Бывало, я искал могучею душой
Забот, трудов,
глубоких ощущений,
В страданиях мой пробуждался гений
И весело боролся я с судьбой;
И был я горд, и силен, и свободен,
На жизнь глядел, как на игрушку я,
И в злобе был я благороден,
И жалость не смешна казалася моя,
Но час пришел — и я упал, — ничтожный,
Безумец, безоружен против мук и зла;
Добро, как счастие, мне стало невозможно.
И месть, как жизнь, мне тяжела…
Неточные совпадения
— Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления — в силу
ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен — и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? — тоже в силу
ощущения. Это все едино.
Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу.
Райский, живо принимая впечатления, меняя одно на другое, бросаясь от искусства к природе, к новым людям, новым встречам, — чувствовал, что три самые
глубокие его впечатления, самые дорогие воспоминания, бабушка, Вера, Марфенька — сопутствуют ему всюду, вторгаются во всякое новое
ощущение, наполняют собой его досуги, что с ними тремя — он связан и той крепкой связью, от которой только человеку и бывает хорошо — как ни от чего не бывает, и от нее же бывает иногда больно, как ни от чего, когда судьба неласково дотронется до такой связи.
Не скажу, чтобы впечатление от этого эпизода было в моей душе прочно и сильно; это была точно легкая тень от облака, быстро тающего в ясный солнечный день. И если я все-таки отмечаю здесь это
ощущение, то не потому, что оно было сильно. Но оно было в известном тоне, и этой душевной нотке суждено было впоследствии зазвучать гораздо
глубже и сильнее. Вскоре другие лица и другие впечатления совершенно закрыли самое воспоминание о маленькой еврейской принцессе.
Все это сплеталось и звенело на фоне того особенного
глубокого и расширяющего сердце
ощущения, которое вызывается в душе таинственным говором природы и которому так трудно подыскать настоящее определение…
А Петр все молчал, приподняв кверху слепые глаза, и все будто прислушивался к чему-то. В его душе подымались, как расколыхавшиеся волны, самые разнообразные
ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его, как подхватывает волна на морском берегу долго и мирно стоявшую на песке лодку… На лице виднелось удивление, вопрос, и еще какое-то особенное возбуждение проходило по нем быстрыми тенями. Слепые глаза казались
глубокими и темными.
В каждом ее движенье высказывалась невольная, несколько неловкая грация; голос ее звучал серебром нетронутой юности, малейшее
ощущение удовольствия вызывало привлекательную улыбку на ее губы, придавало
глубокий блеск и какую-то тайную ласковость ее засветившимся глазам.
Обе на минутку задумались. Глубоко-глубоко под ними покоилось море. Со скамейки не было видно берега, и оттого
ощущение бесконечности и величия морского простора еще больше усиливалось. Вода была ласково-спокойна и весело-синя, светлея лишь косыми гладкими полосами в местах течения и переходя в густо-синий
глубокий цвет на горизонте.
Лес вызывал у меня чувство душевного покоя и уюта; в этом чувстве исчезли все мои огорчения, забывалось неприятное, и в то же время у меня росла особенная настороженность
ощущений: слух и зрение становились острее, память — более чуткой, вместилище впечатлений —
глубже.
Он замолчал с
ощущением горечи во рту, и они оба сидели минут пять тихо и не шевелясь. Вдруг из гостиной послышались звучные аккорды, и немного тронутый, но полный
глубокого выражения голос Миллера запел...
Ощущение глубокой усталости овладело Литвиновым…Отдохнуть бы хоть часик…Но Таня?
Замерло пение, — Илья вздохнул
глубоким, легким вздохом. Ему было хорошо: он не чувствовал раздражения, с которым пришёл сюда, и не мог остановить мысли на грехе своём. Пение облегчило его душу и очистило её. Чувствуя себя так неожиданно хорошо, он недоумевал, не верил
ощущению своему, но искал в себе раскаяния и — не находил его.
Сначала передо мной проходит поодиночке целая вереница вялых, бесцельно глядящих и изнемогающих под игом апатии лиц; постепенно эта вереница скучивается и образует довольно плотную, темную массу, которая полубезумно мечется из стороны в сторону, стараясь подражать движениям настоящих, живых людей; наконец я
глубже и
глубже погружаюсь в область сновидений, и воображение мое, как бы утомившись призрачностью пережитых мною
ощущений, останавливается на единственном связном эпизоде, которым ознаменовалось мое пребывание в Петербурге.
Хотелось сильных движений, щекочущего
ощущения воздуха, быстро бегущего в глаза и ноздри, горячих толчков сердца,
глубокого дыхания.
В
глубокое умиление пришла мать Виринея. Лицо ее, выражавшее душевную простоту и прямоту, сияло теперь внутренним
ощущением сладостной жалости, радостного смирения, умильного, сердечного сокрушенья.
Смотрит на ту же жизнь живой, — и взгляд его проникает насквозь, и все существо горит любовью. На живой душе Толстого мы видим, как чудесно и неузнаваемо преображается при этом мир. Простое и понятное становится таинственным, в разрозненном и мелком начинает чуяться что-то единое и огромное; плоская жизнь вдруг бездонно углубляется, уходит своими далями в бесконечность. И стоит душа перед жизнью, охваченная
ощущением глубокой, таинственной и священной ее значительности.
Но когда пришел — чувствовалась
глубокая натянутость, разговора интересного не завязывалось, и не было
ощущения, как прежде, что вот — что-то неожиданно придет и уничтожит напряжение, и станет легко, просто и хорошо.
Это мимолетное угрызение совести быстро исчезло. Он никогда не любил Анжель; он имел к ней когда-то лишь сильный каприз. Теперь же, после ее упреков, он ее решительно ненавидел, это новое чувство
глубокой ненависти заменило все другие
ощущения.
И, уже стараясь взволновать себя, вернуться к потерянным
ощущениям страха и беспокойства, она стала припоминать и рассказывать, немного сочиняя, свои темные сны, но страх не возвращался, и чем
глубже было спокойное внимание Юрия Михайловича, тем явно несообразнее, просто глупее становились убедительные сны.
Он не спал и не бодрствовал: одни члены его тела еще кое-как передавали свои
ощущения мозгу, другие же спали в
глубоком оцепенении.