Неточные совпадения
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему
мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая
о выдумке, учитель беседует сам с собой, забыв
о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель скажет что-то
о матери,
о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель
говорил...
«Лазарь воскрес!» — и Клим подумал, что евангельские легенды
о воскресении
мертвых как-то не закончены, ничего не
говорят ни уму, ни сердцу.
Даже самый беспорядок в этих комнатах после министерской передней, убожества хозяйского кабинета и разлагающегося великолепия
мертвых залов, — даже беспорядок казался приятным, потому что красноречиво свидетельствовал
о присутствии живых людей: позабытая на столе книга, начатая женская работа, соломенная шляпка с широкими полями и простеньким полевым цветочком, приколотым к тулье, — самый воздух, кажется, был полон жизни и
говорил о чьем-то невидимом присутствии,
о какой-то женской руке, которая производила этот беспорядок и расставила по окнам пахучие летние цветы.
Когда я подошел к ним, они тревожно стали
говорить о том, что
мертвый зверь есть «Тэму» — грозный хозяин морей, и потому надо как можно скорее уходить отсюда.
Ромашов несвязно, но искренно и подробно рассказал
о вчерашней истории. Он уже начал было угловато и стыдливо
говорить о том раскаянии, которое он испытывает за свое вчерашнее поведение, но его прервал капитан Петерсон. Потирая, точно при умывании, свои желтые костлявые руки с длинными
мертвыми пальцами и синими ногтями, он сказал усиленно-вежливо, почти ласково, тонким и вкрадчивым голосом...
Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«
О поле, поле, кто тебя
Усеял
мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не будут
говорить о нем...
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто
говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь, а — русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман
о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а историю души города Окурова — знаешь?
«Вот и покров прошёл. Осень стоит суха и холодна. По саду летит
мёртвый лист, а земля отзывается на шаги по ней звонко, как чугун. Явился в город проповедник-старичок, собирает людей и
о душе
говорит им. Наталья сегодня ходила слушать его, теперь сидит в кухне, плачет, а сказать ничего не может, одно
говорит — страшно! Растолстела она безобразно, задыхается даже от жиру и неестественно много ест. А от Евгеньи ни словечка. Забыла».
У него был только один соперник — инспектор врачебной управы Крупов, и председатель как-то действительно конфузился при нем; но авторитет Крупова далеко не был так всеобщ, особенно после того, как одна дама губернской аристократии, очень чувствительная и не менее образованная, сказала при многих свидетелях: «Я уважаю Семена Ивановича; но может ли человек понять сердце женщины, может ли понять нежные чувства души, когда он мог смотреть на
мертвые тела и, может быть, касался до них рукою?» — Все дамы согласились, что не может, и решили единогласно, что председатель уголовной палаты, не имеющий таких свирепых привычек, один способен решать вопросы нежные, где замешано сердце женщины, не
говоря уже
о всех прочих вопросах.
— Потому, — подхватила с внезапною силой Ирина, — что мне стало уже слишком невыносимо, нестерпимо, душно в этом свете, в этом завидном положении,
о котором вы
говорите; потому что, встретив вас, живого человека, после всех этих
мертвых кукол — вы могли видеть образчики их четвертого дня, там, au Vieux Chateau, — я обрадовалась как источнику в пустыне, а вы называете меня кокеткой, и подозреваете меня, и отталкиваете меня под тем предлогом, что я действительно была виновата перед вами, а еще больше перед самой собою!
В заседаниях «христианского союза» Зайончек
говорил несколько менее
о своих общениях со святыми и с
мертвыми грешниками, но все-таки держался, по обыкновению, таинственно.
В течение обеда Лежнев и Рудин, как бы сговорившись, все толковали
о студенческом своем времени, припоминали многое и многих —
мертвых и живых. Сперва Рудин
говорил неохотно, но он выпил несколько рюмок вина, и кровь в нем разгорелась. Наконец лакей вынес последнее блюдо. Лежнев встал, запер дверь и, вернувшись к столу, сел прямо напротив Рудина и тихонько оперся подбородком на обе руки.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши,
говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели…
о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах
Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Вообще
говорить с ним не стоило. Как-то бессонной, воющей ночью Артамонов почувствовал, что не в силах носить
мёртвую тяжесть на душе, и, разбудив жену, сказал ей
о случае с мальчиком Никоновым. Наталья, молча мигая сонными глазами, выслушала его и сказала, зевнув...
