Неточные совпадения
Он пожимал плечами, как будто озноб пробегал у него по спине, морщился и, заложив
руки в карманы, ходил по огороду, по саду, не замечая красок утра, горячего воздуха, так нежно ласкавшего его нервы, не смотрел на Волгу, и только тупая скука
грызла его. Он с ужасом видел впереди ряд длинных, бесцельных дней.
Полугодовой медведь Шайтан жил в комнатах и служил божеским наказанием для всего дома: он
грыз и рвал все, что только попадалось ему под
руку, бил собак, производил неожиданные ночные экскурсии по кладовым и чердакам и кончил тем, что бросился на проходившую по улице девочку-торговку и чуть-чуть не задавил ее.
Бешенство овладевает им; как полоумный,
грызет и кусает себе
руки и в досаде рвет клоками волоса, покамест, утихнув, не упадет, будто в забытьи, и после снова принимается припоминать, и снова бешенство, и снова мука…
Девочка опять протянула
руку и робко коснулась трепетавших ноздрей Орланда, который беспрестанно вздрагивал и
грыз удила.
Бывало, сидит он в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит; в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и
грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от
рук их то бегают, то странно дрожат в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся в голове ребенка.
Влезая на печь и перекрестив дверцу в трубе, она щупала, плотно ли лежат вьюшки; выпачкав
руки сажей, отчаянно ругалась и как-то сразу засыпала, точно ее пришибла невидимая сила. Когда я был обижен ею, я думал: жаль, что не на ней женился дедушка, — вот бы
грызла она его! Да и ей доставалось бы на орехи. Обижала она меня часто, но бывали дни, когда пухлое, ватное лицо ее становилось грустным, глаза тонули в слезах и она очень убедительно говорила...
— Я? Я ему — голову откушу! Ду-реха! Что я могу сделать? Они, эти писаки, неглупый народ… Сила, черти! А я не губернатор… да и тот ни
руку вывихнуть, ни языка связать не может… Они, как мыши, —
грызут помаленьку… н-да! Ну, так кто же это?
Если бы я сам был злой человек, как она, я бы теперь
грыз себе
руки, колотился головой об стену; если б я сам ее обманывал, я бы ее простил.
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою
рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились в яд, который неумолимо
грыз ее сердце; ржавчина
грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Перед нею Федосей плавал в крови своей,
грыз землю и скреб ее ногтями; а над ним с топором в
руке на самом пороге стоял некто еще ужаснее, чем умирающий: он стоял неподвижно, смотрел на Ольгу глазами коршуна и указывал пальцем на окровавленную землю: он торжествовал, как Геркулес, победивший змея: улыбка, ядовито-сладкая улыбка набегала на его красные губы: в ней дышала то гордость, то презрение, то сожаленье — да, сожаленье палача, который не из собственной воли, но по повелению высшей власти наносит смертный удар.
Жгучая мысль об еде не дает покоя безазбучным; она день и ночь
грызет их существование. Как добыть еду? — в этом весь вопрос. К счастию, есть штука, называемая безазбучным просвещением, которая ничего не требует, кроме цепких
рук и хорошо развитых инстинктов плотоядности, — вот в эту-то штуку они и вгрызаются всею силою своих здоровых зубов…
А по краям дороги, под деревьями, как две пёстрые ленты, тянутся нищие — сидят и лежат больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по земле истощённые тела, дрожат в воздухе уродливые
руки и ноги, простираясь к людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие, горят на солнце их раны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глаз, на иных глаза горят, как угли; неустанно
грызёт боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
Потом дадут ногу большого, жирнейшего гуся или индюка:
грызи зубами, обгрызывай кость до последнего, а жир — верите ли? так и течет по
рукам; когда не успеешь обсосать тут же
рук, то и на платье потечет, особливо если нянька, обязанная утирать нам рот, зазевается.
