Неточные совпадения
Самгин свернул в переулок, скупо освещенный двумя фонарями; ветер толкал в спину, от пыли во рту и
горле было сухо, он решил зайти в ресторан, выпить пива, посидеть среди простых людей. Вдруг, из какой-то дыры в заборе, шагнула на панель маленькая
женщина в темном платочке и тихонько попросила...
Женщина стояла, опираясь одной рукой о стол, поглаживая другой подбородок,
горло, дергая коротенькую, толстую косу; лицо у нее — смуглое, пухленькое, девичье, глаза круглые, кошачьи; резко очерченные губы. Она повернулась спиною к Лидии и, закинув руки за спину, оперлась ими о край стола, — казалось, что она падает; груди и живот ее торчали выпукло, вызывающе, и Самгин отметил, что в этой позе есть что-то неестественное, неудобное и нарочное.
Но говорить он не мог, в
горле шевелился горячий сухой ком, мешая дышать; мешала и Марина, заклеивая ранку на щеке круглым кусочком пластыря. Самгин оттолкнул ее, вскочил на ноги, — ему хотелось кричать, он боялся, что зарыдает, как
женщина. Шагая по комнате, он слышал...
Несмотря на длинные платья, в которые закутаны китаянки от
горла до полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость.
Женщины, с оливковым цветом лица и с черными, немного узкими глазами, одеваются больше в темные цвета. С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны на вид.
Я видел наконец японских дам: те же юбки, как и у мужчин, закрывающие
горло кофты, только не бритая голова, и у тех, которые попорядочнее, сзади булавка поддерживает косу. Все они смуглянки, и куда нехороши собой! Говорят, они нескромно ведут себя — не знаю, не видал и не хочу чернить репутации японских
женщин. Их нынче много ездит около фрегата: все некрасивые, чернозубые; большею частью смотрят смело и смеются; а те из них, которые получше собой и понаряднее одеты, прикрываются веером.
Дверь тихонько растворилась, и я увидал
женщину лет двадцати, высокую и стройную, с цыганским смуглым лицом, изжелта-карими глазами и черною как смоль косою; большие белые зубы так и сверкали из-под полных и красных губ. На ней было белое платье; голубая шаль, заколотая у самого
горла золотой булавкой, прикрывала до половины ее тонкие, породистые руки. Она шагнула раза два с застенчивой неловкостью дикарки, остановилась и потупилась.
— Дайте, черти, воды!
Горло пересохло! — стонала полураздетая
женщина, с растрепанными волосами, матово-бледная, с синяком на лбу.
Лихонину приходилось долго, озверело, до хрипоты в
горле торговаться с жестокой
женщиной, пока она, наконец, не согласилась взять двести пятьдесят рублей наличными деньгами и на двести рублей векселями. И то только тогда, когда Лихонин семестровым свидетельством доказал ей, что он в этом году кончает и делается адвокатом…
— Еще бы он не был любезен! он знает, что у меня
горло есть… а удивительное это, право, дело! — обратился он ко мне, — посмотришь на него — ну, человек, да и все тут! И говорить начнет — тоже целые потоки изливает: и складно, и грамматических ошибок нет! Только, брат, бесцветность какая, пресность, благонамеренность!.. Ну, не могу я! так, знаешь, и подымаются руки, чтоб с лица земли его стереть… А
женщинам нравиться может!.. Да я, впрочем, всегда спать ухожу, когда он к нам приезжает.
Для этой
женщины со здоровым, положительным умом беспорядочная обстановка с мелкими заботами и дрязгами, в которой мы теперь жили, была мучительна; я это видел и сам не мог спать по ночам, голова моя работала, и слезы подступали к
горлу. Я метался, не зная, что делать.
Прошел месяц, другой. Много я уже перевидал, и было уже кое-что страшнее Лидкиного
горла. Я про него и забыл. Кругом был снег, прием увеличивался с каждым днем. И как-то, в новом уже году, вошла ко мне в приемную
женщина и ввела за ручку закутанную, как тумбочка, девчонку.
Женщина сияла глазами. Я всмотрелся и узнал.
Он пошел передо мной разнообразный и коварный. То появлялся в виде язв беловатых в
горле у девчонки-подростка. То в виде сабельных искривленных ног. То в виде подрытых вялых язв на желтых ногах старухи. То в виде мокнущих папул на теле цветущей
женщины. Иногда он горделиво занимал лоб полулунной короной Венеры. Являлся отраженным наказанием за тьму отцов на ребятах с носами, похожими на казачьи седла. Но, кроме того, он проскальзывал и не замеченным мною. Ах, ведь я был со школьной парты!