— Представьте, что только теперь, когда меня выгоняют из России, я вижу, что я никогда не знал ее. Мне
говорили, что нужно ее изучать то так, то этак, и всегда, из всех этих разговоров, выходил только один вздор. Мои несчастия произошли просто оттого, что я не прочитал в свое время «
Мертвых душ». Если бы я это сделал хотя не в Лондоне а в Москве, то я бы первый считал обязательством чести доказывать, что в России никогда не может быть такой революции,
о которой мечтает Герцен.
В то время как вводилась рекрутская повинность, Кантемир изощрялся над неслужащими; когда учреждалась табель
о рангах, он поражал боярскую спесь и местничество; когда народ от притеснений и непонятных ему новостей всякого рода бежал в раскол, он смеялся над
мертвою обрядностью раскольников; когда народ нуждался в грамоте, а у нас учреждалась академия наук, он обличал тех, которые
говорили, что можно жить, не зная ни латыни, ни Эвклида, ни алгебры…
29 ноября. «Гоголь у нас по-прежнему бывает так же часто; он веселее и разговорчивее, нежели был прежде;
говорит откровенно и
о своей книге и вообще стал проще, как все находят. Он твердо намерен продолжать „
Мертвые души“».
Зная, как он не любит, чтоб
говорили с ним об его сочинениях, мы никогда об них не поминали, хотя слух
о «
Мертвых душах» обежал уже всю Россию и возбудил общее внимание и любопытство.
Он с любовью и радостью начал
говорить о том, что у него уже готово в мыслях и что он сделает по возвращении в Москву; что, кроме труда, завещанного ему Пушкиным, совершение которого он считает задачею своей жизни, то есть «
Мертвые души», у него составлена в голове трагедия из истории Запорожья, в которой все готово, до последней нитки, даже в одежде действующих лиц; что это его давнишнее, любимое дитя, что он считает, что эта плеса будет лучшим его произведением и что ему будет с лишком достаточно двух месяцев, чтобы переписать ее на бумагу.
Я не
говорил о том, какое впечатление произвело на меня, на все мое семейство, а равно и на весь почти наш круг знакомых, когда мы услышали первое чтение первой главы «
Мертвых душ». Это был восторг упоения, полное счастье, которому завидовали все, кому не удалось быть у нас во время чтения; потому что Гоголь не вдруг стал читать у других своих знакомых.
Опять еще какой-то
о мертвецах заговорил: я, рассказывает,
мертвую кость имею, кого,
говорит, этою костью обведу, тот сейчас
мертвым сном заснет и не подымется; а другой хвастается, что у него есть свеча из
мертвого сала.
Есть старинное изречение: «de mortuis aut bene, aut nihil», то есть:
о мертвых говори доброе или ничего.
О мертвых же почему не
говорить худого?
И
о том же неоднократно
говорят и апостольские послания: «Христос для того умер и воскрес и ожил, чтобы владычествовать и над
мертвыми, и над живыми — ϊνα καί νεχρών και ζώντων κυρίευση» (Рим. 14:9) (ср. Ефес. 1:20–22; 1 Кор.
Те самые эллины, которые проявляли благочестие к «неведомому Богу» — οίγνώστφ θεώ, сродному плотиновскому трансцендентному «Εν, «услышав
о воскресении
мертвых, одни насмехались, а другие
говорили: об этом послушаем тебя в другое время» (Деян. ап. 17:32), и лишь Дионисий, имени коего приписываются величественные «Ареопагитики», сделался слушателем Павла и тем стал родоначальником нового, христианского эллинизма.
