Неточные совпадения
Вернувшись в этот день домой, Левин испытывал радостное чувство того, что неловкое положение кончилось и кончилось так, что ему не пришлось лгать. Кроме того, у него осталось неясное воспоминание
о том, что то, что
говорил этот
добрый и милый старичок, было совсем не так глупо, как ему показалось сначала, и что тут что-то есть такое, что нужно уяснить.
—
О! да этот будет со временем
добрый полковник! —
говорил старый Тарас. — Ей-ей, будет
добрый полковник, да еще такой, что и батька за пояс заткнет!
Толстенькая и нескладная, она часто
говорила о любви, рассказывала
о романах, ее похорошевшее личико возбужденно румянилось, в
добрых, серых глазах светилось тихое умиление старушки, которая повествует
о чудесах,
о житии святых, великомучеников.
Но, вспомнив
о безжалостном ученом, Самгин вдруг, и уже не умом, а всем существом своим, согласился, что вот эта плохо сшитая ситцевая кукла и есть самая подлинная история правды
добра и правды зла, которая и должна и умеет
говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно и мудро
о гневе и
о нежности,
о неутолимых печалях матерей и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь.
О боге она
говорила, точно
о добром и хорошо знакомом ей старике, который живет где-то близко и может делать все, что хочет, но часто делает не так, как надо.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она
говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее
добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой, дорогою она рассказала много интересного
о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее,
о Маракуеве, просидевшем в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним,
о своем разочаровании театральной школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
У нее была очень милая манера
говорить о «
добрых» людях и «светлых» явлениях приглушенным голосом; как будто она рассказывала
о маленьких тайнах, за которыми скрыта единая, великая, и в ней — объяснения всех небольших тайн. Иногда он слышал в ее рассказах нечто совпадавшее с поэзией буден старичка Козлова. Но все это было несущественно и не мешало ему привыкать к женщине с быстротой, даже изумлявшей его.
«Что это она вчера смотрела так пристально на меня? — думал Обломов. — Андрей божится, что
о чулках и
о рубашке еще не
говорил, а
говорил о дружбе своей ко мне,
о том, как мы росли, учились, — все, что было хорошего, и между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет все
доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как…»
— Полно пустяки
говорить: напрасно ты связался с ним, —
добра не будет, с толку тебя собьет!
О чем он с тобой разговаривал?
— Милый,
добрый Аркадий Макарович, поверьте, что я об вас… Про вас отец мой
говорит всегда: «милый,
добрый мальчик!» Поверьте, я буду помнить всегда ваши рассказы
о бедном мальчике, оставленном в чужих людях, и об уединенных его мечтах… Я слишком понимаю, как сложилась душа ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это понимаете?
Добрый Константин Николаевич перепробовал, по моей просьбе, все фрукты и верно передавал мне понятие
о вкусе каждого. «Это сладко, с приятной кислотой, а это дряблый, невкусный; а этот, —
говорил он про какой-то небольшой, облеченный красной кожицей плод, больше похожий на ягоду, — отзывается печеным луком» и т. д.
—
О, мне прекрасно! Так хорошо, так хорошо, что лучшего и не желаю, —
говорила Вера Ефремовна, как всегда, испуганно глядя своими огромными
добрыми круглыми глазами на Нехлюдова и вертя желтой тонкой-тонкой жилистой шеей, выступающей из-за жалких, смятых и грязных воротничков кофточки.
В политике, которая в наше время играет господствующую роль, обычно
говорят не об истине и лжи, не
о добре и зле, а
о «правости» и «левости»,
о «реакционности» или «революционности», хотя такого рода критерий начинает терять всякий смысл.
Во-вторых,
о больших я и потому еще
говорить не буду, что, кроме того, что они отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали
добро и зло и стали «яко бози».
За чаем стали опять
говорить о привидениях и злых духах. Захаров все домогался, какой черт у гольдов. Дерсу сказал, что черт не имеет постоянного облика и часто меняет «рубашку», а на вопрос, дерется ли черт с
добрым богом Эндури, гольд пресерьезно ответил...
Когда мы окончили осмотр пещер, наступил уже вечер. В фанзе Че Фана зажгли огонь. Я хотел было ночевать на улице, но побоялся дождя. Че Фан отвел мне место у себя на кане. Мы долго с ним разговаривали. На мои вопросы он отвечал охотно, зря не болтал,
говорил искренно. Из этого разговора я вынес впечатление, что он действительно хороший,
добрый человек, и решил по возвращении в Хабаровск хлопотать
о награждении его чем-нибудь за ту широкую помощь, какую он в свое время оказывал русским переселенцам.
