Неточные совпадения
— Ни сам я тоя книжицы не сочинял, ни сочинителя оной
в глаза не видывал, а напечатана она
в столичном городе Москве
в университетской типографии, иждивением книгопродавцев Манухиных! — твердо отвечал Линкин.
Университетский вопрос был очень важным событием
в эту зиму
в Москве. Три старые профессора
в совете не приняли мнения молодых; молодые подали отдельное мнение. Мнение это, по суждению одних, было ужасное, по суждению других, было самое простое и справедливое мнение, и профессора разделились на две партии.
Был один
университетский товарищ, с которым он сблизился после и с которым он мог бы поговорить о личном горе; но товарищ этот был попечителем
в дальнем учебном округе.
С соболезнованием рассказывал он, как велика необразованность соседей помещиков; как мало думают они о своих подвластных; как они даже смеялись, когда он старался изъяснить, как необходимо для хозяйства устроенье письменной конторы, контор комиссии и даже комитетов, чтобы тем предохранить всякие кражи и всякая вещь была бы известна, чтобы писарь, управитель и бухгалтер образовались бы не как-нибудь, но оканчивали бы
университетское воспитанье; как, несмотря на все убеждения, он не мог убедить помещиков
в том, что какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог читать
в то же время книгу о громовых отводах.
— Нет, я вас не отпущу.
В два часа, не более, вы будете удовлетворены во всем. Дело ваше я поручу теперь особенному человеку, который только что окончил
университетский курс. Посидите у меня
в библиотеке. Тут все, что для вас нужно: книги, бумага, перья, карандаши — все. Пользуйтесь, пользуйтесь всем — вы господин.
Бывший студент Разумихин откопал откуда-то сведения и представил доказательства, что преступник Раскольников,
в бытность свою
в университете, из последних средств своих помогал своему бедному и чахоточному
университетскому товарищу и почти содержал его
в продолжение полугода.
— Сядемте, — предложил Клим, любуясь оживлением постояльца, внимательно присматриваясь к нему и находя, что Митрофанов одновременно похож на регистратора
в окружном суде, на кассира
в магазине «Мюр и Мерилиз», одного из метр-д-отелей
в ресторане «Прага», на
университетского педеля и еще на многих обыкновеннейших людей.
— Я во Пскове буду жить. Столицы,
университетские города, конечно, запрещены мне. Поживу во Пскове до осени —
в Полтаву буду проситься. Сюда меня на две недели пустили, обязан ежедневно являться
в полицию. Ну, а ты — как живешь? Помнится, тебя марксизм не удовлетворял?
Штольц был немец только вполовину, по отцу: мать его была русская; веру он исповедовал православную; природная речь его была русская: он учился ей у матери и из книг,
в университетской аудитории и
в играх с деревенскими мальчишками,
в толках с их отцами и на московских базарах. Немецкий же язык он наследовал от отца да из книг.
С четвертого курса муж ее, замешанный
в университетской истории, был выслан из Петербурга и сделался революционером.
— Гм… — промычал Веревкин и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. — Дело вот
в чем, Сергей Александрыч… Я буду говорить с вами как старый
университетский товарищ. Гм… Одним словом, вы, вероятно, уже заметили, что я порядочно опустился…
Компания имела человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали
в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь
университетских и медицинских студентов.
Впрочем, «Москвитянин» выражал преимущественно
университетскую, доктринерскую партию славянофилов. Партию эту можно назвать не только
университетской, но и отчасти правительственной. Это большая новость
в русской литературе. У нас рабство или молчит, берет взятки и плохо знает грамоту, или, пренебрегая прозой, берет аккорды на верноподданнической лире.
Его,
в сущности, тянет
в Москву,
в Германию,
в родной
университетский круг, к родным интересам.
Мне казалось даже, что, возвращаясь
в Москву, я снова возвращаюсь
в университетский период.
Он знал математику включительно до конических сечений, то есть ровно столько, сколько было нужно для приготовления гимназистов к университету; настоящий философ, он никогда не полюбопытствовал заглянуть
в «
университетские части» математики.
И заметьте, что это отрешение от мира сего вовсе не ограничивалось
университетским курсом и двумя-тремя годами юности. Лучшие люди круга Станкевича умерли; другие остались, какими были, до нынешнего дня. Бойцом и нищим пал, изнуренный трудом и страданиями, Белинский. Проповедуя науку и гуманность, умер, идучи на свою кафедру, Грановский. Боткин не сделался
в самом деле купцом… Никто из них не отличился по службе.
Раз как-то товарищ попечителя Панин, брат министра юстиции, верный своим конногвардейским привычкам, вздумал обойти ночью рундом государственную тюрьму
в университетском подвале.
