Поплыли назад в Россию, добрели до отца игумна, обо всем ему доложили: «Нет, мол, за Египтом никакой Емакани, нет, мол, в Фиваиде древлей веры…» И опять велел игумен служить соборную панихиду, совершить поминовенье по усопшим, ради Божия дела
в чуждых странах живот свой скончавших…
Неточные совпадения
Онегин был готов со мною
Увидеть
чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.
Отец его тогда скончался.
Перед Онегиным собрался
Заимодавцев жадный полк.
У каждого свой ум и толк:
Евгений, тяжбы ненавидя,
Довольный жребием своим,
Наследство предоставил им,
Большой потери
в том не видя
Иль предузнав издалека
Кончину дяди старика.
Решением этого вопроса решится и предыдущий, то есть о том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства, все, что может только она дать человеку за труд? усовершенствует ли он всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли последние
в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли, до сих пор
чуждые стране?
А он, который был на «ты» почти со всем университетом, тем не менее чувствовал себя таким одиноким
в чужом городе и до сих пор
чуждой для него
стране!
Бельтов прошел
в них и очутился
в стране, совершенно ему неизвестной, до того
чуждой, что он не мог приладиться ни к чему; он не сочувствовал ни с одной действительной стороной около него кипевшей жизни; он не имел способности быть хорошим помещиком, отличным офицером, усердным чиновником, — а затем
в действительности оставались только места праздношатающихся, игроков и кутящей братии вообще; к чести нашего героя, должно признаться, что к последнему сословию он имел побольше симпатии, нежели к первым, да и тут ему нельзя было распахнуться: он был слишком развит, а разврат этих господ слишком грязен, слишком груб.
Чувство каждой должности рождало
в Ней стремление и силу исполнить ее — и Россия, Ей некогда
чуждая, став театром Ее добродетелей, сделалась для Екатерины истинным отечеством, нежно любимым, ибо отечество для душ великих есть та
страна, где они могут действовать; их ближние — суть те люди, которых могут они творить счастливыми.
Да, скажут те, которые путешествовали
в странах чуждых и везде искали знаков человеколюбивого Правления, — да, скажут они, где представлялось взору их нечто подобное Сиротскому Дому Екатерины?
Что тут, действительно, могло поражать, что теперь с особенною яркостью бросалось
в глаза, — это та невиданно-глубокая, всеобщая вражда, которая была к начавшим войну правителям
страны: они вели на борьбу с врагом, а сами были для всех самыми
чуждыми, самыми ненавистными врагами.
Тогда выставлялись ломаными чертами то изувеченное
в боях лицо ветерана, изображавшее охуждение и грусть, то улыбка молодого его товарища, искосившего сладострастный взгляд на обольстительную девушку, то на полном, глупом лице рекрута страх видеть своего начальника, а впереди гигантская пьяная фигура капитана, поставившего над глазами щитом огромную, налитую спиртом руку, чтобы видеть лучше пред собою, и, наконец, посреди всех бледное, но привлекательное лицо швейцарки, резко выходившее изо всех предметов своими полуизмятыми прелестями, страхом и нетерпением, толпившимися
в ее огненных глазах, и одеждою,
чуждою стране,
в которой происходила сцена.
«Где ты, милый? Что с тобою?
С чужеземною красою,
Знать,
в далекой стороне
Изменил, неверный, мне;
Иль безвременно могила
Светлый взор твой угасила».
Так Людмила, приуныв,
К персям очи преклонив,
На распутии вздыхала.
«Возвратится ль он, — мечтала, —
Из далеких,
чуждых странС грозной ратию славян...