Неточные совпадения
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами в задах лож; те же, Бог знает
кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же
грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах, были человек сорок настоящих мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же вошел в сношение.
Светлые его волосы свалялись на голове
комьями овечьей шерсти; один глаз затек темной опухолью, а другой, широко раскрытый и мутный, страшно вытаращен. Он был весь в лохмотьях, штанина разорвана поперек, в дыре дрожало голое колено, и эта дрожь круглой кости, обтянутой
грязной кожей, была отвратительна.
— Ах, это хорошо должно быть: принеси!
Кто ж у них печет? Эта
грязная баба-то?
Кто-то еще проворно черкнул ее большим ножом по животу: оттуда вывалились внутренности в виде каких-то
грязных тряпок.
Эта уличная женщина — вонючая,
грязная вода, которая предлагается тем, у
кого жажда сильнее отвращения; та, в театре, — яд, который незаметно отравляет всё, во что попадает.
Явясь по двадцатому году к отцу, положительно в вертеп
грязного разврата, он, целомудренный и чистый, лишь молча удалялся, когда глядеть было нестерпимо, но без малейшего вида презрения или осуждения
кому бы то ни было.
Кто теперь живет на самой
грязной из бесчисленных черных лестниц первого двора, в 4-м этаже, в квартире направо, я не знаю; а в 1852 году жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина, с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста дамою, с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть Вера Павловна — и 9–летним сыном Федею.
Из трактира выбегали извозчики — в расстегнутых синих халатах, с ведром в руке — к фонтану, платили копейку сторожу, черпали
грязными ведрами воду и поили лошадей. Набрасывались на прохожих с предложением услуг, каждый хваля свою лошадь, величая каждого, судя по одежде, —
кого «ваше степенство»,
кого «ваше здоровье»,
кого «ваше благородие», а
кого «вась-сиясь!». [Ваше сиятельство.]
— Не лучше ли, уважаемый собрат и сосед, бросить это
грязное дело, — сказал он. — Ну, случилось там… с
кем не бывает… Стоит ли мешать судейских крючков в соседские дела?
— А непонятно мне — на что они? Ползают и ползают, черные. Господь всякой тле свою задачу задал: мокрица показывает, что в доме сырость; клоп — значит, стены
грязные; вошь нападает — нездоров будет человек, — всё понятно! А эти, —
кто знает, какая в них сила живет, на что они насылаются?
Видно, что они спали в одежде и в сапогах, тесно прижавшись друг к другу,
кто на наре, а
кто и под нарой, прямо на
грязном земляном полу.
Благодаря строгой бережливости Дарьи Афанасьевны в доме Нечая не было видно
грязной, неряшливой нужды, но концы едва-едва сходились с концами, и чистенькая бедность была видна каждому,
кто умел бы повсмотреться в детские платьица и перештопанные холстинковые капотики самой Дарьи Афанасьевны.
В редкие трезвые минуты жизни он быстро проходил по улицам, потупясь и ни на
кого не глядя, как бы подавленный стыдом собственного существования; ходил он оборванный,
грязный, обросший длинными, нечесаными волосами, выделяясь сразу из толпы и привлекая всеобщее внимание; но сам он как будто не замечал никого и ничего не слышал.
— Идемте, идемте… Я не знаю,
кто это делает, но мужа осаждают анонимными письмами. Он мне не показывал, а только вскользь говорил об этом. Пишут какую-то
грязную площадную гадость про меня и про вас. Словом, прошу вас, не ходите к нам.
Кто не согласится, что под внешней обстановкой большей части свадеб прячется так много нечистого и
грязного, что уж, конечно, всякое тайное свидание какого-нибудь молоденького мальчика с молоденькой девочкой гораздо выше в нравственном отношении, чем все эти полуторговые сделки, а между тем все вообще «молодые» имеют какую-то праздничную и внушительную наружность, как будто они в самом деле совершили какой-нибудь великий, а для кого-то очень полезный подвиг.
—
Кто борщу требовал? — провозгласила довольно
грязная хозяйка, толстая женщина лет 40, с миской щей входя в комнату.