Мы все, с небольшими вариациями, имели сходное развитие, то есть ничего не знали, кроме Москвы и деревни, учились по тем же книгам и брали уроки у тех же учителей, воспитывались дома или
в университетском пансионе.
Мне разом сделалось грустно и весело; выходя из-за
университетских ворот, я чувствовал, что не так выхожу, как вчера, как всякий день; я отчуждался от университета, от этого общего родительского дома,
в котором провел так юно-хорошо четыре года; а с другой стороны, меня тешило чувство признанного совершеннолетия, и отчего же не признаться, и название кандидата, полученное сразу.
Мы были полны теоретических мечтаний, мы были Гракхи и Риензи
в детской; потом, замкнутые
в небольшой круг, мы дружно прошли академические годы; выходя из
университетских ворот, нас встретили ворота тюрьмы.
Утром один студент политического отделения почувствовал дурноту, на другой день он умер
в университетской больнице. Мы бросились смотреть его тело. Он исхудал, как
в длинную болезнь, глаза ввалились, черты были искажены; возле него лежал сторож, занемогший
в ночь.
— Какой вздор, братец, — сказал ему князь, — что тут затрудняться; ну,
в отпуск нельзя, пиши, что я командирую его для усовершенствования
в науках — слушать
университетский курс.
Мы были уж очень не дети;
в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были
в то же время юны, и оттого одни, выходя на
университетскую кафедру, другие, печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке.
Мы собрались из всех отделений на большой
университетский двор; что-то трогательное было
в этой толпящейся молодежи, которой велено было расстаться перед заразой.
Она была
в отчаянии, огорчена, оскорблена; с искренним и глубоким участием смотрел я, как горе разъедало ее; не смея заикнуться о причине, я старался рассеять ее, утешить, носил романы, сам их читал вслух, рассказывал целые повести и иногда не приготовлялся вовсе к
университетским лекциям, чтоб подольше посидеть с огорченной девушкой.
Университетский совет перепугался и убедил попечителя представить дело оконченным и для того виновных или так кого-нибудь посадить
в карцер.
Едва я успел
в аудитории пять или шесть раз
в лицах представить студентам суд и расправу
университетского сената, как вдруг
в начале лекции явился инспектор, русской службы майор и французский танцмейстер, с унтер-офицером и с приказом
в руке — меня взять и свести
в карцер. Часть студентов пошла провожать, на дворе тоже толпилась молодежь; видно, меня не первого вели, когда мы проходили, все махали фуражками, руками;
университетские солдаты двигали их назад, студенты не шли.
Я с ранних лет должен был бороться с воззрением всего, окружавшего меня, я делал оппозицию
в детской, потому что старшие наши, наши деды были не Фоллены, а помещики и сенаторы. Выходя из нее, я с той же запальчивостью бросился
в другой бой и, только что кончил
университетский курс, был уже
в тюрьме, потом
в ссылке. Наука на этом переломилась, тут представилось иное изучение — изучение мира несчастного, с одной стороны, грязного — с другой.
Лучший учитель
в заведении, молодой человек, отдавшийся с увлечением педагогии глухонемых, человек с основательным
университетским образованием, по счастию, не делил мнений полицейского синхедриона и был большой почитатель именно той книги, за которую рассвирепели благочестивые квартальные Цюрихского кантона.
Как и прочих братьев, матушка предположила поместить меня
в московский
университетский пансион, состоявший из осьми классов и одного приготовительного.
Летом, до поступления
в казенное заведение, я совсем
в Москве не бывал, но, чтобы не возвращаться к этому предмету, забегу несколько вперед и расскажу мою первую поездку
в «сердце России», для определения
в шестиклассный дворянский институт, только что переименованный из
университетского пансиона.
Через семь лет Мишанка кончил
университетский курс первым кандидатом и был послан на казенный счет за границу. Очевидно,
в недальнем будущем его ожидала профессура. Мисанка, конечно, отстал, однако ж и он успел-таки, почти одновременно, кончить курс
в гимназии, но
в университет не дерзнул, а поступил на службу
в губернское правление.
С ним не только обращались сурово, но даже не торопились отдать
в заведение (старшего брата отдали
в московский
университетский пансион по двенадцатому году), чтоб не платить лишних денег за его воспитание.
Институтское начальство ей было знакомо, так как все мои старшие братья воспитывались
в университетском пансионе; поэтому ей думалось, что ежели я и окажусь
в каком-нибудь предмете послабее, то, при помощи ее просьб, ко мне будут снисходительны.
