Неточные совпадения
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!» В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками в
углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на
голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
Она вздрогнула, откинулась, замерла; потом резко вскочила с головокружительно падающим сердцем, вспыхнув неудержимыми слезами вдохновенного потрясения. «Секрет» в это время огибал небольшой мыс, держась к берегу
углом левого борта; негромкая музыка лилась в
голубом дне с белой палубы под огнем алого шелка; музыка ритмических переливов, переданных не совсем удачно известными всем словами...
Дней через пять, прожитых в приятном сознании сделанного им так просто серьезного шага, горничная Феня осторожно сунула в руку его маленький измятый конверт с
голубой незабудкой, вытисненной в
углу его, на атласной бумаге, тоже с незабудкой. Клим, не без гордости, прочитал...
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и глядя в
угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день,
голубое небо, на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а на балконе дворца, плечо с плечом,
голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
«Мама хочет переменить мужа, только ей еще стыдно», — догадался он, глядя, как на красных
углях вспыхивают и гаснут
голубые, прозрачные огоньки. Он слышал, что жены мужей и мужья жен меняют довольно часто, Варавка издавна нравился ему больше, чем отец, но было неловко и грустно узнать, что мама, такая серьезная, важная мама, которую все уважали и боялись, говорит неправду и так неумело говорит. Ощутив потребность утешить себя, он повторил...
Пустынная улица вывела Самгина на главную, — обе они выходили под прямым
углом на площадь; с площади ворвалась пара серых лошадей, покрытых
голубой сеткой; они блестели на солнце, точно смазанные маслом, и выкидывали ноги так гордо, красиво, что Самгин приостановился, глядя на их быстрый парадный бег.
Самгину очень не нравился пристальный взгляд прозрачно-голубых глаз, — блеск взгляда напоминал синеватый огонь раскаленных
углей, в бороде человека шевелилась неприятная подстерегающая улыбка.
Он указал рукой на дверь в гостиную. Самгин приподнял тяжелую портьеру, открыл дверь, в гостиной никого не было, в
углу горела маленькая лампа под
голубым абажуром. Самгин брезгливо стер платком со своей руки ощущение теплого, клейкого пота.
Вон резвятся собаки на дворе, жмутся по
углам и греются на солнце котята; вон скворечники зыблются на тонких жердях; по кровле нового дома толкутся
голуби, поверх реют ласточки.
Молодой же бескровный художник с заложенными за уши жидкими волосами глядел в темный
угол гостиной своими безжизненными
голубыми глазами и, нервно шевеля губами, тянул к «в».
«Что с ним?» — мельком подумал Митя и вбежал в комнату, где плясали девки. Но ее там не было. В
голубой комнате тоже не было; один лишь Калганов дремал на диване. Митя глянул за занавесы — она была там. Она сидела в
углу, на сундуке, и, склонившись с руками и с головой на подле стоявшую кровать, горько плакала, изо всех сил крепясь и скрадывая голос, чтобы не услышали. Увидав Митю, она поманила его к себе и, когда тот подбежал, крепко схватила его за руку.
С террасы стеклянная дверь вела в гостиную; а в гостиной вот что представлялось любопытному взору наблюдателя: по
углам изразцовые печи, кисленькое фортепьяно направо, заваленное рукописными нотами, диван, обитый полинялым
голубым штофом с беловатыми разводами, круглый стол, две горки с фарфоровыми и бисерными игрушками екатерининского времени, на стене известный портрет белокурой девицы с голубком на груди и закатившимися глазами, на столе ваза с свежими розами…
— И я это помню, — подтвердила Александра. — Вы еще тогда за раненого
голубя перессорились, и вас по
углам расставили; Аделаида так и стояла в каске и со шпагой.
Слышались: фырканье лошадей, позвякиванье колокольцев и бубенчиков, гулкий лет
голубей, хлопанье крыльями домашней птицы; где-то, в самом темном
углу, забранном старыми досками, хрюкал поросенок, откармливаемый на убой к одному из многочисленных храмовых праздников.
