Неточные совпадения
— Ну, вот и ты! — начала она, запинаясь от радости. — Не сердись на меня, Родя, что я тебя так глупо встречаю, со
слезами: это я смеюсь, а не плачу. Ты думаешь, я плачу? Нет, это я радуюсь, а уж у меня
глупая привычка такая:
слезы текут. Это у меня со смерти твоего отца, от всего плачу. Садись, голубчик, устал, должно быть, вижу. Ах, как ты испачкался.
Много
слез стоила бедной матери эта неудача, —
слез и стыда. Ей, «милостивой пани» Попельской, слышавшей гром рукоплесканий «избранной публики», сознавать себя так жестоко пораженной, и кем же? — простым конюхом Иохимом с его
глупою свистелкой! Когда она вспоминала исполненный пренебрежения взгляд хохла после ее неудачного концерта, краска гнева заливала ее лицо, и она искренно ненавидела «противного хлопа».
— Перестань печалиться,
глупая, — утешал Мыльников. — Москва нашим-то
слезам не верит… А ты мне деляночку-то охлопочи. Изнищал я вконец…
— Та будь ласкова, разговори своего-то старика, — уговаривала Ганна со
слезами на глазах. —
Глупая моя Федорка, какая она сноха в таком большом дому… И делать ничего не вмеет, — совсем ледаща.
Я много думала над своим положением, много плакала, не беспокоя, однако, вас своими
слезами и находя, что вы ставите меня в роль, которая меня унижает в моих собственных глазах, решилась сказать вам: или перемените свое обращение со мною, и я стану беречь и любить вас, или оставьте меня в покое, потому что таким, каковы вы были со мною до этой поры, вы мне решительно противны, и я представляюсь себе ничтожною и
глупою».
Эта
глупая забава продолжалась довольно долго и стоила мне многих волнений, огорчений и даже
слез.
Этим мучат меня каждодневно, денно и нощно, у меня же в доме,
слезами, вздохами,
глупыми намеками!
Я помню, что я покраснела до ушей и чуть не со
слезами на глазах стала просить его успокоиться и не обижаться нашими
глупыми шалостями, но он закрыл книгу, не докончил нам урока и ушел в свою комнату.
Липочка! Липа! Ну, будет! Ну, перестань! (Сквозь
слезы.) Ну, не сердись ты на меня (плачет)… бабу
глупую… неученую… (Плачут обе вместе.) Ну, прости ты меня… сережки куплю.
Та начинает как бы сердиться; она замечает наконец «Augustin», она хочет сбросить ее, отогнать как навязчивую ничтожную муху, но «Mein lieber Augustin» уцепилась крепко; она весела и самоуверенна; она радостна и нахальна; и «Марсельеза» как-то вдруг ужасно
глупеет: она уже не скрывает, что раздражена и обижена; это вопли негодования, это
слезы и клятвы с простертыми к провидению руками...
— А ты — умный! — с внезапною досадою ответила Людмила, вытерла
слезы и вздохнула. — Пойми,
глупый, — заговорила она тихим убеждающим голосом, — только в безумии счастье и мудрость.
— У меня?
Слезы? — Она утерла глаза платком. — О
глупый! Он еще не знает, что и от счастья плачут. Так я хотела сказать: когда я увидала тебя в первый раз, я в тебе ничего особенного не нашла, право. Я помню, сначала Шубин мне гораздо более понравился, хотя я никогда его не любила, а что касается до Андрея Петровича, — о! тут была минута, когда я подумала: уж не он ли? А ты — ничего; зато… потом… Потом… так ты у меня сердце обеими руками и взял!
— Простите мне, мой ангел, этот
глупый смех, — отвечала Даша, обтирая выступившие у нее от хохота
слезы, и рассказала пани Свентоховской, как устроилась ее поездка. Солидная пани Свентоховская покачала головой.
Особенно роман «Франчичико Петрочио» и «Приключения Ильи Бенделя», как
глупым содержанием, так и нелепым, безграмотным переводом на русский язык, возбуждали сильный смех, который, будучи подстрекаемый живыми и остроумными выходками моей матери, до того овладевал слушателями, что все буквально валялись от хохота — и чтение надолго прерывалось; но попадались иногда книги, возбуждавшие живое сочувствие, любопытство и даже
слезы в своих слушателях.
И что ей еще показалось: будто черные, круглые, еще недавно такие свирепые глаза были влажны от
слезы. «А я в Сашеньке усомнилась, — подумала она благодарно, — нет, никогда мне,
глупой, его не оценить».
— Дьявол бы совсем взял эту глупость! — начал он мне на ухо, стараясь в то же время сморгнуть и утереть свою
слезу. — Выдумать еще надо что-нибудь
глупее, как прийти на семейный праздник для того, чтобы поздравить девушку и вдруг самому напроситься на общее внимание!