— Девочки… подождите… не бранитесь, — говорил он, перемежая каждое слово вздохами, происходившими от давнишней одышки. — Честное слово… докторишки разнесчастные… все лето купали мои ревматизмы… в каком-то
грязном… киселе… ужасно пахнет… И не выпускали… Вы первые… к
кому приехал… Ужасно рад… с вами увидеться… Как прыгаете?.. Ты, Верочка… совсем леди… очень стала похожа… на покойницу мать… Когда крестить позовешь?
Набитые полуслепыми людьми, которые равнодушно верят всему, что не тревожит, не мешает им жить в привычном,
грязном, зазорном покое, — распластались, развалились эти чужие друг другу города по великой земле, точно груды кирпича, брёвен и досок, заготовленных кем-то,
кто хотел возвести сказочно огромное здание, но тот,
кто заготовил всё это богатство, — пропал, исчез, и весь дорогой материал тоже пропадает без строителя и хозяина, медленно сгнивая под зимними снегами и дождями осени.
Понемногу все поднялись, поодиночке друг за другом спустились вниз, умывались на ходу, набирая в рот воды и разливая по полу, чтобы для порядка в одном месте не мочить, затем поднимались по лестнице в казарму, утирались
кто подолом рубахи,
кто грязным кафтаном.
Отпечатки
грязных ног явственно обозначались на полу сеней и каморы. Комки мокрой грязи висели еще на перекладинах лестницы, ведшей на чердак. Спинка сундука, кой-как прислоненная, обвалилась сама собою во время ночи. Подле лежали топор и замок. Окно было отворено!.. Но
кто ж были воры? Старушка и Дуня долго не решались произнести окончательного приговора. Отсутствие Гришки, прогулки в лодке, бражничество, возобновленная дружба с Захаром обличили приемыша. Надо было достать откуда-нибудь денег.
— Порядки! Видел я давеча — идут тротуаром плотники и штукатуры. Вдруг — полицейский: «Ах вы, черти!» И прогнал их с тротуара. Ходи там, где лошади ходят, а то господ испачкаешь
грязной твоей одежой… Строй мне дом, а сам жмись в
ком…
Кто направляет его всегда на тёмное,
грязное и злое?
Кто испортил милое животное — человека, сделал его
грязной скотиной, больным зверем?
Понемногу все поднялись поодиночке один за другим, спустились вниз, умывались из ведра, набирая в рот воды и разливая по полу, «чтобы в одном месте не мочить», и, подымаясь наверх, утирали лица
кто грязной рубашкой,
кто полой кафтана…
Миклаков сам говорил, что всяк,
кто у него побывает, не воспылает потом желанием бывать у него часто; но вместе с тем он, кажется, любил, когда
кто заходил к нему, и вряд ли даже помещение свое держал в таком
грязном виде не с умыслом, что вот-де скверно у меня, а все-таки хорошие люди делают мне посещения.
— У нас ещё какая-то
грязная история; по предписанию из губернии Экке производит следствие о том, при каких условиях утонул этот охотник. Арестовал Мордвинова, Кирьякова, кочегара Кротова, шута горохового, — всех,
кто ловил рыбу с охотником. У Мордвинова рожа поцарапана, ухо надорвано. В этом видят, кажется, нечто политическое… Не в надорванном ухе, конечно…
Может быть, если б
кто захотел, если б уж
кому, например, вот так непременно захотелось обратить в ветошку господина Голядкина, то и обратил бы, обратил бы без сопротивления и безнаказанно (господин Голядкин сам в иной раз это чувствовал), и вышла бы ветошка, а не Голядкин, — так, подлая,
грязная бы вышла ветошка, но ветошка-то эта была бы не простая, ветошка эта была бы с амбицией, ветошка-то эта была бы с одушевлением и чувствами, хотя бы и с безответной амбицией и с безответными чувствами и — далеко в
грязных складках этой ветошки скрытыми, но все-таки с чувствами…
А рябининский «Глухарь» ни на
кого не подействует уже потому, что всякий постарается поскорей убежать от него, чтобы только не мозолить себе глаза этими безобразными тряпками и этой
грязной рожей.
Ко всем зыбинским забавам следует присовокупить их 5-ти верстное катанье по льду до Мценска. Самому мне с Андреем Карповичем приходилось не раз кататься на одиночке или парой в городе с кучером Никифором, который, проезжая мимо гауптвахты, часто раскланивался с кем-то, стоявшим за сошками в
грязном овчинном полушубке. На вопрос — «
кто это?» Никифор отвечал: «Да это Борис Антонович Овсянников, бывший папашин секретарь, что теперь под судом».