Обитая
голубым атласом с желтыми шнурами мягкая мебель, маленький диван с стеганой спинкой, вроде раковины, шелковые тяжелые драпировки, несколько экзотических растений по
углам, мраморные группы у одной стены — все это так приятно гармонировало с летним задумчивым вечером, который вносил в открытую дверь пахучую струю садовых цветов.
На первый раз трудно было что-нибудь разглядеть в окружавшей темноте, из которой постепенно выделялись остовы катальных машин, обжимочный молот в одном
углу, темные стены и высокая железная крыша с просвечивавшими отверстийми, в которые весело глядело летнее
голубое небо и косыми пыльными полосами врывались солнечные лучи.
Небо — пустынное,
голубое, дотла выеденное бурей. Колючие
углы теней, все вырезано из синего осеннего воздуха — тонкое — страшно притронуться: сейчас же хрупнет, разлетится стеклянной пылью. И такое — во мне: нельзя думать, не надо думать, не надо думать, иначе —
Четырехугольник, и в нем веснушчатое лицо и висок с географической картой
голубых жилок — скрылись за
углом, навеки. Мы идем — одно миллионноголовое тело, и в каждом из нас — та смиренная радость, какою, вероятно, живут молекулы, атомы, фагоциты. В древнем мире — это понимали христиане, единственные наши (хотя и очень несовершенные) предшественники: смирение — добродетель, а гордыня — порок, и что «МЫ» — от Бога, а «Я» — от диавола.
Сначала послышался стук и шум обвалившейся на хорах штукатурки. Что-то завозилось вверху, тряхнуло в воздухе тучею пыли, и большая серая масса, взмахнув крыльями, поднялась к прорехе в крыше. Часовня на мгновение как будто потемнела. Огромная старая сова, обеспокоенная нашей возней, вылетела из темного
угла, мелькнула, распластавшись на фоне
голубого неба в пролете, и шарахнулась вон.
Ромашов, поморщившись, разорвал длинный, узкий розовый конверт, на
углу которого летел
голубь с письмом в клюве.
А дело с Анной шло все хуже и хуже… Через два года после начала этого рассказа два человека сошли с воздушного поезда на
углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных улиц, разыскивая дом № 1235. Один из них был высокий блондин с бородой и
голубыми глазами, другой — брюнет, небольшой, но очень юркий, с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал на лестницу и хотел позвонить, но высокий товарищ остановил его.
Он миновал
угол, где она сидела, блестя своим атласным
голубым бешметом, и с болью в сердце услыхал за собою девичий хохот.
Изнывая и томясь в самых тревожных размышлениях о том, откуда и за что рухнула на меня такая напасть, я довольно долго шагал из
угла в
угол по безлюдной квартире Постельникова и, вдруг почувствовав неодолимую слабость, прикорнул на диванчике и задремал. Я спал так крепко, что не слышал, как Постельников возвратился домой, и проснулся уже, по обыкновению, в восемь часов утра.
Голубой купидон в это время встал и умывался.
Она о четырех
углах, сто шагов по сторонам, три копья в высоту, ее средина — на двенадцати золотых колоннах в толщину человека на вершине ее
голубой купол, вся она из черных, желтых,
голубых полос шелка, пятьсот красных шнуров прикрепили ее к земле, чтобы она не поднялась в небо, четыре серебряных орла по
углам ее, а под куполом, в середине палатки, на возвышении, — пятый, сам непобедимый Тимур-Гуруган, царь царей.
Но больше меня заинтересовал следующий выезд — карета на высоких круглых рессорах на паpe старых-старых, но породистых крупных рысаков, с седым кучером в
голубой бархатной шапке с четырьмя острыми
углами.
Евсей, с радостью слушая эти слова, незаметно разглядывал молодое лицо, сухое и чистое, с хрящеватым носом, маленькими усами и клочком светлых волос на упрямом подбородке. Человек сидел, упираясь спиной в
угол вагона, закинув ногу на ногу, он смотрел на публику умным взглядом
голубых глаз и, говорил, как имеющий власть над словами и мыслями, как верующий в их силу.