Кисельников. Детки мои, детки! Что я с вами сделал! Вы — больные, вы — голодные; вас грабят, а отец помогает. Пришли грабители, отняли последний кусок хлеба, а я не дрался с ними, не резался, не
грыз их зубами; а сам отдал, своими
руками отдал последнюю вашу пищу. Мне бы самому людей грабить да вас кормить; меня бы и люди простили, и Бог простил; а я вместе, заодно с грабителями, вас же ограбил. Маменька, маменька!
Блеснула шашка. Раз, — и два!
И покатилась голова…
И окровавленной
рукоюС земли он приподнял ее.
И острой шашки лезвее
Обтер волнистою косою.
Потом, бездушное чело
Одевши буркою косматой,
Он вышел, и прыгнул в седло.
Послушный конь его, объятый
Внезапно страхом неземным,
Храпит и пенится под ним:
Щетиной грива, — ржет и пышет,
Грызет стальные удила,
Ни слов, ни повода не слышит,
И мчится в горы как стрела.
Струится кровь по плечам. Кровенят на себе белые радельные рубахи. Иные головой о стену колотятся либо о печь, другие горящей лучиной палят себе тело, иные до крови
грызут себе
руки и ноги, вырывают бороды и волосы. Умерщвление плоти!..
Вот острый бич взвился над моей спиною, и я с криком боли падаю ниц. Господин ли это бьет меня? Нет, это другой раб, которому велели бичевать раба: ведь сейчас же плеть будет в моей
руке, и его спина покроется кровью, и он будет
грызть песок, который еще скрипит на моих зубах!
Она все смеялась и шла и все выше закидывала
руки; потом упала лицом вниз и, хохоча и плача, стала
грызть себе пальцы, вырывать космы волос, разрывать одежды на груди — новенькую блузочку, сегодня впервые надетую. А Елена Дмитриевна беспомощно стояла над нею и, тоже зачем-то подняв обе
руки, беззвучно рыдала в себя, в глубину груди, где тяжко ворочалось, не справляясь с работой, старое ожиревшее сердце.
Гориславская. Здесь, в груди моей, они поселили змею…
грызет сердце, невыносимо
грызет. Но зачем отравлять настоящие минуты? (Подходит к отцу и берет его за
руку.) Вы теперь довольны, счастливы, не правда ли?
Во время этих пиршеств мамаши кутящих дочек, чтобы не мешать, сидели в передней с Сальватором,
грызя орехи, и терпеливо ожидали, иногда очень долго, чтобы из
рук кавалеров получить подарки за беспокойство их дочек.
Но, видя, что ничто не сдержало ужасного потока, готового захлебнуть ее, она голосом отчаяния объявила, что наложит на себя
руки, если мамка не перестанет ее
грызть или скажет об этом происшествии отцу ее.
— Да ведь, пожалуй, — перебила Анна Каранатовна, с движеньем правой
руки, — вон у нас Лука Иваныч и трезвый совсем, а ведь тоже вот, как вы рассказываете: пишет день-другой, а там и расклеился; лежит, знай себе, на диване, да морщится, все на какой-то катар жалуется; читать-то читает, да что в этом проку?.. А то так сидит-сидит у стола; я в щелку погляжу: совершенно как вы рассказываете, Иван Мартыныч, только перо-то у него деревянное, так он его не
грызет, а мусолит.
В нем стоял полусвет от лампы с абажуром. В яркий круг, лежавший на столе, вошла голова гостя, упершего ее в ладонь правой
руки; ногти левой он усиленно
грыз и сосредоточенно смотрел на одно из окон, выходивших на улицу.
И Степа целовал мои
руки, колени, обнимал меня, безумный и растерянный, рыдал, как малый ребенок; то начинал болтать, то кидался бегать по комнате,
грыз свои ногти, то опять на коленях умолял меня бессвязными словами, больше криком, чем словами.
Потом повела меня к тому раненому, который
грызет воображаемого немца; действительно, что-то бормочет, вся голова у него забинтована, и пальцами обеих
рук тискает одеяло: «душит!» — сказала Сашенька.