Неточные совпадения
Винись!»
Я шепотком
ответила:
— Обидно,
барин, шутите!
— На столе, —
отвечал Матвей, взглянул вопросительно, с участием, на
барина и, подождав немного, прибавил с хитрою улыбкой: — От хозяина извозчика приходили.
Красавец обер-кельнер с начинавшимся от шеи пробором в густых напомаженных волосах, во фраке и с широкою белою батистовою грудью рубашки, со связкой брелок над округленным брюшком, заложив руки в карманы, презрительно прищурившись, строго
отвечал что-то остановившемуся
господину.
И противнее всех была Кити тем, как она поддалась тому тону веселья, с которым этот
господин, как на праздник для себя и для всех, смотрел на свой приезд в деревню, и в особенности неприятна была тою особенною улыбкой, которою она
отвечала на его улыбки.
— Уж я-то ни в каком случае, —
ответил ядовитый
господин.
— Позор и срам! —
отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться с Русскими за границей. Этот высокий
господин побранился с доктором, наговорил ему дерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
«Вы, верно, — спросил я его, — переведены сюда из России?» — «Точно так,
господин штабс-капитан», —
отвечал он.
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь глупости и вызовет Печорина на дуэль… Погодите; вот в этом-то и штука… Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов, приготовления, условия — будет как можно торжественнее и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам
отвечаю, что Печорин струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми! Согласны ли,
господа?
— Не радуйся, однако. Я как-то вступил с нею в разговор у колодца, случайно; третье слово ее было: «Кто этот
господин, у которого такой неприятный тяжелый взгляд? он был с вами, тогда…» Она покраснела и не хотела назвать дня, вспомнив свою милую выходку. «Вам не нужно сказывать дня, —
отвечал я ей, — он вечно будет мне памятен…» Мой друг, Печорин! я тебя не поздравляю; ты у нее на дурном замечании… А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..
—
Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который и я могу
отвечать…
— Мы готовы, —
отвечал капитан. — Становитесь,
господа!.. Доктор, извольте отмерить шесть шагов…
— Не было,
господин, —
отвечал осетин-извозчик, — а висит много, много.
Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в пользу хотя моего чемодана, за которым я вовсе не желал лазить в эту бездну, он
отвечал мне: «И,
барин!
Когда приказчик говорил: «Хорошо бы,
барин, то и то сделать», — «Да, недурно», —
отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером.
— Что,
барин? —
отвечал Селифан.
Оба заснули в ту же минуту, поднявши храп неслыханной густоты, на который
барин из другой комнаты
отвечал тонким носовым свистом.
Капитан-исправник замечал: «Да ведь чинишка на нем — дрянь; а вот я завтра же к нему за недоимкой!» Мужик его деревни на вопрос о том, какой у них
барин, ничего не
отвечал.
На такое рассуждение
барин совершенно не нашелся, что
отвечать.
— Успокойтесь, маменька, —
отвечала Дуня, снимая с себя шляпку и мантильку, — нам сам бог послал этого
господина, хоть он и прямо с какой-то попойки. На него можно положиться, уверяю вас. И все, что он уже сделал для брата…
— Я не знаю этого, — сухо
ответила Дуня, — я слышала только какую-то очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побой
господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже винили его в смерти Филиппа.
— Позвольте,
господа, позвольте; не теснитесь, дайте пройти! — говорил он, пробираясь сквозь толпу, — и сделайте одолжение, не угрожайте; уверяю вас, что ничего не будет, ничего не сделаете, не робкого десятка-с, а, напротив, вы же,
господа,
ответите, что насилием прикрыли уголовное дело.
Какую службу ты несёшь?»
«На счастье грех роптать», Жужутка
отвечает:
«Мой
господин во мне души не чает;
Живу в довольстве и добре,
И ем, и пью на серебре...
Я
отвечал, что приехал на службу и явился по долгу своему к
господину капитану, и с этим словом обратился было к кривому старичку, принимая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною речь.
— И, матушка! —
отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив: солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось дадим отпор Пугачеву.
Господь не выдаст, свинья не съест!
— Мы еще об этом подумаем и потолкуем, —
отвечал генерал. — Однако надлежит во всяком случае предпринять и военные меры.
Господа, подайте голоса ваши по законному порядку.
— Эх, батюшка Петр Андреич! —
отвечал он с глубоким вздохом. — Сержусь-то я на самого себя; сам я кругом виноват. Как мне было оставлять тебя одного в трактире! Что делать? Грех попутал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться с кумою. Так-то: зашел к куме, да засел в тюрьме. Беда да и только! Как покажусь я на глаза
господам? что скажут они, как узнают, что дитя пьет и играет.
— Ничего, —
отвечал Павел Петрович, — напрасно тебя потревожили. Мы немножко повздорили с
господином Базаровым, и я за это немножко поплатился.
