем-то. Деревья
не хотели
давать тени, — всю себе забрали. Зато поднималась пыль длинною полупрозрачно-серою змеею. Солнце с чего-то пряталось за тучи, — подсматривало, что ли?
Всех их здесь пять человек. Только один благородного звания, остальные же все мещане. Первый от двери, высокий худощавый мещанин с рыжими блестящими усами и с заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и глядит в одну точку. День и ночь он
грустит, покачивая головой, вздыхая и горько улыбаясь; в разговорах он редко принимает участие и на вопросы обыкновенно
не отвечает. Ест и пьет он машинально, когда
дают. Судя по мучительному, бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него начинается чахотка.
Глеб, несмотря на
грусть, тяготившую его сердце, рассудил весьма основательно, что в настоящую разгульную минуту Захару
не до счетов: были бы деньги. Он положил воспользоваться случаем и
дать не восемь целковых — средняя плата батракам (двугривенный в день), — но несколько меньше; основываясь на этом, он сказал решительно...
Оставь же мне мои железы,
Уединенные мечты,
Воспоминанья,
грусть и слезы:
Их разделить
не можешь ты.
Ты сердца слышала признанье;
Прости…
дай руку — на прощанье.
Недолго женскую любовь
Печалит хладная разлука:
Пройдет любовь, настанет скука,
Красавица полюбит вновь».
Прошло две недели с приезда Насти к Крылушкину. Он ей
не давал никакого лекарства, только молока велел пить как можно больше. Настя и пила молоко от крылушкинской коровы, как воду, сплошь все дни, и среды, и пятницы.
Грусть на Настю часто находила, но припадков, как она приехала к Крылушкину, ни разу
не было.
Весьма естественно, что в настоящем своем положении Бешметев
не был спокоен: он чувствовал невыносимую тоску,
грусть и скуку; заниматься ему почти
не давали, потому что то кликали к матери, то приезжала тетка или сестра, да, кажется, и сам он был
не слишком расположен к деятельности.
— Эй, земляк,
давай я лошадь-то куплю! — снова закричал Матюшка. —
Не грусти; что голову повесил? Сколько спросил? Сколько хошь, столько и
дам: чур, мотри, твои могарычи, а деньги за лошадь, как помру.
2
Дама. По мне так сумасшедшие очень счастливы: ни об чем
не заботятся,
не думают,
не грустят, ничего
не желают,
не боятся.
— Я без
грусти не могу вообразить ее брата. Говорят, еще очень молоденький мальчик, и умереть в такие лета, это ужасно! Как должна ее самое мучить совесть? Я удивляюсь, как она до сих пор еще жива? — вмешалась молоденькая
дама и покраснела от неуверенности,
не сказала ли чего-нибудь глупого.
Выду я на реченьку,
Погляжу на быструю —
Унеси ты мое горе,
Быстра реченька, с собой.
Нет, унесть с собой
не можешь
Лютой горести моей;
Разве
грусть мою умножишь,
Разве пищу
дашь ты ей.
За струей струя катится
По склоненью твоему;
Мысль за мыслью так стремится
Все к предмету одному… — и пр.
— Никогда
не таила от тебя я мыслей своих, — тихо, с едва заметной
грустью молвила Фленушка. — Всегда говорила, что в мужья ты мне
не годишься… Разве
не сказывала я тебе, что буду женой злой, неугодливой? Нешто
не говорила, что такова уж я на свет уродилась, что никогда
не бывать мне кроткой, покорной женой? Нешто
не говорила, что у нас с тобой будет один конец — либо сама петлю на шею, либо тебе отравы
дам?..
Поэтому и
грусть поэта о неисполнении его надежд
не лишена, по нашему мнению, общественного значения и
дает стихотворениям г. Плещеева право на упоминание в будущей истории русской литературы, даже совершенно независимо от степени таланта, с которым в них выражается эта
грусть и эти надежды.
Я хожу в цилиндре
не для женщин.
В глупой страсти сердце жить
не в силе.
В нём удобней,
грусть свою уменьшив,
Золото овса
давать кобыле.
Горит огнями весь иконостас
Хрустальное блестит паникадило,
И дьякона за хором слышен бас…
Она стоит и веки опустила,
Но так бледна, что поражает глаз;
Испугана ль она, иль
загрустила?
Мы стали цепью все, чтобы народ
На наших
дам не налезал вперед.
Летом она со своим торжественным покоем — этот монотонный треск кузнечиков, прозрачный лунный свет, от которого никуда
не спрячешься, — наводила на меня унылую
грусть, а зимою безукоризненная белизна степи, ее холодная
даль, длинные ночи и волчий вой давили меня тяжелым кошмаром.
Последним финалом его пошлых наглостей было то, что однажды в Кинь-Грусти, стоя в паре в горелках с известною в свое время г-жою П—саревою, он
не тронулся с места, когда его
дама побежала; ту это смутило, и она спросила его: «Почему же вы
не бежите?» Ра—цкий отвечал: «Потому, что я боюсь упасть, как вы».
— Она спешит… и это меня радует, а то меня очень беспокоит ее
грусть за последнее время, и я
не могу хорошенько объяснить ее себе… Я говорю это тебе, Вася, так как ты у нас свой… С величайшим удовольствием я пользуюсь сегодняшним праздником, чтобы рассеять Маню и
дать ей возможность повеселиться… Для меня эти балы — одна усталость, но веселье Мани сторицею искупает ее…
Ее вдруг снедала такая безотчетная
грусть, что ей донельзя опротивело все окружающее, ей хотелось куда-то бежать, бежать без оглядки, но куда и зачем — на эти вопросы она
не была в состоянии
дать ответ.
О сладость тайныя мечты!
Там, там за синей
дальюТвой ангел, дева красоты;
Одна с своей печалью,
Грустит, о друге слёзы льёт;
Душа её в молитве,
Боится вести, вести ждёт:
«Увы!
не пал ли в битве?»
И мыслит: «Скоро ль, дружний глас,
Твои мне слышать звуки?
Лети, лети, свиданья час,
Сменить тоску разлуки».
Так и так, — докладывает Лушников.
Не извольте, мол, ваше благородие,
грустить. Бог
дал, Бог и взял.