Неточные совпадения
Когда в припадке робости или волнения
Иуда закрывал свой живой глаз и качал
головой, этот качался вместе с движениями
головы и молчаливо смотрел.
А
Иуда сел — и, двигая
головою направо и налево, тоненьким голоском стал жаловаться на болезни, на то, что у него болит грудь по ночам, что, всходя на горы, он задыхается, а стоя у края пропасти, испытывает головокружение и едва удерживается от глупого желания броситься вниз.
А
Иуда понемногу осмеливался: расправил руки, согнутые в локтях, ослабил мышцы, державшие его челюсти в напряжении, и осторожно начал выставлять на свет свою бугроватую
голову.
Иуда прищуривал глаз, улыбался и разводил руками. И вместе с покачиванием
головы качался его застывший, широко открытый глаз и молчаливо смотрел.
Случилось, что после одного из таких вопросов
Иуда вдруг замолчал и удивленно с ног до
головы ощупал его глазом: увидел длинный, прямой стан, серое лицо, прямые прозрачно-светлые глаза, две толстые складки, идущие от носа и пропадающие в жесткой, ровно подстриженной бороде, и убедительно сказал...
А теперь глядел на него, точно не видя, хотя по-прежнему, — и даже упорнее, чем прежде, — искал его глазами всякий раз, как начинал говорить к ученикам или к народу, но или садился к нему спиною и через
голову бросал слова свои на
Иуду, или делал вид, что совсем его не замечает.
Вот дружелюбно проковылял возле
Иуды на своих шатких ногах обманутый скорпион.
Иуда взглянул на него, не отнимая от камня
головы, и снова неподвижно остановились на чем-то его глаза, оба неподвижные, оба покрытые белесою странною мутью, оба точно слепые и страшно зрячие. Вот из земли, из камней, из расселин стала подниматься спокойная ночная тьма, окутала неподвижного
Иуду и быстро поползла вверх — к светлому побледневшему небу. Наступила ночь с своими мыслями и снами.
Иуда вышел. Потом вернулся. Иисус говорил, и в молчании слушали его речь ученики. Неподвижно, как изваяние, сидела у ног его Мария и, закинув
голову, смотрела в его лицо. Иоанн, придвинувшись близко, старался сделать так, чтобы рука его коснулась одежды учителя, но не обеспокоила его. Коснулся — и замер. И громко и сильно дышал Петр, вторя дыханием своим речи Иисуса.
Фома очень удивился и хотел возражать, но подумал, что
Иуда просто бранится, и только покачал в темноте
головою. И еще сильнее затосковал
Иуда, он стонал, скрежетал зубами, и слышно было, как беспокойно движется под покрывалом все его большое тело.
— Разве отвалился ворот у
Иуды? Разве он теперь
голый и его не за что схватить? Вот уйдет учитель из дому, и опять украдет нечаянно
Иуда три динария, и разве не за тот же ворот вы схватите его?
Но вот и еще раз, и еще раз постучался
Иуда из Кариота и был впущен к престарелому Анне. Сухой и злобный, удрученный мыслями, молча глядел он на предателя и точно считал волосы на бугроватой
голове его. Но молчал и
Иуда — точно и сам подсчитывал волоски в реденькой седой бородке первосвященника.
И, кланяясь все ниже, извиваясь и льстя,
Иуда покорно согласился на предложенные ему деньги. Дрожащею, сухою рукой порозовевший Анна отдал ему деньги и, молча, отвернувшись и жуя губами, ждал, пока
Иуда перепробовал на зубах все серебряные монеты. Изредка Анна оглядывался и, точно обжегшись, снова поднимал
голову к потолку и усиленно жевал губами.
Он кричал, заглушая все речи своим львиным рыканием, хохотал, бросая свой хохот на
головы, как круглые, большие камни, целовал Иоанна, целовал Иакова и даже поцеловал
Иуду.
И, покачивая
головою,
Иуда повторил, как эхо...
Не оглядываясь и нехотя улыбаясь,
Иуда мотнул утвердительно
головой и пробормотал...
«Так, так! — быстро подумал
Иуда, и
голова его закружилась, как у пьяного. — Все кончено. Вот сейчас закричат они: это наш, это Иисус, что вы делаете? И все поймут и…»
Когда Пилат вывел Иисуса из своего дворца и поставил его перед народом,
Иуда, прижатый к колонне тяжелыми спинами солдат, яростно ворочающий
головою, чтобы рассмотреть что-нибудь между двух блистающих шлемов, вдруг ясно почувствовал, что теперь все кончено.
Иуда выпрямился и закрыл глаза. То притворство, которое так легко носил он всю свою жизнь, вдруг стало невыносимым бременем, и одним движением ресниц он сбросил его. И когда снова взглянул на Анну, то был взор его прост, и прям, и страшен в своей
голой правдивости. Но и на это не обратили внимания.
Задыхаясь под тяжестью страшных слов, которые он поднимал все выше и выше, чтобы бросить их оттуда на
головы судей,
Иуда хрипло спросил...
В это мгновение, громко хлопнув дверью, вошел
Иуда Искариот. Все испуганно вскочили и вначале даже не поняли, кто это, а когда разглядели ненавистное лицо и рыжую бугроватую
голову, то подняли крик. Петр же поднял обе руки и закричал...
— Ты это спрашиваешь, Фома? Так, так! — склонил
голову набок
Иуда из Кариота и вдруг гневно обрушился: — Кто любит, тот не спрашивает, что делать! Он идет и делает все. Он плачет, он кусается, он душит врага и кости ломает у него! Кто любит! Когда твой сын утопает, разве ты идешь в город и спрашиваешь прохожих: «Что мне делать? мой сын утопает!» — а не бросаешься сам в воду и не тонешь рядом с сыном. Кто любит!
— Я спал, — кротко опустив
голову, ответил Петр, уже чувствуя в
Иуде кого-то, кто может приказывать. — Спал и ел.
— Ты еще, проклятая! — говорил
Иуда презрительно и дышал тяжело, покачивая тяжелой
головою, в которой все мысли теперь окаменели. Потом вдруг поднимал ее, широко раскрывал застывшие глаза и гневно бормотал...