Неточные совпадения
Спасибо тебе, добрая Марья Николаевна, за твою беседу на
листке твоих деток. Я столько пишу
в разные
стороны, что просто потерялся. По твоему вопросу о Нижнем вижу, что я еще не говорил тебе, что на днях ожидаю Ваню…
«Нехорошо тебе живется!» — вдруг ласково подумала мать. Людмила начала читать речь Павла нехотя, потом все ближе наклонялась над бумагой, быстро откидывая прочитанные
листки в сторону, а прочитав, встала, выпрямилась, подошла к матери...
Богато убранный кабинет; ни книг, ни бумаг, вообще никаких признаков умственной работы не заметно. Большой письменный стол, на нем два-три юмористических
листка, чернильница со всем прибором, револьвер и фотографический портрет. Две двери; одна
в глубине,
в залу, другая с левой
стороны.
Ломаю конверт и достаю грязноватый
листок, на котором начинается сначала долгое титулование моего благородия, потом извинения о беспокойстве и просьбы о прощении, а затем такое изложение: «осмеливаюсь я вам доложить, что как после телесного меня наказания за дамскую никсу (т. е. книксен), лежал я все время
в обложной болезни с нутренностями
в киевском вошпитале и там дают нашему брату только одну булычку и несчастной суп, то очень желамши черного христианского хлеба, задолжал я фершалу три гривенника и оставил там ему
в заклад сапоги, которые получил с богомольцами из своей
стороны, из Кром, заместо родительского благословения.
Эмилия крепко оперлась на его руку. Герой мой
в одно и то же время блаженствовал и сгорал стыдом. Между тем погода совершенно переменилась;
в воздухе сделалось так тихо, что ни один
листок на деревьях не шевелился; на небе со всех
сторон надвигались черные, как вороново крыло, тучи, и начинало уж вдали погремливать.
Над последним словом Толпенников остановился и, подумав, отложил начатый
листок в сторону и взял другой. Улыбнувшись, энергично почесав нос, он ближе нагнулся к столу и начал писать, не разгонистым почерком, как отцу, а мелким и убористым...
Пока вписывали ему сумму и переводили деньги из одной кассы
в другую, Палтусов, облокотившись о дубовый выступ кассы, смотрел на то, как считали пачки ассигнаций
в стороне, за небольшим желтым столом, усеянным
листками розовых и белых бланок.
В саду уже было почти светло и группы деревьев с ярко-зеленной листвой, покрытой каплями росы, блестели, освещенные каким-то чудным блеском перламутрового неба. Кругом была невозмутимая тишина. Даже со
стороны города не достигало ни малейшего звука. Ни один
листок не шелохнулся и ни одной зыби не появлялось на местами зеркальной поверхности запущенных прудов.
Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал от того, что
в розовой постели его завернулся один
листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну
сторону и согревая другую; что, когда он бывало надевал свои бальные, узкие башмаки, он точно так же страдал как и теперь, когда он шел уже совсем босой (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками.