Неточные совпадения
Приказчик, ездивший к купцу, приехал и привез
часть денег за пшеницу. Условие с дворником было сделано, и по дороге приказчик узнал, что хлеб везде застоял
в поле, так что неубранные свои 160 копен было ничто
в сравнении с тем, что было у других.
Малую
часть земли, самую плохую, он раздавал внаймы, а десятин сорок
в поле пахал сам своею семьей и двумя наемными рабочими.
«Нет, я не так, — говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых
полей и пространств, — нет, я не так распоряжусь. Как только, даст Бог, все покончу благополучно и сделаюсь действительно состоятельным, зажиточным человеком, я поступлю тогда совсем иначе: будет у меня и повар, и дом, как полная чаша, но будет и хозяйственная
часть в порядке. Концы сведутся с концами, да понемножку всякий год будет откладываться сумма и для потомства, если только Бог пошлет жене плодородье…» — Эй ты — дурачина!
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий.
В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце
в ней
Забилось
чаще и сильней.
Тарас уже видел то по движенью и шуму
в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил
в три таборы курени, обнесши их возами
в виде крепостей, — род битвы,
в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться
в засаду: убил
часть поля острыми кольями, изломанным оружием, обломками копьев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу.
Луиза Ивановна с уторопленною любезностью пустилась приседать на все стороны и, приседая, допятилась до дверей; но
в дверях наскочила задом на одного видного офицера с открытым свежим лицом и с превосходными густейшими белокурыми бакенами. Это был сам Никодим Фомич, квартальный надзиратель. Луиза Ивановна поспешила присесть чуть не до
полу и
частыми мелкими шагами, подпрыгивая, полетела из конторы.
В пекарне колебался приглушенный шумок,
часть плотников укладывалась спать на
полу, Григорий Иванович влез на печь,
в приямке подогревали самовар, несколько человек сидело за столом, слушая сверлящий голос.
Круг все
чаще разрывался, люди падали, тащились по
полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали
в сторону,
в сумрак; круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную воду
в чане, брызгали ею
в лицо друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то поднял ее на руки, вынес из круга и погрузил
в темноту, точно
в воду.
Но возражал он ей редко, а
чаще делал так: пристально глядя
в лицо ее, шаркал ногою по
полу, как бы растирая что-то.
Иногда,
чаще всего
в час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате, семь шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя
в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Пока Захар и Анисья не были женаты, каждый из них занимался своею
частью и не входил
в чужую, то есть Анисья знала рынок и кухню и участвовала
в убирании комнат только раз
в год, когда мыла
полы.
Часто случается заснуть летом
в тихий, безоблачный вечер, с мерцающими звездами, и думать, как завтра будет хорошо
поле при утренних светлых красках! Как весело углубиться
в чащу леса и прятаться от жара!.. И вдруг просыпаешься от стука дождя, от серых печальных облаков; холодно, сыро…
Акулины уже не было
в доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и за птицами ходит, и
полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей
чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности.
В лице у ней лежит глубокое уныние.
Она пробралась к развалившейся и полусгнившей беседке
в лесу, который когда-то составлял
часть сада. Крыльцо отделилось от нее, ступени рассохлись,
пол в ней осел, и некоторые доски провалились, а другие шевелились под ногами. Оставался только покривившийся набок стол, да две скамьи, когда-то зеленые, и уцелела еще крыша, заросшая мхом.
От аллей шло множество дорожек и переулков, налево —
в лес и к теснящимся
в нем
частым хижинам и фермам, направо —
в обработанные
поля.
Одни из них возятся около волов, другие работают по
полям и огородам, третьи сидят
в лавочке и продают какую-нибудь дрянь; прочие покупают ее, едят, курят, наконец, многие большею
частью сидят кучками всюду на улице,
в садах,
в переулках,
в поле и почти все с петухом под мышкой.
Они успокоились, когда мы вышли через узенькие переулки
в поле и стали подниматься на холмы. Большая
часть последовала за нами. Они стали тут очень услужливы, указывали удобные тропинки, рвали нам цветы, показывали хорошие виды.