— Нет, Вера Павловна, у меня другое чувство. Я вам хочу сказать, какой он
добрый; мне хочется, чтобы кто-нибудь знал, как я ему обязана, а кому сказать кроме вас? Мне это будет облегчение. Какую жизнь я вела, об этом, разумеется, нечего
говорить, — она у всех таких бедных одинакая. Я хочу сказать только
о том, как я с ним познакомилась. Об нем так приятно
говорить мне; и ведь я переезжаю к нему жить, — надобно же вам знать, почему я бросаю мастерскую.
Добрые и умные люди написали много книг
о том, как надобно жить на свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, —
говорят они, — в том, чтобы мастерские завести по новому порядку.
Наблюдайте, думайте, читайте тех, которые
говорят вам
о чистом наслаждении жизнью,
о том, что человеку можно быть
добрым и счастливым.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с
доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно
говорит о девушках,
о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
Соседи
говорили о свадьбе, как
о деле уже конченном, а
добрая Прасковья Петровна радовалась, что дочь ее наконец нашла себе достойного жениха.
Хотелось мне, во-вторых,
поговорить с ним
о здешних интригах и нелепостях,
о добрых людях, строивших одной рукой пьедестал ему и другой привязывавших Маццини к позорному столбу. Хотелось ему рассказать об охоте по Стансфильду и
о тех нищих разумом либералах, которые вторили лаю готических свор, не понимая, что те имели, по крайней мере, цель — сковырнуть на Стансфильде пегое и бесхарактерное министерство и заменить его своей подагрой, своей ветошью и своим линялым тряпьем с гербами.
Разве придется
говорить о небольших кражах… но тут понятия так сбиты положением, что трудно судить: человек-собственность не церемонится с своим товарищем и поступает запанибрата с барским
добром.
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего
доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем
говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да
о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
—
Добро ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. — Я знаю твой умысел: ты хотел, ты рад был случаю сжечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой дед. Ты думаешь, я не знаю,
о чем
говорил ты сего вечера с Ганною?
О! я знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
— Я знаю, это вам тетушка успела наговорить. Это ложь, ей-богу, ложь! Никакой дарственной записи дядюшка не делал. Хотя, правда, в завещании и упоминается
о какой-то записи; но где же она? никто не представил ее. Я вам это
говорю потому, что искренно желаю вам
добра. Ей-богу, это ложь!
Он
говорит о себе некрасивые, дурные вещи, в этом за ним последовал Жид, но он все-таки считает себя по природе
добрым, хорошим человеком, как и вообще человека, и упоен собой.
Фигура священника Крюковского была по — своему характерная и интересная. Однажды, уже в высших классах, один из моих товарищей, Володкевич,
добрый малый, любивший иногда
поговорить о высоких материях, сказал мне с глубокомысленным видом...
День заметно уходит… Спускается тихая, свежая ночь… И кто-то
добрый и ласковый
говорит о том, что… через несколько минут конец долгого стояния…
—
О тебе же заботился. В самом деле, Харитина, будем дело
говорить. К отцу ты не пойдешь, муж ничего не оставил, надо же чем-нибудь жить? А тут еще подвернутся
добрые люди вроде Ечкина. Ведь оно всегда так начинается: сегодня смешно, завтра еще смешнее, а послезавтра и поправить нельзя.
Что же касается до его сердца, до его
добрых дел,
о, конечно, вы справедливо написали, что я тогда был почти идиотом и ничего не мог понимать (хотя я по-русски все-таки
говорил и мог понимать), но ведь могу же я оценить всё, что теперь припоминаю…
Бахмутов
говорил о своем восторге, что дело это так хорошо кончилось, благодарил меня за что-то, объяснял, как приятно ему теперь после
доброго дела, уверял, что вся заслуга принадлежит мне и что напрасно многие теперь учат и проповедуют, что единичное
доброе дело ничего не значит.
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же
добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они
о нас с тобой плакать не будут… Ты вот
говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани да и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
Милый друг Аннушка, накануне отъезда из Тобольска Николенька привез мне твое письмецо и порадовал меня рассказами
о тебе. Он
говорит, что ты чудесно читаешь, даже ты удивила его своими успехами. Благодарю тебя за эту
добрую весть — продолжай, друг мой.
Черкасов
говорит ему, что счастлив, что имел возможность преклонить колени перед могилой, где покоится прах женщины, которой он давно в душе поклоняется, слыша
о ней столько
доброго по всему Забайкалью.
