Неточные совпадения
— Ну, посещайте Мездровых, — перебил Волков, — там уж
об одном
говорят,
об искусствах; только и слышишь: венецианская школа, Бетховен да Бах, Леонардо да Винчи…
С ней он мог
говорить о литературе,
об искусстве, о чем угодно, мог жаловаться ей на жизнь, на людей, хотя во время серьезного разговора, случалось, она вдруг некстати начинала смеяться или убегала в дом.
Мы толковали и о будущей жизни, и
об искусствах, и о службе, и о женитьбе, и о воспитании детей, и никогда нам в голову не приходило, что все то, что мы
говорили, был ужаснейший вздор.
Степан Трофимович
говаривал иногда
об искусстве, и весьма хорошо, но несколько отвлеченно.
И знаю я ее среди рабочих,
Когда она им
об искусстве говорит.
В одних домах уже спали, в других играли в карты; мы ненавидели эти дома, боялись их и
говорили об изуверстве, сердечной грубости, ничтожестве этих почтенных семейств, этих любителей драматического
искусства, которых мы так испугали, и я спрашивал, чем же эти глупые, жестокие, ленивые, нечестные люди лучше пьяных и суеверных куриловских мужиков, или чем лучше они животных, которые тоже приходят в смятение, когда какая-нибудь случайность нарушает однообразие их жизни, ограниченной инстинктами.
— Давайте раз навсегда условимся: будем
говорить об актерах,
об актрисах, писателях, но оставим в покое
искусство.
— Напрасно! Вы
говорите — напрасно! А что, ежели я, бесстыдник, художник Истомин, сейчас после этого «напрасно» объявлю, что всякому, кто посмеет при мне сказать еще хотя одно такое гнусное слово
об искусстве, которого он не понимает, то я ему сейчас вот этими самыми руками до ушей рот разорву?
(Мы будем
говорить только о прекрасном потому, что было бы утомительно повторять три раза одно и то же: все, что говорится в господствующей ныне эстетике о прекрасном, совершенно прилагается в ней к его видоизменениям; точно так же наша критика господствующих понятий о различных формах прекрасного и наши собственные понятия
об отношении прекрасного в
искусстве к прекрасному в действительности вполне прилагаются и ко всем остальным элементам, входящим в содержание
искусства, а в числе их к возвышенному и комическому.)
Сила
искусства есть сила общих мест. Есть еще в произведениях
искусства сторона, по которой они в неопытных или недальновидных глазах выше явлений жизни и действительности; — в них все выставлено напоказ, объяснено самим автором, между тем как природу и жизнь надобно разгадывать собственными силами. Сила
искусства — сила комментария; но
об этом должны будем
говорить мы ниже.
Потому, если эстетика — наука о прекрасном по содержанию, то она не имеет права
говорить о возвышенном, как не имеет права
говорить о добром, истинном и т. д. Если же понимать под эстетикою науку
об искусстве, то, конечно, она должна
говорить о возвышенном, потому что возвышенное входит в область
искусства.
Мы
говорили об источниках предпочтения произведений
искусства явлениям природы и жизни относительно содержания и выполнения, но очень важно и впечатление, производимое на нас
искусством или действительностью: степенью его также измеряется достоинство вещи.
Об этом качестве художественного произведения придется
говорить при определении сущности
искусства.
В продолжение дороги, которая тянулась более четырех суток, Гоголь
говорил иногда с увлечением о жизни в Италии, о живописи (которую очень любил и к которой имел решительный талант),
об искусстве вообще, о комедии в особенности, о своем «Ревизоре», очень сожалея о том, что главная роль, Хлестакова, играется дурно в Петербурге и Москве, отчего пиеса теряла весь смысл (хотя в Москве он не видал «Ревизора» на сцене).
Он приходил к нам отдыхать от своих творческих трудов,
поговорить вздор, пошутить, поиграть на бильярде, на котором, разумеется, играть совершенно не умел, но Константину удавалось иногда затягивать его в серьезные разговоры
об искусстве вообще.
После обеда Гоголь долго
говорил с Григорием Ивановичем
об искусстве вообще: о музыке, живописи, о театре и характере малороссийской поэзии;
говорил удивительно хорошо!
Но все-таки
об искусстве они
говорили горячо и гордо. Тимофеев-Сумской не раз читал лекцию
об утерянном «классическом жесте ухода».
И что
говорил о театре и
об актерах Кукин, то повторяла и она. Публику она так же, как и он, презирала за равнодушие к
искусству и за невежество, на репетициях вмешивалась, поправляла актеров, смотрела за поведением музыкантов, и когда в местной газете неодобрительно отзывались о театре, то она плакала и потом ходила в редакцию объясняться.
Врач Эриксимах
говорит об Эросе: «На основании медицины, нашего
искусства, думается мне, можно видеть, что Эрос имеет власть не только над душами людей, силою красоты, но силою многого другого и над прочим, как над телами всех животных, так и над произрастающим из земли, словом сказать, над всем существующим (εν πασι τοις ού'σι), что бог этот велик и дивен и имеет влияние над всем (επί παν τείνει) в делах, как божеских, так и человеческих» (186 а) [Ср.
Я помогал Лаптеву недели две, и во все это время он, как назло, не
говорил со мною ни одного слова
об искусстве, а между тем я видел, что он считает меня далеко не чуждым этому призванию.
Гаврилов стал
говорить о ненормальности строя теперешнего общества, о разделении труда и проистекающих отсюда бедствиях,
об аристократизме науки и
искусства, о церкви, о государстве.
Говорил он, подняв голову и блестя глазами, голосом проповедника-фанатика. Николай Иванович слабо зевнул и вынул часы.
Об искусстве говорят так, как мы
говорим о борьбе.
Лафенестр и Визева
говорят об упадке
искусства кватроченто, о вырождении Возрождения, иссякании в нем творческих сил и
об усилиях Савонаролы вернуться к творческим религиозным истокам треченто.
— Я о деле
говорю, — каким-то неестественным голосом крикнула она, — оно мне дороже всего. Напрасно думаете, что я уж и на это права не имею и разум настолько потеряла, что и
об искусстве забыла. Оно для меня выше всего и, конечно, выше ваших личных интересов.
Темно-каштановые волосы густым бандо падали на ее спину из-под легкой черной кружевной шляпы с веткой темной сирени. Темно-лиловое платье красиво облегало ее стан,
говоря, впрочем, более
об искусстве корсетницы и портнихи, нежели о дарах природы.
Когда герцог посещал его мастерскую, он в самом деле
говорил не
об одном
искусстве, а и о многом другом, о чем не все смели надеяться иметь с ним беседы.