Это предложение поразило Юрия: он почувствовал некоторый стыд: «как! — думал он, — и я для нее побоюсь пожертвовать этой
глупой жизнью…», но скоро, с помощию некоторых услужливых софизмов, он успокоил свою гордость, победил стыд неуместный — и, увы! — согласился,
слез с коня и махнул рукою Федосею на прощанье.
Он смутно почувствовал, что сказано им не то, что хотелось сказать, и даже сказана какая-то неправда. А чтоб успокоить жену и отвести от себя опасность, нужно было сказать именно правду, очень простую, неоспоримо ясную, чтоб жена сразу поняла её, подчинилась ей и не мешала ему
глупыми жалобами,
слезами, тем бабьим, чего в ней до этой поры не было. Глядя, как она небрежно, неловко укладывает дочь, он говорил...
Тогда что, сударыня вы моя? тогда мне-то что делать прикажете? прикажете мне, сударыня вы моя, следуя некоторым
глупым романам, на ближний холм приходить и таять в
слезах, смотря на хладные стены вашего заключения, и, наконец, умереть, следуя привычке некоторых скверных немецких поэтов и романистов, так ли, сударыня?
— Что буркалы-то выпучила? — сказала она, принимаясь снова тормошить девку. — Столбняк нашел, что ли? Ну, чего смотришь, как шальная какая?.. Встань, говорят тебе… эх-ма! Ишь как ревет, полоумная… словно махонькая какая… право-ну… Ах ты, дура, дура!.. Вишь, как рубашку вымочила слезами-то своими
глупыми… Пошла, просушись… скотина ты этакая… право-ну…
Бывало, этой думой удручен,
Я прежде много плакал и
слезамиЯ жег бумагу. Детский
глупый сон
Прошел давно, как туча над степями;
Но пылкий дух мой не был освежен,
В нем родилися бури, как в пустыне,
Но скоро улеглись они, и ныне
Осталось сердцу, вместо
слез, бурь тех,
Один лишь отзыв — звучный, горький смех…
Там, где весной белел поток игривый,
Лежат кремни — и блещут, но не живы!
— Что тебе, Максимыч, слушать
глупые речи мои? — молвила на то Аксинья Захаровна. — Ты голова. Знаю, что ради меня, не ради его, непутного, Микешку жалеешь. Да сколь же еще из-за него, паскудного, мне
слез принимать, глядя на твои к нему милости? Ничто ему, пьянице, ни в прок, ни в толк нейдет. Совсем, отято́й, сбился с пути. Ох, Патапушка, голубчик ты мой, кормилец ты наш, не кори за Микешку меня, горемычную. Возрадовалась бы я, во гробу его видючи в белом саване…
— Ты плачешь, матушка!.. — сквозь
слезы лепетала, прижимаясь к Манефе, Фленушка. — Вот какая я злая, вот какая я нехорошая!.. Огорчила матушку, до
слез довела… Прости меня,
глупую!.. Прости, неразумную!.. Полно же, матушка, полно!.. Утоли сердце, успокой себя… Не стану больше
глупых речей заводить, никогда из воли твоей я не выйду… Вечно буду в твоем послушанье. Что ни прикажешь, все сделаю по-твоему…
Начали говорить о любительском спектакле. Как эта
глупая беседа не вязалась с тем недавним ужасом, который был написан на лице Ольги, когда она вбежала час тому назад, бледная, плачущая, с распущенными волосами! Как дешевы этот ужас, эти
слезы!
— Ну, уж что сказано раз… так уж нечего говорить, — пробурчал наконец Ардальон сквозь зубы, в каком-то раздумье. — Да, пожалуйста, слезы-то в сторону! — прибавил он, заметив, что невеста вытерла платком свои глаза; — терпеть не могу, когда женщины плачут: у них тогда такое
глупое лицо — не то на моченую репу, не то на каучуковую куклу похоже… Чего куксишь-то? Полно!.. Садись-ка лучше ко мне на колени — это я, по крайности, люблю хоть; а
слезы — к черту!
«Как удивятся девочки! Какое растерянное,
глупое лицо будет завтра у Арно, когда она не найдет меня в постели. А Перская? Сколько
слез прольет бедняжка, пока не узнает о моей судьбе…»
Мальчикам действительно было стыдно за их поступок. Они уже не смеялись больше, но смирнехонько лежали в своих постельках. А Бобка со
слезами на глазах помогал подбирать осколки злосчастной табакерки. Шалость зашла слишком далеко. Мальчики Волгины были вовсе не злые дети, и они никак не предчувствовали такого несчастного конца своей
глупой забавы.
А наутро, проснувшись, увидел над столом Сашеньку, в
слезах дочитывающую мой
глупый дневник, такую бледную и такую милую от бессонной ночи, которую она провела всю для меня. Сашенька моя, Сашенька, святая ты моя!