Он целые дни торчал в окружном суде, в палате, у своего адвоката, часто, вечерами, привозил на извозчике множество кульков, свертков, бутылок и устраивал у себя, в
грязной комнате с провисшим потолком и кривым полом, шумные пиры, приглашая студентов, швеек — всех,
кто хотел сытно поесть и немножко выпить. Сам Рыжий Конь пил только ром, напиток, от которого на скатерти, платье и даже на полу оставались несмываемые темно-рыжие пятна, — выпив, он завывал...
Бессеменов. Совсем ты не про отца спрашиваешь. Что тебе отец? Знаю я,
кого тебе надо… (Поля удивленно смотрит на него.) Отец твой был… да!
Грязный, оборванный, лишенный всякого порядочного подобия… Но все-таки ты его должна уважать…
Что русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых,
грязных масляных малеваний?
кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение?
Дождался того, что мне нынче стыдно и больно стало, как никогда; больно за себя, когда твой друг своими
грязными руками залез мне в сердце и стал говорить о ревности, моей ревности, к
кому же? к человеку, которого ни я, ни ты не знаем.
Я растер его водкой с уксусом, он заснул с неясной улыбкой на лице, оклеенном мучной пылью, курчавые волосы прилипли к вискам, весь он как будто таял, и грудь его едва вздымалась под рубахой, —
грязной, полуистлевшей, испачканной
комьями присохшего теста.
Мне грустно, чувство одиночества и отчужденности от этих людей скипается в груди тяжким
комом. В
грязные окна бьется вьюга — холодно на улице! Я уже видал таких людей, как эти, и немного понимаю их, — знаю я, что почти каждый переживает мучительный и неизбежный перелом души: родилась она и тихо выросла в деревне, а теперь город сотнями маленьких молоточков ковал на свой лад эту мягкую, податливую душу, расширяя и суживая ее.
Кто-то мычал и горько всхлипывал, — должно быть, снилось, что его бьют. С
грязной стены слепо смотрели три черные окна — точно глубокие подкопы куда-то в ночь. Капала вода с подоконников; из пекарни доносились мягкие шлепки и тихий писк: подручный пекаря, глухонемой Никандр, месил тесто.
Человек, привыкший постоянно получать похвалы, не рад и даже досадует, когда его хвалят меньше обыкновенного; тот,
кто привык к праздной жизни и мало испытывал сильных впечатлений, пугается ничтожного труда, как неисполнимого; человек, издетства привыкший к восприятиям сцен
грязных и грубых, наслаждается даже и в пошлом кругу, который хоть немножечко поопрятнее его прежнего общества.
Бывало, только восемь бьет часов,
По мостовой валит народ ученый.
Кто ночь провел с лампадой средь трудов,
Кто в
грязной луже, Вакхом упоенный;
Но все равно задумчивы, без слов
Текут… Пришли, шумят… Профессор длинный
Напрасно входит, кланяется чинно, —
Он книгу взял, раскрыл, прочел… шумят;
Уходит, — втрое хуже. Сущий ад!..
По сердцу Сашке жизнь была такая,
И этот ад считал он лучше рая.
И, точно торговцы старым платьем, которые на
грязной площади перебрасывают с рук на руки негодную ветошь, кричат, клянутся и бранятся, они вступили в горячий и бешеный торг. Упиваясь странным восторгом, бегая, вертясь, крича, Иуда по пальцам вычислял достоинства того,
кого он продает.
И никто ее так не полюбит, как я. И будем мы на белом снегу свою грустную жизнь доживать. Она — плясать, а я — на шарманке играть. И полетим. И под самый серебряный месяц залетим. И туда, черт возьми, скажу я вам, дурацким вашим
грязным носам, милые други, не соваться. И все-таки я очень вас люблю и высоко ставлю.
Кто из одной бутылки не пивал, тот и дружбы не видал.
