Неточные совпадения
Но, вспомнив о безжалостном ученом, Самгин вдруг, и уже не умом, а всем существом своим, согласился, что вот эта плохо сшитая ситцевая кукла и есть самая подлинная история правды добра и правды зла, которая и должна и умеет говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно и мудро о
гневе и о нежности, о неутолимых печалях
матерей и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь.
— Нет, слушай дальше… Предположим, что случилось то же с дочерью. Что теперь происходит?.. Сыну родители простят даже в том случае, если он не женится на
матери своего ребенка, а просто выбросит ей какое-нибудь обеспечение. Совсем другое дело дочь с ее ребенком… На нее обрушивается все:
гнев семьи, презрение общества. То, что для сына является только неприятностью, для дочери вечный позор… Разве это справедливо?
Много слез стоила бедной
матери эта неудача, — слез и стыда. Ей, «милостивой пани» Попельской, слышавшей гром рукоплесканий «избранной публики», сознавать себя так жестоко пораженной, и кем же? — простым конюхом Иохимом с его глупою свистелкой! Когда она вспоминала исполненный пренебрежения взгляд хохла после ее неудачного концерта, краска
гнева заливала ее лицо, и она искренно ненавидела «противного хлопа».
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,
Глаза его
гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый язык:
«Поеду!» Сказать не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли, считаешь
И
мать, и отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Митя способен к жертвам: он сам терпит нужду, чтобы только помогать своей
матери; он сносит все грубости Гордея Карпыча и не хочет отходить от него, из любви к его дочери; он, несмотря на
гнев хозяина, пригревает в своей комнате Любима Торцова и дает ему даже денег на похмелье.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только
мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит
гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с
гневом встречала такие речи моя
мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
Она напомнила мне, какой перенесла
гнев от моей
матери за подобные слова об тетушках, она принялась плакать и говорила, что теперь, наверное, сошлют ее в Старое Багрово, да и с мужем, пожалуй, разлучат, если Софья Николавна узнает об ее глупых речах.
Приехав домой, я ужасно встревожил свою
мать сначала безмолвным волнением и слезами, а потом исступленным
гневом на злодейские поступки Матвея Васильича.
И всю дорогу до города, на тусклом фоне серого дня, перед
матерью стояла крепкая фигура чернобородого Михаилы, в разорванной рубахе, со связанными за спиной руками, всклокоченной головой, одетая
гневом и верою в свою правду.
Он быстро подошел ко мне и положил мне на плечо тяжелую руку. Я с усилием поднял голову и взглянул вверх. Лицо отца было бледно. Складка боли, которая со смерти
матери залегла у него между бровями, не разгладилась и теперь, но глаза горели
гневом. Я весь съежился. Из этих глаз, глаз отца, глянуло на меня, как мне показалось, безумие или… ненависть.
В одну минуту собралась толпа вооруженных татар и, пылая
гневом, под предводительством раздраженного отца [Другой вариант этого предания говорит, что
мать с сыновьями преследовала убежавшую дочь.
Гордей Евстратыч ринулся было на брата с кулаками, но Татьяна Власьевна опять удержала его, и он заскрежетал зубами от бессильного
гнева. Когда Зотушка вышел, Татьяна Власьевна тихо заплакала, а Гордей Евстратыч долго бегал по своей горнице и кричал на
мать...
Чем дольше девочка училась там, чем дальше и дальше шло ее воспитание, тем как-то суше и неприветливее становилась она к
матери и почти с
гневом, который едва доставало у нее сил скрывать, относилась к образу ее жизни и вообще ко всем ее понятиям.
— Покориться судьбе, — продолжал Рудин. — Что же делать! Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо; но посудите сами, Наталья Алексеевна, я беден… Правда, я могу работать; но если б я был даже богатый человек, в состоянии ли вы перенести насильственное расторжение с вашим семейством,
гнев вашей
матери?.. Нет, Наталья Алексеевна, об этом и думать нечего. Видно, нам не суждено было жить вместе, и то счастье, о котором я мечтал, не для меня!
Оглянулись:
мать стояла и, закинув голову, смотрела с
гневом, почти с ненавистью.
И кричит на меня, как ребёнок, и словно
мать: странно ласков его
гнев, подобный первому грому весны.
Как чужие-то отец с
матерьюБезжалостливы уродилися:
Без огня у них сердце разгорается,
Без смолы у них
гнев раскипается;
Насижусь-то я у них, бедная,
По конец стола дубового,
Нагляжусь-то я, наплачуся.
Ананий Яковлев. Что ж так? И тем уж, что ли, брезгует?.. (Грустно улыбаясь и качая головой.) Человек-то, как видно, заберет себе блажь в голову, так что хошь с ним делай, ничего понять не может: ты к нему с добром, а он все к тебе с колом. Я вот теперь не то, что с
гневом каким, а истерзаючись всем сердцем моим и со слезами на очах своих, при
матери вашей прошу вас: образумьтесь и станем жить, как и прочие добрые люди!
Матрена. Не знаю,
мать; господин, вестимо, волен все сказать, а что, кажись бы, экому барину хорошему и заниматься этим не дляче было; себя только беспокоить, бабу баламутить и мужичка ни за что под
гнев свой подводить… а псам дворовым, или злодею бурмистру, с пола-горя на чужой-то беде разводы разводить…
Исчезли в мыслях храм, останки те нетленны,
Пред коими и дочь и
матерь преклоненны,
Молили пременить на милость
гнев небес.
