Неточные совпадения
«Да, все это — дребедень порядочная!» — думал он с грустью про себя и вовсе не подозревая, что не произведение его было очень слабо, а что
в нем-то самом совершился художественный рост и он перерос прежнего самого себя; но, как бы то ни было,
литература была окончательно отложена
в сторону, и Вихров был от души даже рад, когда к нему пришла бумага от губернатора,
в которой тот писал...
Это
сторона, так сказать, статистическая, но у раскола есть еще история, об которой из уст ихних вряд ли что можно будет узнать, — нужны книги; а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде спрашивайте — нет ли книг об расколе; съездите
в Публичную библиотеку и, если там что найдете, велите сейчас мне все переписать, как бы это сочинение велико ни было; если есть что-нибудь
в иностранной
литературе о нашем расколе, попросите Исакова выписать, но только, бога ради, — книг, книг об расколе, иначе я задохнусь без них ».
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое,
в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью
в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую
сторону французской
литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился
в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно,
в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его,
в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
— Так-с! Я еще вчера отличил
в вас образованнейшего человека. Не судите меня… Меня собственно обольстила маменька, а я тут совсем
в стороне. Я более имею наклонности к
литературе — уверяю вас; а это все маменька…
Но оставим покуда
в стороне широкое русло жизни и ограничимся одним ее уголком —
литературою.
С другой
стороны, во всякой же стране, за немногими исключениями, существуют учреждения, обязанность которых главнейшим образом заключается
в наблюдении, чтобы
в литературе не было допускаемо случаев так называемого превышения власти.
Таким образом, с точки зрения фантазии, пенкосниматель неуязвим. Нет у него ее, а следовательно, и доказывать ему необходимость этого элемента
в литературе и жизни — значит только возбуждать
в нем смех,
в котором простодушие до такой степени перемешано с нахальством, что трудно отличить, на которой
стороне перевес.
Оторванный от театра стечением обстоятельств, я бросился
в другую
сторону —
в литературу,
в натуральную историю, которую читал нам на французском языке профессор Фукс, и всего более пристрастился к собиранию бабочек, которым увлекался я до чрезвычайности.
Потом я завел серьезный разговор с ним о новом цензурном уставе и доказывал ему, что если буквально его держаться и все толковать
в дурную
сторону, на что устав давал полное право цензору, то мы уничтожим
литературу, что я намерен толковать все
в хорошую
сторону.
Стало быть, с этой точки зрения, излишние строгости против тогдашнего книгопечатания были совершенно не нужны: Екатерина ни
в каком случае не могла страшиться неблагосклонных отзывов и «противных ее и всеобщему спокойствию» выходок со
стороны литературы, которая всегда так усердно и громко прославляла ее и всегда была готова беспрекословно следовать по указанному от нее направлению.
История дальновидных мышей несколько раз повторялась
в русской
литературе, только
в обратную
сторону.
С другой
стороны — и публика, которая прочтет нашу статью, не должна, нам кажется, вывести из нее слишком дурного заключения для
литературы. Не много надо проницательности, чтобы понять, что все наше недовольство относится не столько к
литературе, сколько к самому обществу. Мы решительно не намерены противоречить, ежели кто-нибудь из литераторов захочет предложить возражения и ограничения наших мнений, например,
в таком виде...
Колоссальная фраза, выработанная
в последние годы нашими публицистами и приведенная нами
в конце прошедшей статьи, составляет еще не самую темную
сторону современной
литературы. Оттого наша первая статья имела еще характер довольно веселый. Но теперь, возобновляя свои воспоминания о прошлом годе, чтобы выставить на вид несколько литературных мелочей, мы уже не чувствуем прежней веселости: нам приходится говорить о фактах довольно мрачных.
Однако урок (?) был так тяжел, что и доселе не только большинство сословия, но даже передовые люди
в нем не ознакомились достаточно с вопросом, что явствует, с одной
стороны, из медленного исполнения высочайшего рескрипта, а с другой — из того обстоятельства, что
в литературе не появилось ни одного сочинения, написанного ярославским помещиком».
Поэтому и
в литературе их, хотя возвышеннейшие роли играются богами, полубогами, царями и героями, с другой
стороны, и народ является нередко
в виде хора, играющего роль здравомысла и хладнокровно обсуживающего преступления и глупости [главных] действующих лиц пьесы.