Спасибо тебе,
добрая Марья Николаевна, за твою беседу на листке твоих деток. Я столько пишу в разные стороны, что просто потерялся. По твоему вопросу
о Нижнем вижу, что я еще не
говорил тебе, что на днях ожидаю Ваню…
Как жаль мне,
добрый Иван Дмитриевич, что не удалось с вами повидаться; много бы надобно
поговорить о том, чего не скажешь на бумаге, особенно когда голова как-то не в порядке, как у меня теперь. Петр Николаевич мог некоторым образом сообщать вам все, что от меня слышал в Тобольске. У Михайлы Александровича погостил с особенным удовольствием:
добрая Наталья Дмитриевна приняла меня, как будто мы не разлучались; они оба с участием меня слушали — и время летело мигом.
Пожалуйста, в
добрую минуту
поговорите мне
о себе,
о всех ваших и дайте маленький отчет
о нашем Казимирском, насчет которого имею разноречащие сведения. Мне бы хотелось иметь ясное об нем понятие, а вы, вероятно, успели обозреть его со всех сторон. Жена писала мне, что она у него с вами обедала. Ужели он со всей своей свитой пускается в путь? Эдак путешествие за границей съест его. Я прямо от него ничего не знаю.
Не
говорю вам
о глубокой моей благодарности за ваше посещение: кажется, это между нами ясно. В награду вам скажу, что пульсация значительно меньше теперь против прошедшей; в известных вам случаях не возвращается. Бывает, но редко и слабее. Я это
добро приписываю силе вашей воли. Вообще и другие припадки уменьшаются, но в сложности нет еще настоящего восстановления сил. Если это богу угодно, то он ускорит или даст терпение, которым не хвастаю сам.
Верно, что вам трудно
о многом
говорить с
добрым Матвеем Ивановичем. Он не был в наших сибирских тюрьмах и потому похож на сочинение, изданное без примечаний, — оно не полно. Надеюсь, он найдет способ добраться до Тобольска, пора бы ему уже ходить без солитера…
Я не люблю писать к вам наскоро, как-нибудь, чтобы только сказать, что я к вам писала, — нет, я люблю
поговорить с вами на просторе, рассказать подробно случающееся со мной, потолковать
о чем-нибудь заветном для меня, в полной уверенности, что все это найдет отголосок в вашем
добром сердце; писавши к вам и прочим друзьям моим, я знаю, что я еще не совсем одна в мире, знаю, что мне будут сочувствовать, а это теперь единственная моя отрада в моей трудной жизни…
Углекислый либерализм поступал иначе. Дорожа правом
говорить о своем беспристрастии и других качествах, отличающих людей высшего развития, он торжественно восстановил
доброе имя Розанова, и напрасно тот избегал встреч с углекислыми: здесь ему готовы были честь и место.
Наконец я обратился к самому свежему предмету моих недоумений: отчего сначала
говорили об Мироныче, как
о человеке злом, а простились с ним, как с человеком
добрым?
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно
добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый
о господском и
о крестьянском деле; они
говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
В последних главах мы с умыслом
говорили несколько подробнее
о сей милой девице для того, чтобы раскрыть полнее ее
добрую душу, скрывавшуюся под столь некрасивой наружностью.
«Бог с вами, кто вам сказал
о каком-то неуважении к вам!.. Верьте, что я уважаю и люблю вас по-прежнему. Вы теперь исполняете святой долг в отношении человека, который, как вы сами
говорили, все-таки сделал вам много
добра, и да подкрепит бог вас на этот подвиг! Может быть, невдолге и увидимся».
Будучи от природы весьма обыкновенных умственных и всяких других душевных качеств, она всю жизнь свою стремилась раскрашивать себя и представлять, что она была женщина и умная, и
добрая, и с твердым характером; для этой цели она всегда
говорила только
о серьезных предметах, выражалась плавно и красноречиво, довольно искусно вставляя в свою речь витиеватые фразы и возвышенные мысли, которые ей удавалось прочесть или подслушать; не жалея ни денег, ни своего самолюбия, она входила в знакомство и переписку с разными умными людьми и, наконец, самым публичным образом творила
добрые дела.
В другой раз я в качестве молодого демократа пустился в его присутствии рассуждать
о свободе (он в тот день был, как я это называл, «
добрый»; тогда с ним можно было
говорить о чем угодно).
Стеклянная старинная чернильница с гусиными перьями — Родион Антоныч не признавал стальных —
говорила о той патриархальности, когда
добрые люди всякой писаной бумаги, если только она не относилась к чему-нибудь божественному, боялись, как огня, и боялись не без основания, потому что из таких чернильниц много вылилось всяких зол и напастей.
После своего неудачного свидания с «
добрым гением» набоб чувствовал себя очень скверно. Он никому не
говорил ни слова, но каждую минуту боялся, что вот-вот эта сумасшедшая разболтает всем
о своем подвиге, и тогда все пропало. Показаться смешным для набоба было величайшим наказанием. Вот в это тяжелое время генерал и принялся расчищать почву для Тетюева, явившись к набобу с своим объемистым докладом.