— Какое о недоимке, братец ты мой! —
отвечал первый мужик, и в голосе его уже не было следа патриархальной певучести, а, напротив, слышалась какая-то небрежная суровость, — так, болтал кое-что; язык почесать захотелось. Известно,
барин; разве он что понимает?
— Подняв руки вверх? Бросьте,
господин. Мы по начальству
отвечать будем, а вы нам — человек неизвестный.
— Я — турок, —
ответил Варавка. — Моя настоящая фамилия Бей — Непалкой Акопейкой — бей. Бей — это по-турецки, а по-русски значит —
господин.
— Не моя, —
ответил человек, отдуваясь, и заговорил громко, словами, которые как бы усмехались: — Сотенку ухлопали, если не больше. Что же это значит,
господа, а? Что же эта… война с народонаселением означает?
«Жестоко вышколили ее», — думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к старому миру. Вражду эту он считал наивной, но не оспаривал ее, чувствуя, что она довольно согласно
отвечает его отношению к людям, особенно к тем, которые метят на роли вождей, «учителей жизни», «объясняющих
господ».
— Что ж делать? — вот он чем отделывается от меня! —
отвечал Илья Ильич. — Он меня спрашивает! Мне что за дело? Ты не беспокой меня, а там, как хочешь, так и распорядись, только чтоб не переезжать. Не может постараться для
барина!
— Ох, грустно, голубушка! —
отвечает с тяжким вздохом гостья. — Прогневали мы
Господа Бога, окаянные. Не бывать добру.
— Тебя бы, может, ухватил и его
барин, —
отвечал ему кучер, указывая на Захара, — вишь, у те войлок какой на голове! А за что он ухватит Захара-то Трофимыча? Голова-то словно тыква… Разве вот за эти две бороды-то, что на скулах-то, поймает: ну, там есть за что!..
— Несу ножи точить в людскую, —
отвечает тот, не взглянув на
барина.
Захар не
отвечал: он, кажется, думал: «Ну, чего тебе? Другого, что ли, Захара? Ведь я тут стою», и перенес взгляд свой мимо
барина, слева направо; там тоже напомнило ему о нем самом зеркало, подернутое, как кисеей, густою пылью: сквозь нее дико, исподлобья смотрел на него, как из тумана, собственный его же угрюмый и некрасивый лик.
— И так не вникнул! — смиренно
отвечал Захар, готовый во всем согласиться с
барином, лишь бы не доводить дела до патетических сцен, которые были для него хуже горькой редьки.
— Ну иди, иди! —
отвечал барин. — Да смотри, не пролей молоко-то. — А ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? — кричал потом. — Вот я тебе дам бегать! Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в прихожую!
Захар ничего не
отвечал и решительно не понимал, что он сделал, но это не помешало ему с благоговением посмотреть на
барина; он даже понурил немного голову, сознавая свою вину.
Наконец он
отвечал барину известной песней, только в прозе.
— А на дворе, где я приставал в городе-то, слышь ты, —
отвечал мужик, — с пошты приходили два раза спрашивать, нет ли обломовских мужиков: письмо, слышь, к
барину есть.
— Да, —
отвечают, — конечно, он
барин хороший, но только дурной платить; а если кто этим занялся, тот и все дурное сделает.
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, —
ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь
Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о нем.
— Андрей Петрович, — прервала она с горькой усмешкой, — Андрей Петрович на мой прямой вопрос
ответил мне тогда честным словом, что никогда не имел ни малейших намерений на Катерину Николаевну, чему я вполне и поверила, делая шаг мой; а между тем оказалось, что он спокоен лишь до первого известия о каком-нибудь
господине Бьоринге.
[Вы говорите по-якутски? — фр.]» — и, кажется, покраснел бы,
отвечая: «Non, messieurs [Нет,
господа — фр.]».
«У всех
господ есть, у вашего высокоблагородия только нет», — упрямо
отвечал он и повесил шляпу на гвоздь.
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить себе не можете! Купцы его просто на руках носят… И какое остроумие! Недавно на обвинительную речь прокурора он
ответил так: «
Господа судьи и
господа присяжные… Я могу сравнить речь
господина прокурора с тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг и фурор!..
— Милости просим от всего сердца, —
ответил игумен. —
Господа! Позволю ли себе, — прибавил он вдруг, — просить вас от всей души, оставив случайные распри ваши, сойтись в любви и родственном согласии, с молитвой ко
Господу, за смиренною трапезою нашей…
Митю, конечно, опять образумили за неистовство выражений, но
господин Ракитин был докончен. Не повезло и свидетельству штабс-капитана Снегирева, но уже совсем от другой причины. Он предстал весь изорванный, в грязной одежде, в грязных сапогах, и, несмотря на все предосторожности и предварительную «экспертизу», вдруг оказался совсем пьяненьким. На вопросы об обиде, нанесенной ему Митей, вдруг отказался
отвечать.