Бурмистров на секунду остановился в двери, потом шагнул к
женщине и широко открытыми глазами уставился в лицо ей — бледное, нахмуренное, злое. Босая, в рубашке и нижней юбке, она стояла прямо, держа правую руку за спиной, а левую у
горла.
«Что ж ты, — говорю, — такая за особенная, что этак очень тебя предложение это оскорбило? Предложить, — говорю, — всякому это вольну, так как ты
женщина нуждающая; а ведь тебя насильно никто не брал, и зевать-то, стало быть, тебе во все
горло нечего было».
Кому теперь, окромя его, наустить господина на
женщину замужнюю, а теперь, ну-ко, экими своими услугами да послугами такую над ним силу взял, что на удивленье: пьяный да безобразный, говорят вон дворовые, с праздника откедова приедет, не то, чтобы скрыться от барских глаз, а только то и орет во все
горло: «Мне-ста барин все одно, что младший брат: что я, говорит, задумаю, то он и сделает…» Словно, мать, колдовство какое над ним сотворил, — право-тка!
Ананий Яковлев. Какая уж пища, — кто ее доставит? В первый-то день, только как уж очень в
горле пересохнет, таки водицы изопьешь; а тут опосля тоже… все еще, видно, плоть-то человеческая немощна… осилит всякого… не вытерпел тоже… и на дорогу вышел:
женщина тут на заделье ехала, так у ней каравай хлеба купил, только тем и питался.
Картины увидел обыкновенные: на самой середине улицы стояло целое стадо овец, из которых одна, при моем приближении, фыркнула и понеслась марш-маршем в поле, а за ней и все прочие; с одного двора съехала верхом на лошади лет четырнадцати девочка, на ободворке пахала баба, по крепкому сложению которой и по тому, с какой ловкостью управлялась она с сохой и заворачивала лошадь, можно было заключить об ее не совсем женской силе; несколько подальше, у ворот, стояла другая
женщина и во все
горло кричала: «Тел, тел, тел!
Вдруг все расступились, и появилась невысокая и плотная
женщина, уже пожилая, одетая просто, хотя и принарядившаяся, в большом платке на плечах, зашпиленном у
горла, и в чепчике, к которому она, видимо, не привыкла. В руках ее был небольшой круглый поднос, на котором стояла непочатая, но уже раскупоренная бутылка шампанского и два бокала, ни больше, ни меньше. Бутылка, очевидно, назначалась только для двух гостей.
С мужчин срывали часы, нагло, лицом к лицу, запускали руку в карманы и вытаскивали бумажники, с
женщин рвали цепочки, браслеты, фермуары, даже вырывали серьги из ушей, не говоря уже о шалях и бурнусах, которые просто стягивались с плеч, причем многие даже сами спешили освободиться от них, из боязни задушиться, так как застегнутый ворот давил собою
горло.
—
Женщина! — гаркнул Зинзага во всё свое португальское
горло и стукнул кулаком о край кушетки.
Странно было, что можно так рыдать от любви к этой уродливой
женщине, и к
горлу подступали слезы от несшихся отовсюду рыданий и всхлипывающих вздохов.
Прилив бессильной злобы против этой
женщины сжал ему
горло.
Агафья Тихоновна как бы окаменела над трупом задушенной ею
женщины и, сидя на полу, все сильнее и сильнее сжимала ей
горло.
Воспользовавшись временем, когда внимание некоторых из нападающих было обращено на полумертвую от страха
женщину, ее похититель хотел бежать, пробившись силою, и уже засучил рукава, но тот же, который выбил у него нож, как клещами схватил его за руки повыше локтей, неожиданным ударом под ножку свалил на землю и, наступив коленом на грудь, схватил за
горло. Двое других крепко держали его руки.
Фимка довольно улыбнулась. Какая
женщина не довольна, когда мужчина готов перерезать из-за нее
горло своему ближнему?
— Несите их вон с глаз моих! — нервно кричала исступленная
женщина, выгоняя из комнаты встречающих ее нянек и, бросаясь после того на постель, рыдала страшно, как бесноватая, со стоном, с каким-то страшным, пугающим весь дом визгом и судорогами в
горле.