Неточные совпадения
Он спал на
голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под
головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное
мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Во-первых, ты втрое его умнее, во-вторых, если ты не помешанный, так тебе наплевать на то, что у него такая дичь в
голове, а в-третьих, этот кусок
мяса, и по специальности своей — хирург, помешался теперь на душевных болезнях, а насчет тебя повернул его окончательно сегодняшний разговор твой с Заметовым.
Он сел пить кофе против зеркала и в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим — большую, широколобую
голову, в светлых клочьях волос, похожих на хлопья кудели;
голова низко наклонилась над столом, пухлая красная рука работала вилкой в тарелке, таская в рот куски жареного
мяса. Очень противная рука.
«В нем есть что-то театральное», — подумал Самгин, пытаясь освободиться от угнетающего чувства. Оно возросло, когда Дьякон, медленно повернув
голову, взглянул на Алексея, подошедшего к нему, — оплывшая кожа безобразно обнажила глаза Дьякона, оттянув и выворотив веки, показывая красное
мясо, зрачки расплылись, и мутный блеск их был явно безумен.
Напротив, при воздержании от
мяса, от всякой тяжелой пищи, также от пряностей (нужды нет, что они тоже родятся в жарких местах), а более всего от вина, легко выносишь жар; грудь,
голова и легкие — в нормальном состоянии, и зной «допекает» только снаружи.
Он громко запел ту же песню и весь спирт вылил в огонь. На мгновение в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать в костер листья табака, сухую рыбу,
мясо, соль, чумизу, рис, муку, кусок синей дабы, новые китайские улы, коробок спичек и, наконец, пустую бутылку. Дерсу перестал петь. Он сел на землю, опустил
голову на грудь и глубоко о чем-то задумался.
Перейдя на другую сторону реки, мы устроили бивак в густом хвойном лесу. Какими вкусными нам показались рыбьи
головы! Около некоторых
голов было еще много
мяса, такие
головы были счастливыми находками. Мы разделили их поровну между собой и поужинали вкусно, но несытно.
Бурый медведь и родственный ему камчатский медведь отъедают у рыб
головы, а
мясо бросают. Белогрудые же медведи, наоборот, едят
мясо, а
головы оставляют.
Но внимание всех уже оставило их, оно обращено на осетрину; ее объясняет сам Щепкин, изучивший
мясо современных рыб больше, чем Агассис — кости допотопных. Боткин взглянул на осетра, прищурил глаза и тихо покачал
головой, не из боку в бок, а склоняясь; один Кетчер, равнодушный по принципу к величиям мира сего, закурил трубку и говорит о другом.
— Мало чего нет! Что было, то прошло! — молвил он и поник
головой. Очевидно, воспоминания роями хлынули и пронеслись перед его глазами. — Здесь суп только для проформы подают. На второе что? Хотите piиce de rйsistance [большой кусок
мяса (фр.).] или с рыбы начать?
Я много раз пробовал вынашивать копчиков (то же, что дрессировать собаку), и гнездарей и слетков; выносить их весьма легко: в три-четыре дня он привыкнет совершенно и будет ходить на руку даже без вабила (кусок
мяса); стоит только свистнуть да махнуть рукой, стоит копчику только завидеть охотника или заслышать его свист — он уже на руке, и если охотник не протянет руки, то копчик сядет на его плечо ила
голову — живой же птички никакой не берет.
Бывало, слышишь его где-то около себя, долго всматриваешься и насилу разглядишь песочника, стоящего на песчаном бугорке и беспрестанно делающего поклоны, то есть опускающего и поднимающего
голову.
Мясо его нежно и вкусно, но жирно никогда не бывает. Пропадает он довольно рано, в начале августа.
Или — заглотается
мясом по горло, ткнется
головою в ноги зрителям и умрет.
«Собираться стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи, живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого
мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной
головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
Мысль, что, быть может, тут зависимость и обратная, — ирландцы не имеют возможности есть
мясо, потому что несвободны, — не приходила мне в
голову.
