Неточные совпадения
Издалека доносится до ушей шум горных каскадов или над всем этим тяготеет такое страшное безмолвие, что не решаешься разговором или песнью будить
пустыню, пугаясь собственного
голоса.
— У меня, Марья Андреевна, совсем сахару нет, — объявляет Степка-балбес, несмотря на то, что вперед знает, что
голос его будет
голосом, вопиющим в
пустыне.
К сожалению, уветы мои были
голосом вопиющего в
пустыне.
Мой
голос в этой среде был гласом вопиющего в
пустыне.
Казалось, народ мою грусть разделял,
Молясь молчаливо и строго,
И
голос священника скорбью звучал,
Прося об изгнанниках бога…
Убогий, в
пустыне затерянный храм!
В нем плакать мне было не стыдно,
Участье страдальцев, молящихся там,
Убитой душе необидно…
Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным
голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в
пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали.
Придет мать — весна-красна,
Лузья, болота разольются,
Древа листами оденутся,
И запоют птицы райски
Архангельскими
голосами;
А ты из
пустыни вон изыдешь,
Меня, мать прекрасную, покинешь! [35...
Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность писателя; он — единственный объект, ради которого горит писательская мысль. Убежденность писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости читателей, и там, где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что иное, как беспредельное поле, поросшее волчецом, на обнаженном пространстве которого бесцельно раздается
голос, вопиющий в
пустыне.
Долинский задыхался, а светляки перед ним все мелькали, и зеленые майки качались на гнутких стеблях травы и наполняли своим удушливым запахом неподвижный воздух, а трава все растет, растет, и уж Долинскому и нечем дышать, и негде повернуться. От страшной, жгучей боли в груди он болезненно вскрикнул, но
голос его беззвучно замер в сонном воздухе
пустыни, и только переросшая траву задумчивая пальма тихо покачала ему своей печальной головкой.
Зовет глубина и ширь: открыла вещие глаза
пустыня и зовет материнским, жутким
голосом: Саша!
Но
голос: «О путник, ты долее спал;
Взгляни: лёг ты молод, а старцем восстал;
Уж пальма истлела, а кладез холодный
Иссяк и засохнул в
пустыне безводной,
Давно занесённый песками степей;
И кости белеют ослицы твоей».
Над хладеющей после дневного жара
пустыней всплыл громадный, блестящий диск месяца, и
пустыня ожила, и проснулась, и заговорила миллионами
голосов.
Так, вероятно, запели бы сами зеленые поля, если бы дать им
голос; так поют в летние тихие вечера те маленькие люди, что копошатся над чем-то в зеленой
пустыне.
Его нельзя было принять ни за студента, ни за торгового человека, ни тем паче за рабочего, а глядя на миловидное лицо и детские, ласковые глаза, не хотелось думать, что это один из тех праздношатаев-пройдох, которыми во всех общежительных
пустынях, где кормят и дают ночлег, хоть пруд пруди и которые выдают себя за семинаристов, исключенных за правду, или за бывших певчих, потерявших
голос…
После смерти моей она останется в
пустыне, где ни один
голос друга на
голос ее не отзовется, точно в таком состоянии, как была она после смерти своей матери.
И этот вопиющий
голос не был
голос в
пустыне: усастый Орест протащил своего Пилада [Орест и Пилад — имена двух верных друзей, ставшие нарицательными (греч. миф.).] сквозь щель едва отворенных ворот. Тут началась толкотня, писк, крик; некоторые с моста попадали в воду.