Наконец, когда старик заснул, совершенно пьяный, часов в одиннадцать вечера,
мать невесты, особенно злившаяся в этот день на
мать Пселдонимова, решилась переменить
гнев на милость и выйти к балу и к ужину.
Хоть ярость и
гнев и кипели на сердце, но на
мать родную он излить их не мог.
Вспыхнувши
гневом, коню отвечал Ахиллес быстроногий:
«Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота!
Знаю я сам хорошо, что судьбой суждено мне погибнуть
Здесь, далеко от отца и от
матери. Но не сойду я
С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью!»
Молвил, — и с криком вперед устремил он коней звуконогих.
Тася тихо плакала. Теперь она не чувствовала ни озлобления, ни
гнева. Вид исхудалой, измученной Леночки, которую она не видела после печального происшествия, теперь лучше всяких слов доказал ей, как она виновата. Но Тася была слишком избалована и горда, чтобы показать другим свое раскаяние. Она молча, хмуря брови и кусая губы, поцеловала руку
матери, обняла наскоро брата и села в коляску, стараясь не обнаружить своего волнения.
Я взглянула на говорившую. У нее было сердитое и важное лицо. Потом я встретила взгляд моего отца. Он стал мрачным и суровым, каким я не раз видела его во время
гнева. Напоминание о моей покойной деде со стороны ее врага (бабушка не хотела видеть моей
матери и никогда не бывала у нас при ее жизни) не растрогало, а скорее рассердило его.
Чрезвычайно трогательны были бы колебания Лира между гордостью,
гневом и надеждой на уступки дочери, если бы они не были испорчены теми многословными нелепостями, которые произносит Лир о том, что он развелся бы с мертвой
матерью Реганы, если бы Регана не была ему рада, или о том, что он призывает ядовитые туманы на голову дочери, или о том, что так как силы неба стары, то они должны покровительствовать старцам, и многое другое.
Не спит княжна и всякие думы думает. Разбудить, разве, няньку Панкратьевну, да начнет она причитать над ней, да с уголька спрыскивать: сглазил-де недобрый человек ее деточку, сказки, старая, начнет рассказывать, все до единой княжне знакомые. Чувствуется княжне, что не понять Панкратьевне, что с ней делается, да и объяснить нельзя: подвести, значит, под
гнев старухи Танюшу — свою любимицу. Доложит она как раз князю — батюшке, а тот, во гневный час, отошлет Танюшу в дальнюю вотчину — к отцу с
матерью.
Года через три учитель объявил, что ученица выучена, и действительно, Даша усвоила почти всю его книжную мудрость и больше ее было ему учить нечему. Ученье произвело на нее как будто смягчающее действие, она стала тише и задумчивее, хотя по временам на нее находили прежние вспышки неистового
гнева, от которого прятались отец с
матерью и все домашние.
Княжна покраснела. Ей надо было передать предложение, признание князя и тот поцелуй, которым они обменялись, но княжна Людмила решила не говорить о последнем
матери. Это был не страх перед родительским
гневом. Нет, это было, скорее, инстинктивное желание сохранить в неприкосновенной свежести впечатление первого поцелуя, данного ею любимому человеку.
— Жаловаться… на меня кому жаловаться! — крикнул вне себя от
гнева князь… — Да будь она хоть чертова подданная и имей целых три
матери, она будет моею… то есть она будет камер-юнгферой моим племянницам, слышал?
Константин Николаевич понял. Вся кровь бросилась ему в лицо. Он за последнее время много думал о пережитом и перевиденном в доме своей приемной
матери «тети Дони», как продолжал называть ее, по привычке детства и составил себе определенное понятие о нравственном ее образе. Она одинаково требовала жертв, как для своей зверской ласки, так и для своего зверского
гнева. Неужели рок теперь судил ему сделаться этой жертвой.
Он обеими руками охватил
мать, и дикое, страшное рыдание вырвалось из его груди, рыдание, в котором было столько же
гнева и горечи, сколько страдания.
И
мать перекрестила младенца во имя отца и сына и святого духа, боясь, чтобы гордые желания ее в самом деле не навлекли на него
гнева божьего, и прижимала его к груди своей, в которой сердце билось, как ускоренный маятник, и все было что-то не на месте.
Как чудно хороши и как порой деспотически жестоки эти первые месяцы, когда дитя освобождается постепенно от продолжающейся еще некоторое время бессознательной утробной жизни: первая улыбка — признак возникающего сознания, беспричинный часто плач, как ножом режущий сердце
матери, капризы и даже
гнев существа, о котором еще не решен вопрос, принадлежит ли оно земле или небу, — все это заставляет трепетать за начинающую нить жизни, которую способно оборвать легкое веяние зефира.
— Скажи, — вскричал он дрожащим от
гнева голосом, обратясь к служителю своего дяди, — скажи пославшему тебя, что если б он не был братом моей
матери…
«Пустяки! — со смехом подумал он. —
Гнев подобной женщины, оскорбления кокотки… напрасные угрозы бессильной злобы! Я еще в выигрыше… К черту эту кокотку, разыгрывающую из себя добродетельную
мать, к черту, пожалуй, и дочь…»