Не больше как через полчаса она уже сидела на полу в большой светлой комнате и, склонив
голову набок, с умилением и с любопытством глядела на незнакомца, который сидел за столом и обедал. Он ел и бросал ей кусочки… Сначала он дал ей хлеба и зеленую корочку сыра, потом кусочек
мяса, полпирожка, куриных костей, а она с голодухи все это съела так быстро, что не успела разобрать вкуса. И чем больше она ела, тем сильнее чувствовался голод.
Пока он рассматривал альбом и стоял перед зеркалом, в это время в кухне и около нее, в сенях, Самойленко, без сюртука и без жилетки, с
голой грудью, волнуясь и обливаясь потом, суетился около столов, приготовляя салат, или какой-нибудь соус, или
мясо, огурцы и лук для окрошки, и при этом злобно таращил глаза на помогавшего ему денщика и замахивался на него то ножом, то ложкой.
— Они вошли, — говорила madame Шмидт. — Он такой, как этот черт, который нарисован в Кельне. Ты, может быть, не видал его, но это все равно: он маленький,
голова огромная, но волосы все вверх. Я полагаю, что он непременно должен есть сырое
мясо, потому что у него глаза совершенно красные, как у пьяного француза. Фи, я терпеть не могу французов.
На нас никто не обращал внимания. Тогда я сунул ему пол-арбуза и кусок пшеничного хлеба. Он схватил всё это и исчез, присев за груду товара. Иногда оттуда высовывалась его
голова в шляпе, сдвинутой на затылок, открывавшей смуглый, потный лоб. Его лицо блестело от широкой улыбки, и он почему-то подмигивал мне, ни на секунду не переставая жевать. Я сделал ему знак подождать меня, ушёл купить
мяса, купил, принёс, отдал ему и стал около ящиков так, что совершенно скрыл франта от посторонних взглядов.
У Барского на месте лица скупо наляпаны багровые куски
мяса, его огромная
голова, шея, щёки, руки — весь он густо оброс толстоволосой, медвежьей шерстью, уши — не видны, ненужные глаза скрыты в жирных подушечках.
Он обыкновенно прокусывает шею у своей добычи, напивается крови, оставляет ее, кидается на другую и таким образом умерщвляет иногда до десятка птиц;
мясо их остается нетронутым, но у многих бывают
головы совсем отъедены и даже две-три из них куда-то унесены; иногда же я находил кур, у которых череп и мозг были съедены.
Тут надобно дать полную свободу ястребу; пусть он возится и управляется с добычей как ему угодно, лишь бы место было гладко; он ощиплет сам перья с голубя и, проглотив сначала
голову и шею, изорванные в кусочки охотником, наестся до отвала, так что перестанет рвать
мясо.
Но такому мнению противоречат самые эти признаки: то есть, если старый хорек пьет только кровь заеденных им птиц и умерщвляет не более одной или двух, не касаясь их
мяса, то отчего же я всегда находил, что если умерщвлена одна или две птицы, то
головы их непременно отгрызены или унесены?
— Владимир Михайлыч! Ладно.. Ведь я беспутная
голова был смолоду. Чего только не выкидывал! Ну, знаете, как в песне поется: «жил я, мальчик, веселился и имел свой капитал; капиталу, мальчик, я решился и в неволю жить попал». Поступил юнкером в сей славный, хотя глубоко армейский полк; послали в училище, кончил с грехом пополам, да вот и тяну лямку второй десяток лет. Теперь вот на турку прем. Выпьемте, господа, натурального. Стоит ли его чаем портить? Выпьем, господа «пушечное
мясо».
— Господи! — проговорил Охоботов, садясь на свое обычное место на диван и грустно склоняя
голову. — Вчера еще только я читал с Машей его «Онегина»… точно он напророчил себе смерть в своем Ленском… Где теперь «и жажда знанья и труда… и вы, заветные мечтанья, вы, призрак жизни неземной, вы, сны поэзии святой» — все кончено! Кусок
мяса и глины остался только, и больше ничего!
Он бросился назад к воротам, яростно мотая
головой, прядая из стороны в сторону, будто охмелевший от бешенства, взметывая ноги как попало на воздух и с каждым прыжком стрясая меня со спины, точно как будто на него вспрыгнул тигр и впился в его
мясо зубами и когтями.