Гибель Бобки была неизбежна, потому что
голубь бы непременно удалялся от него тем же аллюром до самого
угла соединения карниза с крышей, где мальчик ни за что не мог ни разогнуться, ни поворотиться: надеяться на то, чтобы ребенок догадался двигаться задом, было довольно трудно, да и всякий, кому в детстве случалось путешествовать по так называемым «кошачьим дорогам», тот, конечно, поймет, что такой фортель был для Бобки совершенно невозможен.
Анне Анисимовне было от роду лет двадцать восемь; она была высокая и довольно полная, но весьма грациозная блондинка, с
голубыми, рано померкшими глазами и характерными
углами губ, которые, в сочетании с немного выдающимся подбородком, придавали ее лицу выражение твердое, честное и решительное.
В
углу на скамейке дремал оренбургский казак с нагайкой через плечо; фуражка с
голубым околышем сбилась на одну сторону, по безусому молодому лицу бродило много мух.
В одном
углу из огромных каменных палат пышет пламя, как из Везувия; в другом какой-нибудь сальный завод горит как свеча; тут, над питейным домом, подымается пирамидою
голубой огонь; там пылает целая улица; ну словом: это такая чертовская иллюминация, что любо-дорого посмотреть.
На окнах были новые белые кисейные занавески с пышными оборками наверху и с такими же буфами у подвязей; посередине окна, ближе к ясеневой кроватке Мани, на длинной медной проволоке висела металлическая клетка, в которой порхала подаренная бабушкой желтенькая канарейка; весь
угол комнаты, в котором стояла кровать, был драпирован новым
голубым французским ситцем, и над этою драпировкою, в самом
угле, склоняясь на Манино изголовье, висело большое черное распятие с вырезанною из слоновой кости белою фигурою Христа.
Голова этой женщины покоится на слабой беленькой ручке, опирающейся локтем о стол и поддерживающей ладонью подбородок; большие
голубые глаза ее устремлены в
угол, где в густой темноте помещается мужская фигура, несколько согбенная и опустившаяся.
Невеста, задыхаясь в тяжёлом, серебряной парчи, сарафане с вызолоченными ажурными пуговицами от ворота до подола, — в шушуне золотой парчи на плечах, в белых и
голубых лентах; она сидит, как ледяная, в переднем
углу и, отирая кружевным платком потное лицо, звучно «стиховодит...
На месте нашей избы тлела золотая груда
углей, в середине ее стояла печь, из уцелевшей трубы поднимался в горячий воздух
голубой дымок. Торчали докрасна раскаленные прутья койки, точно ноги паука. Обугленные вереи ворот стояли у костра черными сторожами, одна верея в красной шапке
углей и в огоньках, похожих на перья петуха.
Я тем временем успел рассмотреть переднюю избу, которая была убрана с поразительной чистотой и как-то особенно уютно, как это умеют делать только одни женские руки; эта изба была гостиной и рабочим кабинетом, в ней стоял рояль и письменный стол, в
углу устроено было несколько полок для книг; большая русская печь была замаскирована ситцевыми занавесками, а стены оклеены дешевенькими обоями с
голубыми и розовыми цветочками по белому полю.
Коновалов скрипел зубами, и его
голубые глаза сверкали, как
угли. Он навалился на меня сзади и тоже не отрывал глаз от книги. Его дыхание шумело над моим ухом и сдувало мне волосы с головы на глаза. Я встряхивал головой для того, чтобы отбросить их. Коновалов увидал это и положил мне на голову свою тяжелую ладонь.
Учитель встает и ходит вкось избы из
угла в
угол. Он высок, тонок и голову на длинной шее держит наклоненной набок. У него маленькое, съеженное лицо с старообразным малиновым румянцем, косматые брови
голубые глаза, волосы над низким лбом торчат стоймя, рот западает внутрь под усами и короткой, выступающей вперед, густой бородой. Лет ему под тридцать.
