Неточные совпадения
Между тем Амалия Штокфиш распоряжалась: назначила с мещан по алтыну с каждого двора, с купцов же по фунту чаю да по
голове сахару по большой. Потом поехала в казармы и из собственных рук поднесла солдатам по чарке водки и по куску пирога. Возвращаясь домой, она встретила на дороге помощника градоначальника и стряпчего, которые гнали хворостиной
гусей с луга.
А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, когда низкое солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять
голой, изморозь еще белеет на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие волны, мерно вздымая рассеянных
гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Если разговор касался важных и благочестивых предметов, то Иван Иванович вздыхал после каждого слова, кивая слегка
головою; ежели до хозяйственных, то высовывал
голову из своей брички и делал такие мины, глядя на которые, кажется, можно было прочитать, как нужно делать грушевый квас, как велики те дыни, о которых он говорил, и как жирны те
гуси, которые бегают у него по двору.
Один местный чиновник, приезжавший к нам на пароход обедать, скучный и скучающий господин, много говорил за обедом, много пил и рассказал нам старый анекдот про
гусей, которые, наевшись ягод из-под наливки и опьяневши, были приняты за мертвых, ощипаны и выброшены вон и потом, проспавшись,
голые вернулись домой; при этом чиновник побожился, что история с
гусями происходила в де-Кастри в его собственном дворе.
Когда молодые подрастут в полгуся и больше и даже почти оперятся, только не могут еще летать, [Водяная птица в этом отношении совершенно противоположна некоторым породам степной дичи; перья в крыльях Молодых тетеревов, куропаток и перепелок вырастают прежде всего, и они еще в пушку могут перелетывать, а у всей водяной Дичи, напротив, перья в крыльях вырастают последние, так что даже безобразно видеть на выросшем и оперившемся теле молодого
гуся или утки
голые папоротки с синими пеньками] что бывает в исходе июня или начале июля, — охотники начинают охотиться за молодыми и старыми, линяющими в то время,
гусями и называющимися подлинь.
Гуси завертывают
голову под крыло, ложатся, или лучше сказать, опускаются на хлупь и брюхо, и засыпают.
5) Если птица летит мимо, то, смотря по быстроте, надобно брать на цель более или менее вперед летящей птицы. Например, в
гуся или журавля и вообще в медленно летящую птицу метить в нос или
голову, а в бекаса — на четверть и даже на полторы четверти вперед
головы.
Ни уса, ни бороды, а нос уже багровый, бровями моргает, в кружок острижен, кланяется
гусем, отряхая
голову и поправляя волосы.
Худые и тонкие, с загоревшею, сморщенною кожей шеи, как у жареного
гуся, замотанные тяжелыми платками
головы и сгорбленные, натруженные спины этих старух представляли резкий контраст с плотными и белыми тулянками, носившими свои понитки в накидку.
Ах ты, симпатичный китаец! Разве может быть такой случай на свете, чтобы
Гусь не имел денег! Но вот одного не может
голова придумать, как эти деньги превратить в любовь! Ах, китаец мой. На, смотри.
Поляк, не переставая есть, кивнул
головою и показал молча на скамью; Юрий сел на другом конце стола и, помолчав несколько времени, спросил: по вкусу ли ему жареный
гусь?
— Сейчас, Степан Николаич, сейчас. А ты, голубчик, процветаешь, наслаждаешься! Ну и слава богу! Куда это тебя несет теперь?.. Вот не думал, не гадал… Помнишь Баден? Эх, было житье! Кстати, Биндасова тоже ты помнишь? Представь, умер. В акцизные попал да подрался в трактире: ему кием
голову и проломили. Да, да, тяжелые подошли времена! А все же я скажу: Русь… экая эта Русь! Посмотри хоть на эту пару
гусей: ведь в целой Европе ничего нет подобного. Настоящие арзамасские!
— Да, слышь ты, глупая
голова! Ведь за морем извозчики и все так делают; мне уж третьего дня об этом порассказали. Ну, вот мы отъехали этак верст пяток с небольшим, как вдруг — батюшки светы! мой седок как подымется да учнет ругаться: я, дескать, на тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. «Эк-ста чем угрозил! — сказал я. — Нет, барин, смотрителем нас не испугаешь». Я ему, ребята, на прошлой неделе снес
гуся да полсотни яиц.
Но Иван Иваныч не шевелился и не открывал глаз. Хозяин пригнул его
голову к блюдечку и окунул клюв в воду, но
гусь не пил, еще шире растопырил крылья, и
голова его так и осталась лежать в блюдечке.
Когда хозяин вышел и унес с собою свет, опять наступили потемки. Тетке было страшно.