Об отцовском имении мы не поминали, потому что оно, сравнительно, представляло небольшую часть общего достояния и притом всецело предназначалось старшему брату Порфирию (я
в детстве его почти не знал, потому что он
в это время воспитывался
в московском
университетском пансионе, а оттуда прямо поступил на службу); прочие же дети должны были ждать награды от матушки.
И этот лозунг стал боевым кличем во всех студенческих выступлениях. Особенно грозно прозвучал он
в Московском университете
в 1905 году, когда студенчество слилось с рабочими
в университетских аудиториях, открывшихся тогда впервые для народных сходок. Здесь этот лозунг сверкал и
в речах и на знаменах и исчез только тогда, когда исчезло самодержавие.
Третий дом на этой улице, не попавший
в руки купечества, заканчивает правую сторону Большой Дмитровки, выходя и на бульвар.
В конце XVIII века дом этот выстроил ротмистр Талызин, а
в 1818 году его вдова продала дом Московскому университету. Ровно сто лет, с 1818 по 1918 год,
в нем помещалась
университетская типография, где сто лет печатались «Московские ведомости».
Устав окончательно скрутил студенчество. Пошли петиции, были сходки, но все это не выходило из
университетских стен. «Московские ведомости», правительственная газета, поддерживавшая реакцию, обрушились на студентов рядом статей
в защиту нового устава, и первый выход студентов на улицу был вызван этой газетой.
В 1887 году, когда к студенческому уставу были прибавлены циркуляры, ограничивавшие поступление
в университет, когда инспекция и педеля, эти
университетские сыщики, вывели из терпения студентов, опять произошли крупные уличные демонстрации, во время которых было пущено
в ход огнестрельное оружие, но и это для большой публики прошло незаметно.
Это был молодой человек, только что с
университетской скамьи, с чуть заметными усиками, маленького роста, с пухлыми розовыми щеками,
в золотых очках.
Поколение за поколением выходили из «толстовских» гимназий и, точно
в кипящий поток, кидались
в бурную
университетскую полосу.
В философии
университетской наиболее замечательны Козлов и Лопатин.
По крайней мере я не замечал, чтобы чиновники с
университетским образованием относились к экзекуциям иначе, чем военные фельдшера или кончившие курс
в юнкерских училищах и духовных семинариях.
Сказав таким образом о заблуждениях и о продерзостях людей наглых и злодеев, желая, елико нам возможно, пособием господним, о котором дело здесь, предупредить и наложить узду всем и каждому, церковным и светским нашей области подданным и вне пределов оныя торгующим, какого бы они звания и состояния ни были, — сим каждому повелеваем, чтобы никакое сочинение,
в какой бы науке, художестве или знании ни было, с греческого, латинского или другого языка переводимо не было на немецкий язык или уже переведенное, с переменою токмо заглавия или чего другого, не было раздаваемо или продаваемо явно или скрытно, прямо или посторонним образом, если до печатания или после печатания до издания
в свет не будет иметь отверстого дозволения на печатание или издание
в свет от любезных нам светлейших и благородных докторов и магистров
университетских, а именно: во граде нашем Майнце — от Иоганна Бертрама де Наумбурха
в касающемся до богословии, от Александра Дидриха
в законоучении, от Феодорика де Мешедя во врачебной науке, от Андрея Елера во словесности, избранных для сего
в городе нашем Ерфурте докторов и магистров.
Помилуйте, да
в наше
университетское время тоже был стремление к радикализму; все мы более или менее были радикалы, и многие до сих пор ими остаются.
Потом дана была аудиенция Слободзиньскому, на которой молодому человеку, между прочим, было велено следить за его
университетскими товарищами и обо всем писать
в Париж патеру Кракувке, rue St.-Sulpice, [Улица Сен-Сюльпис (франц.).] № б, для передачи Ярошиньскому.
Из толпы людей, проходивших мимо этой пары, многие отвешивали ей низкие поклоны. Кланялись и старики, и кремлевские псаломщики, и проходивший казанский протопоп, и щеголеватый комми с Кузнецкого моста, и толстый хозяин трех лавок из Охотного ряда, и
университетский студент
в ветхих панталонах с обитыми низками и
в зимнем пальто, подбитом весенним ветром.
Ульрих Райнер хотел, чтобы сын его был назван Робертом,
в честь его старого
университетского друга, кельнского пивовара Блюма, отца прославившегося
в 1848 году немецкого демократа Роберта Блюма.
Ревизор не пришел ни к какой определенной догадке, потому что он не надевал мундира со дня своего выезда из
университетского города и
в день своего отъезда таскался
в этом мундире по самым различным местам.