Пока еще известная идея находится
в умах, пока еще она только должна осуществиться
в будущем, тут-то
литература и должна схватить ее, тут-то и должно начаться литературное обсуждение предмета с разных
сторон и
в видах различных интересов.
С одной
стороны,
литература в своем кругу — лицо самостоятельное, не ищущее милостивцев и не нуждающееся
в них; только иногда, очень редко, какой-нибудь стихотворец пришлет из далекой провинции журнальному сотруднику водянистые стишки, с просьбою о протекции для помещения их
в таком-то журнале.
Поэтому изображение антагонизма честных стремлений с пошлостью окружающей среды само по себе теперь уже недостаточно для привлечения общего участия; нужно, чтоб изображение было ярко, сильно, чтобы взяты были новые положения, открыты
в предмете новые
стороны, — тогда только произведение будет иметь прочный успех и автор выдвинется на заметное место
в литературе.
Но «дух» действительно жил и был
в действии, и вдобавок, представьте, что он был на нашей
стороне, то есть на
стороне литературы. Литературная природа взяла
в нем верх над сухим резонерством и, неуязвимый со
стороны приличия, «дух» г-жи Жанлис, заговорив du fond du coeur, [из глубины сердца (франц.)] отколол (да, именно отколол)
в строгом салоне такую школярскую штуку, что последствия этого были исполнены глубокой трагикомедии.
Перед этим
в нашей
литературе всецело господствовал «безобразный поступок» «Века». Все журналы, все газеты наполнялись этим «безобразным поступком», а одна из них чуть ли даже не открыла специальный отдел для этого «поступка». — «Камень Виногоров… „Век“… madame Толмачева… безобразный поступок „Века“… Виногоров… безобразный» только и слышалось со всех
сторон литературной арены.
Он мог подаваться, особенно после событий 1861–1862 годов,
в сторону охранительных идей, судить неверно, пристрастно обо многом
в тогдашнем общественном и чисто литературном движении; наконец, у него не было широкого всестороннего образования, начитанность, кажется, только по-русски (с прибавкой, быть может, кое-каких французских книг), но
в пределах тогдашнего русского «просвещения» он был совсем не игнорант,
в нем всегда чувствовался московский студент 40-х годов: он был искренно предан всем лучшим заветам нашей
литературы, сердечно чтил Пушкина, напечатал когда-то критический этюд о Гоголе, увлекался с юных лет театром, считался хорошим актером и был прекраснейший чтец «
в лицах».
Но вся его жизнь прошла
в служении идее реального театра, и, кроме сценической
литературы, которую он так слил с собственной судьбой, у него ничего не было такого же дорогого. От интересов общественного характера он стоял
в стороне, если они не касались театра или корпорации сценических писателей. Остальное брала большая семья, а также и заботы о покачнувшемся здоровье.
— Я чувствую, что бледнею, — рассказывал Андреев. — Однако сдержался. Спрашиваю: «Вы куда едете, товарищи?» Они угрюмо смотрят
в сторону: «Мы вам не товарищи». Меня взорвало. «Послушайте! Знакомы вы хоть сколько-нибудь с современной русской
литературой?» — «Ну, знакомы». — «Слыхали про Леонида Андреева?» — «Конечно». — «Это я». — «Мы вам не верим». Тогда я достал свой паспорт и показал им. Полная перемена, овации, и пароход отошел с кликами: «Да здравствует Леонид Андреев!»
Марья Степановна, разумеется, не могла любить
литературу, а имела ее лишь только для своих практических целей.
Литература представляет большое удобство, когда хочешь говорить о чем-нибудь, а не о ком-нибудь, — так, однако, чтобы это было для нас полезно. Она усвоила две-три мысли Белинского, знала какое-то непримиримое положение Хомякова и склонялась на
сторону Иннокентия против Филарета. Словом — впала, что называется,
в сферу высших вопросов.
Но если, с одной
стороны, эстетизм подходит к религиозным безднам, то, с другой — он вырождается
в буржуазный модернизм,
в эстетическое гурманство,
в Реми-де-гурмонство [Обычные эстетики и философии искусства должны быть отнесены к раздражающему своей ненужностью типу
литературы.
Как я говорил, я не только старался избегать осуждения церковной веры, я старался видеть ее с самой хорошей
стороны и потому не отыскивал ее слабостей и, хорошо зная ее академическую
литературу, я был совершенно незнаком с ее учительной
литературой. Распространенный
в таком огромном количестве экземпляров еще
в 1879 г. молитвенник, вызывающий сомнения самых простых людей, поразил меня.