Гусь не кричал, но ей опять стало чудиться, что в потемках стоит кто-то чужой. Страшнее всего было то, что этого чужого нельзя было укусить, так как он был невидим и не имел формы. И почему-то она думала, что в эту ночь должно непременно произойти что-то очень худое. Федор Тимофеич тоже был непокоен. Тетка слышала, как он возился на своем матрасике, зевал и встряхивал
головой.
Пригнув к земле шею и
голову, растопырив крылья и шипя, прямо на нее шел серый
гусь.
Гусь лег на спину и задрал вверх лапы. Проделав еще несколько подобных неважных фокусов, незнакомец вдруг схватил себя за
голову, изобразил на своем лице ужас и закричал...
Около меня начал коршуном кружиться городовой Никифорыч. Статный, крепкий, в серебряной щетине на
голове, с окладистой, заботливо подстриженной бородкой, он, вкусно причмокивая, смотрел на меня, точно на битого
гуся перед Рождеством.
— Муж-то глухой, глупый, — продолжал Яков, не слушая Костыля, — так, дурак-дураком, всё равно, что
гусь. Нешто он может понимать? Ударь
гуся по
голове палкой — и то не поймет.
Пестрые утки, белые и серые
гуси плавали отдельными станицами по светлой воде пруда: он никогда не зацветал благодаря обильным ключам, бившим в его «
голове» со дна крутого и каменистого оврага.
Перед нею широко стлался зеленый луг; медленно и плавно расхаживали по нем белые, как снег,
гуси; селезни и пестрые утки, подвернув
голову под сизое крылышко, лежали там и сям неподвижными группами.
Гуси трактирщика могли пробраться к огороду зада́ми, но они теперь были заняты делом, подбирали овес около трактира, мирно разговаривая, и только гусак поднимал высоко
голову, как бы желая посмотреть, не идет ли старуха с палкой; другие
гуси могли прийти снизу, но эти теперь паслись далеко за рекой, протянувшись по лугу длинной белой гирляндой.
Погуляев (кивая
головой на играющих). Что ж, это все те же гуси-то?
В открытых помещениях видно, как горшечник лепит, сапожник скоблит кожу, прядильщицы и ткачихи работают, сидя на полу, мастер высверливает большую алебастровую вазу, столяр клеит богатую мебель, кондитер продает финики, сиропы, печенья, пряности; в харчевне жарят на вертеле
гуся, и обыватель, усевшись на низенький табурет, приготовился приняться за гору кушанья, стоящую перед ним; в это время цирюльник наскоро бреет ему
голову.
— Так ты срамить ее? — вскочив с места, вскликнула Фленушка. — Думаешь, на простую девку напал?.. Побаловал, да и бросил?! Нет,
гусь лапчатый, — шалишь!.. Жива быть не хочу, коль не увижу тебя под красной шапкой. Над Настей насмеешься, над своей
головой наплачешься.
По всему околотку только у него одного каждый Божий праздник мясные щи да пироги с говядиной на стол ставились, каждый год к Васильеву дню свиная
голова к обеду подавалась, на Никиту-репореза —
гусь, на Кузьму-Демьяна — курица, на Петра и Павла — жареная баранина.
Зато никогда в жизни не видал я такого множества дичи. Я вижу, как дикие утки ходят по полю, как плавают они в лужах и придорожных канавах, как вспархивают почти у самого возка и лениво летят в березняк. Среди тишины вдруг раздается знакомый мелодический звук, глядишь вверх и видишь невысоко над
головой пару журавлей, и почему-то становится грустно. Вот пролетели дикие
гуси, пронеслась вереница белых как снег, красивых лебедей… Стонут всюду кулики, плачут чайки…
— Еще бы! Ниночку воспитывали, лелеяли и готовили совсем не для шестидесятилетнего старца. На этой умнице и красавице женился бы любой добрый молодец, и у нее уже был подходящий жених, а вы пришли со своим чином и деньгами, попугали родителей и вскружили семнадцатилетней девочке
голову разной мишурой. Как она плакала, когда венчалась с вами! Как каялась потом, бедняжка! И с пьяницей-поручиком бежала потом, только чтоб от вас подальше…
Гусь вы, дедушка!
В
голове Первача мелькнуло соображение: „пожалуй, и за таксаторскую работу ничего не заплатит этот
гусь, так поневоле придется его выручить“.
Ночью под утро всё успокоилось. Когда встали и поглядели в окна,
голые ивы со своими слабо опущенными ветвями стояли совершенно неподвижно, было пасмурно, тихо, точно природе теперь было стыдно за свой разгул, за безумные ночи и волю, какую она дала своим страстям. Лошади, запряженные
гусем, ожидали у крыльца с пяти часов утра. Когда совсем рассвело, доктор и следователь надели свои шубы и валенки и, простившись с хозяином, вышли.