Неточные совпадения
Многие лишь проходили через этот духовный
центр по дороге на Кавказ, чтобы жить
в кавказских
горах.
Запрещение гимназистам посещать клуб было, кажется, их единственным практическим результатом. Впрочем, однажды,
в самом
центре города, у моста, починали фонарь. Несколько раз
в темные вечера
в честь гласности
горел огонек… Это было все-таки торжество. Каждый, кто проходил мимо этого фонаря глухою ночью, думал: «А! пробрал их трубниковский корреспондент».
Он хотел внушить государю, что Воронцов всегда, особенно
в ущерб русским, оказывающий покровительство и даже послабление туземцам, оставив Хаджи-Мурата на Кавказе, поступил неблагоразумно; что, по всей вероятности, Хаджи-Мурат только для того, чтобы высмотреть наши средства обороны, вышел к нам и что поэтому лучше отправить Хаджи-Мурата
в центр России и воспользоваться им уже тогда, когда его семья будет выручена из
гор и можно будет увериться
в его преданности.
Незаметно для себя Мерцалов очутился
в центре города, у ограды густого общественного сада. Так как ему пришлось все время идти
в гору, то он запыхался и почувствовал усталость. Машинально он свернул
в калитку и, пройдя длинную аллею лип, занесенных снегом, опустился на низкую садовую скамейку.
Возвращаюсь опять от
центра к поверхности не скоро и ничего не узнаю: трисоставная лампада
горит,
в окнах темно, впереди меня на том же ковре какой-то генерал, клубочком свернувшись, спит.
Канкану покровительствовали, а по системе протекционизма надо было заботиться о его развитии, и потому канкан-танцклассы открывались уже не на окраинах, а
в самом
центре Санкт-Петербурга. Пальму первенства взял знаменитый Ефремов, неподалеку от Цепного моста, на углу Моховой и Пантелеймоновской улиц. Перед входом
горела ярко иллюминованная транспарантная вывеска, на которой огромными красными буквами значилось...
И
горе пловцу, который по несчастью или по неосторожности попадает
в центр циклона.
Виллу Тургенева я довольно легко нашел на той Fremers-bergstrasse, которая с тех годов вся обстроилась. Тогда это казалось еще"урочищем", довольно отдаленным от
центра. Место для виллы Тургенев выбрал
в ближайшем соседстве с семейством Виардо, между двумя подъемами
в гору, фасадом на Fremersbergstrasse, а сзади сад спускается к той дороге, что ведет к швейцарской ферме, где и тогда уже был"Molkenkur"(лечение молочной сывороткой) с рестораном
в лесу.
Уже и то хорошо, что
в таком
центре, как Париж, куда приливают все больше и больше разные выходцы из русских углов и сфер, живет такой даровитый, гуманный и вдумчивый человек, способный вбирать
в себя, как центральный приемник, и дело и безделье, и смех и
горе, и надежды и отчаяние русских людей.
Войска
центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтоб атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции,
в Богемские
горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие
в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял
в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую
центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти
в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три
Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал
в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал
в альбомы по-французски стихи о своем участии
в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.
И неожиданным казалось, что
в этом свинцовом, пахнущем гнилью тумане продолжает течь какая-то своя, неугомонная и бойкая жизнь; она
в грохоте невидимых экипажей и
в огромных, расплывающихся светлых шарах,
в центре которых тускло и ровно
горят фонари, она
в торопливых, бесформенных контурах, похожих на смытые чернильные пятна на серой бумаге, которые вырастают из тумана и опять уходят
в него, и часто чувствуются только по тому странному ощущению, которое безошибочно свидетельствует о близком присутствии человека.