Я много раз пробовал вынашивать копчиков (то же, что дрессировать собаку) и гнездарей и слетков; выносить их весьма легко: в три, четыре дня он привыкнет совершенно и будет ходить на руку даже без вабила (кусок
мяса); стоит только свистнуть да махнуть рукой, стоит копчику только завидеть охотника или заслышать его свист — он уже на руке, и если охотник не протянет руки, то копчик сядет на его плечо или
голову — живой же птички никакой не берет.
Карл быстро прошел среди расступившихся зрителей, ловко вспрыгнул на три ступеньки приставной лестницы и очутился в предохранительной клеточке, из которой железная дверца отворялась внутрь большой клетки. Но едва он взялся за ручку, как Цезарь одним прыжком очутился у дверцы, налег на нее
головой и заревел, обдавая Карла горячим дыханием и запахом гнилого
мяса.
Смерть — это перемена в нашем теле, самая большая, самая последняя. Перемены в нашем теле мы не переставая переживали и переживаем: то мы были
голыми кусочками
мяса, потом стали грудными детьми, потом повыросли волосы, зубы, потом попадали зубы — выросли новые, потом стала расти борода, потом мы стали седеть, плешиветь, и всех этих перемен мы не боялись.
Ему хотелось, чтоб люди жили в великолепных алюминиевых фаланстерах, пред которыми казались бы жалки и ничтожны дворцы сильных мира сего, чтобы всякий труд исполнялся не иначе, как с веселой песней и пляской, чтобы каждый человек имел в день три фунта
мяса к обеду, а между тем сам Лука зачастую не имел куда
голову приклонить, спал на бульваре, ходил работать на биржу, когда не было в виду ничего лучшего, и иногда сидел без обеда.
Которые и позажиточнее, те сами
голов по тридцати крупного скота да по сотням баранов на ярманке у Ханской ставки скупают,
мясо продают по базарам, а зимой мороженое отвозят в Ростов и Ярославль на продажу.
Женщины хватают жертвенных животных,
голыми руками разрывают их живьем на части и поедают сырое, дымящееся
мясо.
Рассказывал, как в молодости Никита был «суров и мятежник», как обижал он людей и как явилось ему знамение: жена его варила
мясо и увидела в кастрюле кипящую кровь; в крови мелькали человеческие
головы, руки и ноги.
Ужинаем на террасе. Выпиваю рюмку водки, — и так потом вкусно есть и подогретый суп, оставшийся от обеда, и ячневую кашу со сливочным маслом. А если еще
мясо, так уж прямо райское блаженство. И потом чай пить. Ложишься спать, — только прикоснешься
головою к подушке и проваливаешься в мягкую, сладостную тьму.
Палтусов поглядел на его затылок, красный, припухлый,
голый, под всклоченной щеткой поседелых волос, точно кусок сырого
мяса. Весь он казался ему таким ничтожным индейским петухом. А говорит ему «братец» и прозвал «волонтером».
На берегу реки, под откосом, лежал, понурив
голову, отставший от гурта вол. У главного врача разгорелись глаза. Он остановил обоз, спустился к реке, велел прирезать быка и взять с собой его
мясо. Новый барыш ему рублей в сотню. Солдаты ворчали и говорили...
Всё это
голое, белое, человеческое
мясо, с хохотом и гиком, барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку.
Они преследуют его на улице, и он боится выходить на улицу, особенно вечером, когда город кишит этими женщинами, как разложившееся
мясо червями; они входят в его
голову, как в свою грязную комнату, и он не может отогнать их.
Он стал на колени и, положив
голову возле умирающей, обоняя легкий и страшный запах горелого
мяса, заплакал тихими и обильными слезами нестерпимой жалости.
И ни одному из них не приходит в
голову, что время идет, жизнь со дня на день близится к закату, хлеба чужого съедено много, а еще ничего не сделано; что они все трое — жертва того неумолимого закона, по которому из сотни начинающих и подающих надежды только двое, трое выскакивают в люди, все же остальные попадают в тираж, погибают, сыграв роль
мяса для пушек…
«
Мясо, тело, chair à canon!» [
Мясо для пушек!] думал он, глядя и на свое
голое тело, и вздрагивал не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.