— Что! — кричит Иуда, весь наливаясь темным бешенством. — А
кто вы, умные! Иуда обманул вас — вы слышите! Не его он предал, а вас, мудрых, вас, сильных, предал он позорной смерти, которая не кончится вовеки. Тридцать сребреников! Так, так. Но ведь это цена вашей крови,
грязной, как те помои, что выливают женщины за ворота домов своих. Ах, Анна, старый, седой, глупый Анна, наглотавшийся закона, — зачем ты не дал одним сребреником, одним оболом больше! Ведь в этой цене пойдешь ты вовеки!
Не спорим, впрочем, не спорим: может быть, если б
кто захотел, если б уж
кому, например, вот так непременно захотелось обратить в ветошку господина Голядкина, то и обратил бы, обратил бы без сопротивления и безнаказанно (господин Голядкин сам в иной раз это чувствовал), и вышла бы ветошка, а не Голядкин, — так, подлая,
грязная бы вышла ветошка, но ветошка-то эта была бы не простая, ветошка эта была бы с амбицией, была бы с одушевлением и чувствами, хотя бы и с безответной амбицией и с безответными чувствами и далеко в
грязных складках этой ветошки скрытыми, но все-таки с чувствами».
В передней стояла Дуняша, еще не снявшая шубки, закиданной
комьями грязного снега. Сзади ее копошилась в темном углу какая-то маленькая фигурка, разматывавшая желтый башлык, окутывавший ее голову.
«А в том, — отвечал Франциск, — что вот когда мы придем к монастырю мокрые,
грязные, холодные и голодные и постучим к привратнику и он спросит:
кто вы? и мы скажем, что мы братья его, и он на это скажет нам: лжете, вы — бродяги.
Офицеры гвардии и отставные солдаты, чиновники, пажи, гимназисты и студенты, лицеисты и правоведы, денди в изящнейших пальто, с пенсне на носу, и пролетарии с Сенной площади, священники, негоцианты, капиталисты и нищие, лица заслуженные и простые работники, баре и мещане, — словом, все,
кто только мог, посильно помогали делу; карабкались на подмостки пожарных машин и, облитые потоками
грязной воды, обсыпанные пеплом, под дождем сыплющихся искр и углей, усердно качали и качали воду, опустошая на всех пунктах целые сотни бочек.
Всей силой наперли миршенские! Не устоять бы тут якимовским, втоптали бы их миршенцы в
грязную речку, но откуда ни возьмись два брата родных Сидор да Панкратий, сыновья якимовского кузнеца Степана Мотовилова. Наскоро стали они строить порушенную стену, быстро расставили бойцов
кого направо,
кого налево, а на самой середке сами стали супротив Алеши Мокеева, что последний из хоровода ушел, — больно не хотелось ему расставаться с бедной сироткою Аннушкой.
— Я тебе, слава богу, не жена! Ты мне не можешь приказывать!
Кто ты такой? Я тебя не знаю!.. Ах ты, негодяй
грязный!
Все равно. Она резнула себя по живому мясу. Любовь ухнула. Ее место заняла беспощадная вражда к мужчине, не к тому только,
кто держал ее три года на цепи, как рабыню безответной страсти, а к мужчине вообще,
кто бы он ни был. Никакой жалости… Ни одному из них!.. И до тех пор пока не поблекнет ее красота — не потеряет она власти над теми,
кто подвержен женской прелести, она будет пить из них душу, истощать силы, выжимать все соки и швырять их, как
грязную ветошь.
Да, все это так, но студенческие легкие связи и"сожительства"были все-таки сортом выше грубого разврата, чисто животного удовлетворения мужских потребностей! Это воздерживало также и от пьянства, от
грязных кутежей очень многих из тех,
кто обзаводился подругами и жил с ними как бы по-супружески. Это же придавало Латинскому кварталу его игривость, веселость, постоянный налет легкого французского прожигания жизни.
Выдумать
грязную сплетню на нее, как на жену и женщину! На нее! Стоило десять лет быть верною Евлампию Григорьевичу! Да, верной, когда она могла пользоваться всем… и здесь, и в Петербурге, и за границей. Ей вот тридцать второй год пошел. Сколько блестящих мужчин склоняли ее на любовь. Она всегда умела нравиться, да и теперь умеет.
Кто умнее ее здесь, в Москве? Знает она этих всех дам старого дворянского общества. Где же им до нее? Чему они учились, что понимают?..