Вечером я предложил
в своей коляске место французу, живущему
в отели, и мы отправились далеко
в поле, через С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту,
в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому на музыку. На площади, кругом сквера, стояли экипажи.
В них сидели гуляющие. Здесь большею
частью гуляют сидя. Я не последовал этому примеру, вышел из коляски и пошел бродить по площади.
Мне несколько неловко было ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно
чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся
в пять часов, именно тогда, когда настает
в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать
в поля, на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Взгляд не успевал ловить подробностей этой большой, широко раскинувшейся картины. Прямо лежит на отлогости горы местечко, с своими идущими
частью правильным амфитеатром,
частью беспорядочно перегибающимися по холмам улицами, с утонувшими
в зелени маленькими домиками, с виноградниками,
полями маиса, с близкими и дальними фермами, с бегущими во все стороны дорогами. Налево гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью, не похожа на другие здешние горы.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять
в аллею и потом
в улицу, которая вела
в поле и
в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись
в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно
в гору. Наконец забрались
в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Уголовные теперь затихли, и большинство спало. Несмотря на то, что люди
в камерах лежали и на нарах, и под нарами и
в проходах, они все не могли поместиться, и
часть их лежала на
полу в коридоре, положив головы на мешки и укрываясь сырыми халатами.
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро пошли
в ход, и уж
в этом одном молодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною
частью нашей учащейся молодежи обоего
пола, которая
в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы о переводах с французского или о переписке.
Я отвел ему маленькую комнату,
в которой поставил кровать, деревянный стол и два табурета. Последние ему, видимо, совсем были не нужны, так как он предпочитал сидеть на
полу или
чаще на кровати, поджав под себя ноги по-турецки.
В этом виде он напоминал бурхана из буддийской кумирни. Ложась спать, он по старой привычке поверх сенного тюфяка и ватного одеяла каждый раз подстилал под себя козью шкурку.
Орловская деревня (мы говорим о восточной
части Орловской губернии) обыкновенно расположена среди распаханных
полей, близ оврага, кое-как превращенного
в грязный пруд.
В верхней
части Тадушу течет с северо-запада на юго-восток. Истоки ее состоят из мелких горных ключей, которые располагаются так: с левой стороны — Царлкоуза [Ча-эр-гоу-дзы — разветвляющаяся долина.], Люденза-Янгоу [Люй-дянь-цзы-ян-гоу — зеленое козье пастбище.] и Сатенгоу [Ша-тянь-гоу — долина с песчаными
полями.], а с правой — Безыменный и Салингоу [Са-лин-гоу — долина, идущая с рассыпного хребта.]. Здесь находится самый низкий перевал через Сихотэ-Алинь.
Но это еще мало, надобно было самую гору превратить
в нижнюю
часть храма,
поле до реки обнять колоннадой и на этой базе, построенной с трех сторон самой природой, поставить второй и третий храмы, представлявшие удивительное единство.
Так оканчивалась эта глава
в 1854 году; с тех пор многое переменилось. Я стал гораздо ближе к тому времени, ближе увеличивающейся далью от здешних людей, приездом Огарева и двумя книгами: анненковской биографией Станкевича и первыми
частями сочинений Белинского. Из вдруг раскрывшегося окна
в больничной палате дунуло свежим воздухом
полей, молодым воздухом весны…
Наступило тепло.
В воображении больной рисовалось родное село,
поле, луга, солнце, простор. Она все
чаще и
чаще заговаривала о том, как ей будет хорошо, если даже недуг не сразу оставит ее, а позволит хоть вынести
в кресле
в палисадник, чтобы свежим воздухом подышать.
Теперь пожарное дело
в Москве доведено до совершенства, люди воспитанны, выдержанны, снабжены всем необходимым. Дисциплина образцовая — и та же былая удаль и смелость, но сознательная, вооруженная технической подготовкой, гимнастикой, наукой… Быстрота выездов на пожар теперь измеряется секундами.
В чистой казарме, во втором этаже, дежурная
часть — одетая и вполне готовая.
В полу казармы широкое отверстие, откуда видны толстые, гладко отполированные столбы.
