Неточные совпадения
— Слушай, ты, разбойник ты этакой! — начал господин Голядкин, задыхаясь, теряясь от бешенства. — Что ты сделал со мной! Говори ты мне, что ты сделал со мной! Срезал ты меня, злодей ты такой!
Голову с плеч моих снял,
Иуда ты этакой!
— Ты еще, проклятая! — говорил
Иуда презрительно и дышал тяжело, покачивая тяжелой
головою, в которой все мысли теперь окаменели. Потом вдруг поднимал ее, широко раскрывал застывшие глаза и гневно бормотал...
— Разве отвалился ворот у
Иуды? Разве он теперь
голый и его не за что схватить? Вот уйдет учитель из дому, и опять украдет нечаянно
Иуда три динария, и разве не за тот же ворот вы схватите его?
— Я спал, — кротко опустив
голову, ответил Петр, уже чувствуя в
Иуде кого-то, кто может приказывать. — Спал и ел.
Иуда выпрямился и закрыл глаза. То притворство, которое так легко носил он всю свою жизнь, вдруг стало невыносимым бременем, и одним движением ресниц он сбросил его. И когда снова взглянул на Анну, то был взор его прост, и прям, и страшен в своей
голой правдивости. Но и на это не обратили внимания.
Когда в припадке робости или волнения
Иуда закрывал свой живой глаз и качал
головой, этот качался вместе с движениями
головы и молчаливо смотрел.
Но вот и еще раз, и еще раз постучался
Иуда из Кариота и был впущен к престарелому Анне. Сухой и злобный, удрученный мыслями, молча глядел он на предателя и точно считал волосы на бугроватой
голове его. Но молчал и
Иуда — точно и сам подсчитывал волоски в реденькой седой бородке первосвященника.
Случилось, что после одного из таких вопросов
Иуда вдруг замолчал и удивленно с ног до
головы ощупал его глазом: увидел длинный, прямой стан, серое лицо, прямые прозрачно-светлые глаза, две толстые складки, идущие от носа и пропадающие в жесткой, ровно подстриженной бороде, и убедительно сказал...
Он кричал, заглушая все речи своим львиным рыканием, хохотал, бросая свой хохот на
головы, как круглые, большие камни, целовал Иоанна, целовал Иакова и даже поцеловал
Иуду.
— Ты это спрашиваешь, Фома? Так, так! — склонил
голову набок
Иуда из Кариота и вдруг гневно обрушился: — Кто любит, тот не спрашивает, что делать! Он идет и делает все. Он плачет, он кусается, он душит врага и кости ломает у него! Кто любит! Когда твой сын утопает, разве ты идешь в город и спрашиваешь прохожих: «Что мне делать? мой сын утопает!» — а не бросаешься сам в воду и не тонешь рядом с сыном. Кто любит!
Фома очень удивился и хотел возражать, но подумал, что
Иуда просто бранится, и только покачал в темноте
головою. И еще сильнее затосковал
Иуда, он стонал, скрежетал зубами, и слышно было, как беспокойно движется под покрывалом все его большое тело.
Задыхаясь под тяжестью страшных слов, которые он поднимал все выше и выше, чтобы бросить их оттуда на
головы судей,
Иуда хрипло спросил...
И, кланяясь все ниже, извиваясь и льстя,
Иуда покорно согласился на предложенные ему деньги. Дрожащею, сухою рукой порозовевший Анна отдал ему деньги и, молча, отвернувшись и жуя губами, ждал, пока
Иуда перепробовал на зубах все серебряные монеты. Изредка Анна оглядывался и, точно обжегшись, снова поднимал
голову к потолку и усиленно жевал губами.
А теперь глядел на него, точно не видя, хотя по-прежнему, — и даже упорнее, чем прежде, — искал его глазами всякий раз, как начинал говорить к ученикам или к народу, но или садился к нему спиною и через
голову бросал слова свои на
Иуду, или делал вид, что совсем его не замечает.
Иуда прищуривал глаз, улыбался и разводил руками. И вместе с покачиванием
головы качался его застывший, широко открытый глаз и молчаливо смотрел.
А
Иуда понемногу осмеливался: расправил руки, согнутые в локтях, ослабил мышцы, державшие его челюсти в напряжении, и осторожно начал выставлять на свет свою бугроватую
голову.
«Так, так! — быстро подумал
Иуда, и
голова его закружилась, как у пьяного. — Все кончено. Вот сейчас закричат они: это наш, это Иисус, что вы делаете? И все поймут и…»
Вот дружелюбно проковылял возле
Иуды на своих шатких ногах обманутый скорпион.
Иуда взглянул на него, не отнимая от камня
головы, и снова неподвижно остановились на чем-то его глаза, оба неподвижные, оба покрытые белесою странною мутью, оба точно слепые и страшно зрячие. Вот из земли, из камней, из расселин стала подниматься спокойная ночная тьма, окутала неподвижного
Иуду и быстро поползла вверх — к светлому побледневшему небу. Наступила ночь с своими мыслями и снами.
Не оглядываясь и нехотя улыбаясь,
Иуда мотнул утвердительно
головой и пробормотал...
В это мгновение, громко хлопнув дверью, вошел
Иуда Искариот. Все испуганно вскочили и вначале даже не поняли, кто это, а когда разглядели ненавистное лицо и рыжую бугроватую
голову, то подняли крик. Петр же поднял обе руки и закричал...
А
Иуда сел — и, двигая
головою направо и налево, тоненьким голоском стал жаловаться на болезни, на то, что у него болит грудь по ночам, что, всходя на горы, он задыхается, а стоя у края пропасти, испытывает головокружение и едва удерживается от глупого желания броситься вниз.
Когда Пилат вывел Иисуса из своего дворца и поставил его перед народом,
Иуда, прижатый к колонне тяжелыми спинами солдат, яростно ворочающий
головою, чтобы рассмотреть что-нибудь между двух блистающих шлемов, вдруг ясно почувствовал, что теперь все кончено.
И, покачивая
головою,
Иуда повторил, как эхо...
Иуда вышел. Потом вернулся. Иисус говорил, и в молчании слушали его речь ученики. Неподвижно, как изваяние, сидела у ног его Мария и, закинув
голову, смотрела в его лицо. Иоанн, придвинувшись близко, старался сделать так, чтобы рука его коснулась одежды учителя, но не обеспокоила его. Коснулся — и замер. И громко и сильно дышал Петр, вторя дыханием своим речи Иисуса.
— Ну, что скажете вы теперь, советные мужи Новгорода Великого? Прячьтесь скорей в подпольные норы домов своих, или несите Иоанну на золотом блюде серебряные
головы чтимых старцев, защитников родины. Исполнились слова мои: опустились ваши руки. Кто же из вас будет Иудой-предателем? Спешите, пока все не задохлись еще совестью, пока гнев Божий не разразился над вами смертными стрелами.