И он поспешно входит в тот покой,
Где часто с Тирзой пламенные ночи
Он проводил… Всё полно тишиной
И сумраком волшебным; прямо в очи
Недвижно смотрит месяц золотой
И на стекле в узоры ледяные
Кидает искры, блески огневые,
И
голубым сиянием стена
Игриво и светло озарена.
И он (не месяц, но мой Сашка) слышит,
В
углу на ложе кто-то слабо дышит.
Цирельман и его жена Этля — старая не по летам женщина, изможденная горем и голодной, бродячей жизнью — были бездетны. Они жили на краю местечка, снимая
угол у вдовы сапожника, которая, в свою очередь, нанимала за два рубля целую комнату, переделанную из яичного склада. В огромной и пустой, как сарай, комнате, вымазанной
голубой известкой, стояли прямо на земляном полу не отгороженные никакими занавесками две кровати: у одной стены помещалась вдова с четырехлетней девочкой, а у другой — Цирельман с женой.
Да, все это очень красиво и… как это говорится? — дышит любовью. Конечно, хорошо бы рядом с Марией идти по
голубому песку этой дорожки и ступать на свои тени. Но мне тревожно, и моя тревога шире, чем любовь. Стараясь шагать легко, я брожу по всей комнате, тихо припадаю к стенам, замираю в
углах и все слушаю что-то. Что-то далекое, что за тысячи километров отсюда. Или оно только в моей памяти, то, что я хочу услыхать? И тысячи километров — это тысячи лет моей жизни?
Взойдя по исковерканному пожаром или орудийными снарядами крылечку, Игорь и Милица очутились в небольшой горенке с огромной печью в
углу. В другом
углу висело распятие, украшенное засохшим венком из полевых цветов. Часть потолка отсутствовала совсем и кусок
голубого неба глядел внутрь избушки. Там не было ни души. Уставшие до полусмерти, оба юные разведчики опустились на лавку.
За
углом встречаю разносчика с шарами… Красные, синие, желтые… И… тут мои мысли сразу сменяются другими, ничего общего не имеющими с предстоящим испытанием. «Который из этих шаров купить моему принцу?» — думаю я с минуту и покупаю три сразу: красный, желтый и
голубой, и бегу снова к моему милому маленькому сынишке, в мою квартирку в Кузнечном переулке…
По щегольской отделке ее, особенно заметной в золотых обводках с узорами около огромных рам в виде несомкнутой цифры восемь, в золотых шишках, украшающих
углы империала [Империал (фр.) — верх дорожной кареты с местами для пассажиров.], в колонцах по двум передним
углам кузова и розовом венке в
голубом поле, изображающем на дверцах герб ее обладателя, можно было судить, что она принадлежала зажиточному барону.
В красном
углу, под образом Пречистой Богородицы, были поставлены две небольшие скамьи, обитые
голубою камкою.
Да и тут, если
угол его понадобился для окраски и оклейки, его заставляют перекочевать в другой, обновленный номер, где он имеет удовольствие не только считать галок на крышах соседних домов и любоваться, смотря по погоде,
голубыми или серыми клочками неба, но и обонять до одурения зловоние свежей масляной краски.
Стан ее приятно означал корсет из шерстяной материи каштанового цвета, с узенькими оплечьями, стягивавшийся
голубою лентою, переплетенною с одной стороны на другую наподобие
углов.
У стены, слева от входа, стояла высокая кровать с толстейшей периной, множеством белоснежных подушек и стеганым
голубым шелковым одеялом. В
углу, противоположном переднему, было повешено довольно большое зеркало в рамке искусной немецкой работы из деревянной мозаики, а под ним стоял стол, весь закрытый белыми ручниками, с ярко и густо вышитыми концами; несколько таких же ручников были повешены на зеркало.
В красном
углу, под образом Пречистой Богородицы, были поставлены две небольшие скамьи, обитые
голубой камкой.