Ведь вся южная
часть лежит близко к Охотскому морю,
в котором льдины и даже ледяные
поля плавают среди лета, и нынешний Корсаковский округ
в главной своей
части отделен от этого моря лишь невысоким хребтом, за которым вплоть до моря идет низменность, покрытая озерами и доступная холодным ветрам.]
Полет их очень быстр, и от
частого маханья крыльями происходит особенный звук, похожий не на чистый свист, а на какое-то дрожанье свиста, которое нельзя передать словами; подобный звук слышен отчасти
в полете стрепета.
Как скоро молодые вальдшнепята подрастут, матка выводит их из крупного леса
в мелкий, но предпочтительно
частый; там остаются они до совершенного возраста, даже до осени,
в начале которой перемещаются смотря по местности, или
в опушки больших лесов, около которых лежат озимые
поля, — ибо корешки ржаных всходов составляют любимую их пищу, — или сваливаются прямо из мелких лесов
в болотистые уремы и потные места, заросшие кустами, особенно к родникам, паточинам, где остаются иногда очень долго, потому что около родников грязь и земля долго не замерзают.
Весь склад, все
части тела этой птицы совершенно куриные, отчего и получила она свое имя; полевою же, или серою, называется она сколько
в отличие от лесной, белой
в зимнее время куропатки, о которой будет говорено
в своем месте, столько же и потому, что сера пером и живет
в поле.
Полет их резвее
полета крякуш; они
чаще машут крыльями и производят свист
в воздухе, что происходит от особенного устройства их крыльев, которые не так широки, но длинны.
Шея также пестрая, с дольными беловатыми полосками, головка черновата, а зоб и верхняя
часть хлупи по белому
полю испещрены, напротив, поперечными полосками; остальная хлупь вся белая, и под крыльями подбой также белый;
в крыльях три первые пера сверху темные, а остальные белые с темными коймами на концах; хвост короткий, весь
в мелких серых пестринках; на каждом хвостовом пере, на палец от конца, лежит поперек темная узенькая полоска; ноги бледно-зеленоватого цвета.
Все остальные
части шеи, зоб и хлупь — чисто-белые; из-под шеи, по обеим щекам, по кофейному
полю идут извилистые полоски почти до ушей; спина светло-сизая или серая узорчатая; на крыльях лежат зеленовато-кофейные, золотистые полосы, сверху обведенные ярко-коричневою, а снизу белою каемочкою; по спинке к хвосту лежат длинные темные перья, окаймленные по краям беловатою бахромкою, некоторые из них имеют продольные беловатые полоски; вообще оттенки темного и белого цвета очень красивы; верхняя сторона крыльев темновато-пепельная, а нижняя светло-пепельная; такого же цвета верхние хвостовые перья; два из них потемнее и почти
в четверть длиною: они складываются одно на другое, очень жестки, торчат, как спица или шило, от чего, без сомнения, эта утка получила свое имя.
Вальдшнепы сопровождают свой
полет особенного рода криком, или голосом: он похож на какое-то хрюканье или хрипенье и слышен задолго до появления вальдшнепа, что очень помогает стрельбе, ибо без этого предварительного звука охотник, особенно стоя
в узком месте, не заметит большей
части пролетающих вальдшнепов, а когда и заметит, то не успеет поднять ружья и прицелиться.
[Некоторые охотники утверждают, что свиязь и чирки летают
в хлебные
поля] К этому надобно присовокупить, что все они, не говорю уже о нырках,
чаще пахнут рыбой. предположить, что, не питаясь хлебным кормом и не будучи так сыты, как бывают кряковные, шилохвость и серые утки, они ловят мелкую рыбешку, которая именно к осени расплодится, подрастет и бесчисленными станицами, мелкая, как овес, начнет плавать везде, по всяким водам.
Вот точное описание с натуры петушка курахтана, хотя описываемый далеко не так красив, как другие, но зато довольно редок по белизне своей гривы: нос длиною
в полвершка, обыкновенного рогового цвета; глаза небольшие, темные; головка желтовато-серо-пестрая; с самого затылка начинается уже грива из белых, длинных и довольно твердых
в основании перьев, которые лежат по бокам и по всей нижней
части шеи до самой хлупи; на верхней же стороне шеи, отступя пальца на два от головы, уже идут обыкновенные, серенькие коротенькие перья; вся хлупь по светло-желтоватому
полю покрыта черными крупными пятнами и крапинами; спина серая с темно-коричневыми продольными пестринами, крылья сверху темные, а подбой их белый по краям и пепельный под плечными суставами;
в коротеньком хвосте перышки разных цветов: белые с пятнышками, серые и светло-коричневые; ножки светло-бланжевые.