А тут, как нарочно, разные слухи пошли по ярманке: то
говорят, что какого-то купчика в канаве нашли, то затолкуют
о мертвом теле, что на Волге выплыло, потом новые толки: там ограбили, тут совсем уходили человека…
Трафилось так, что лучше нарочно и первостатейный сочинитель не придумает: благоволите вспомнить башмаки, или, лучше сказать, историю
о башмаках, которые столь часто были предметом шуток в наших собеседованиях, те башмаки, которые Филетер обещал принести Катерине Астафьевне в Крыму и двадцать лет купить их не собрался, и буде вы себе теперь это привели на память, то представьте же, что майор, однако, весьма удачно сию небрежность свою поправил, и идучи, по освобождении своем, домой, первое, что сделал, то зашел в склад с кожевенным товаром и купил в оном для доброй супруги своей давно ею жданные башмаки, кои на нее на
мертвую и надеты, и в коих она и в гроб нами честно положена, так как, помните, сама не раз ему
говорила, что „придет-де та пора, что ты купишь мне башмаки, но уже будет поздно, и они меня не порадуют“.
Жозеф этим хотел, по-видимому, оправдать свои отношения к сестре и Горданову, но его труд был вотще: ни Синтянина и никто другой его не слушали. Разговор держался то около дел завода, устраиваемого Бодростиным и Гордановым, то около водопьяновского «воскресения из
мертвых»,
о котором тот
говорил нынче с особенной приятностью.
— Да, случай и обобщения; а только, по правде сказать, не понимаю: почему вы против обобщения случаев? На мой взгляд, не глупее вас был тот англичанин, который, выслушав содержание «
Мертвых душ» Гоголя, воскликнул: «
О, этот народ неодолим». — «Почему же?»
говорят. Он только удивился и отвечал: «Да неужто кто-нибудь может надеяться победить такой народ, из которого мог произойти такой подлец, как Чичиков».
— Хаос в семье, все друг другу не нравятся, ей неприятно слышать, что
говорят ее братья
о гиппических конкурсах и дуэлях, а тем неприятно, что она потрошит
мертвое тело, да и матери неприятно слышать, чем она занята, вот и идет весь дом — кто в лес, кто по дрова… Но зато брат Лука ее очень ласкает и даже посылает ей цветы в вонючку.
— А между тем, я вижу, и ты не знаешь
о многом, что есть на земле. Мне это странно. Я тебе
говорю, что я человек негодный, а ты мне не веришь. А я не поверю тебе, что ты знаешь
о мертвых.
Фуй, фуй! краснею от этих слов; но de mortuis aut bene aut nihil, то есть
о мертвых или добро
говори, или молчи.
Вместе с этим известием прошла в околодке нашем молва, что с войском азиятским в Рингене была какая-то колдунья, бросила
мертвого золотоволосого мальчика пред окнами барона, вынула из дупла какого-то дерева гнездо в виде башмака, с ужасными угрозами показала его издали Фюренгофу,
говорила о какой-то бумаге и ускакала на черном коне вместе с татарским начальником.
Связывая это свое учение с учением евреев
о пришествии мессии, он
говорит евреям
о восстановлении сына человеческого из
мертвых, разумея под этим не плотское и личное восстановление
мертвых, а пробуждение жизни в боге.
А
говоря о себе, Христос ни разу во всех тех местах, которые приводятся в доказательство предсказании его
о «воскресении», ни разу, ни одного разу не употребляет слов: «из
мертвых».
«
О Господи, народ-то чтò зверь, где же живому быть!» слышалось в толпе. «И малый-то молодой… должно из купцов, то-то народ!., сказывают не тот… как же не тот…
О Господи!.. Другого избили,
говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится…»,
говорили теперь те же люди, с болезненно-жалостным выражением глядя на
мертвое тело с посиневшим измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленною длинною, тонкою шеей.
Ей об этом шутя
говорили, но она как будто не понимала даже,
о чем речь, и продолжала «ходить по-генеральски», а потом стали замечать, что она перестала возражать и спорить и на многое старалась «смотреть мимо». И потом вдруг перестала бояться крыс,
мертвых и грозы и ничего решительно не желала, кроме тихого уединения, которого ищут околевающие животные.