Нырки, чернь и свиязь
чаще всех машут крыльями и быстрее рассекают воздух: шум от их
полета сливается
в один дребезжащий, пронзительный свист.
Издалека мелькает и сквозит на почерневшей земле какая-то неопределенная белизна:
в лесу,
в чаще кустов,
в полях и даже
в степи, где иногда ложатся беляки, — и по какому-то, тоже неопределенному, чутью издалека узнает привычный зоркий глаз охотника, что эта белизна — заяц, хотя бывают иногда и самые смешные ошибки.
Публикуется: «Сего… дня пополуночи
в 10 часов, по определению уездного суда или городового магистрата, продаваться будет с публичного торга отставного капитана Г… недвижимое имение, дом, состоящий
в…
части, под №… и при нем шесть душ мужеского и женского
полу; продажа будет при оном доме.
Это была цветущая женщина, напоминавшая фигурой Домнушку, но с мелкими чертами злого лица. Она была разодета
в яркий сарафан из китайки с желтыми разводами по красному
полю и кокетливо закрывала нижнюю
часть лица концами красного кумачного платка, кое-как накинутого на голову.
А на Малой Ямской, которую посещают солдаты, мелкие воришки, ремесленники и вообще народ серый и где берут за время пятьдесят копеек и меньше, совсем уж грязно и скудно:
пол в зале кривой, облупленный и занозистый, окна завешены красными кумачовыми кусками; спальни, точно стойла, разделены тонкими перегородками, не достающими до потолка, а на кроватях, сверх сбитых сенников, валяются скомканные кое-как, рваные, темные от времени, пятнистые простыни и дырявые байковые одеяла; воздух кислый и чадный, с примесью алкогольных паров и запаха человеческих извержений; женщины, одетые
в цветное ситцевое тряпье или
в матросские костюмы, по большей
части хриплы или гнусавы, с полупровалившимися носами, с лицами, хранящими следы вчерашних побоев и царапин и наивно раскрашенными при помощи послюненной красной коробочки от папирос.
Огромная комната, паркетные
полы, светлые ясеневые парты, толпа студентов, из коих большая
часть были очень красивые молодые люди, и все
в новых с иголочки вицмундирах, наконец, профессор, который пришел, прочел и ушел, как будто ему ни до кого и дела не было, — все это очень понравилось Павлу.
Вакация Павла приближалась к концу. У бедного полковника
в это время так разболелись ноги, что он и из комнаты выходить не мог. Старик, привыкший целый день быть на воздухе, по необходимости ограничивался тем, что сидел у своего любимого окошечка и посматривал на
поля. Павел, по большей
части, старался быть с отцом и развеселял его своими разговорами и ласковостью. Однажды полковник, прищурив свои старческие глаза и посмотрев вдаль, произнес...
Лодка выехала
в тихую, тайную водяную прогалинку. Кругом тесно обступил ее круглой зеленой стеной высокий и неподвижный камыш. Лодка была точно отрезана, укрыта от всего мира. Над ней с криком носились чайки, иногда так близко, почти касаясь крыльями Ромашова, что он чувствовал дуновение от их сильного
полета. Должно быть, здесь, где-нибудь
в чаще тростника, у них были гнезда. Назанский лег на корму навзничь и долго глядел вверх на небо, где золотые неподвижные облака уже окрашивались
в розовый цвет.
Ну, этот точно обидчик был; давай ему и того, и сего, даже из
полей наших четвертую
часть отделил: то, говорит, ваше, а эта
часть моя; вы, говорит, и посейте, и сожните, и обмолотите, и ко мне
в город привезите.
Осмотревши
поля, едет на беговых дрожках
в лес. То там куртинка, то тут. Есть куртинки
частые, а есть и редичь. Лес, по преимуществу, дровяной — кое-где деревцо на холостую постройку годно. Но,
в совокупности, десятин с сотню наберется.