Неточные совпадения
Было и еще два — три молодых учителя, которых я не знал. Чувствовалось, что
в гимназии появилась группа новых людей, и общий тон поднялся. Кое-кто из лучших, прежних, чувствовавших себя одинокими, теперь ожили, и до нас долетали отголоски споров и разногласий
в совете.
В том общем хоре, где до сих пор над голосами среднего тембра и регистра господствовали резкие фальцеты автоматов и маниаков, стала заметна новая нотка…
В это время мне довелось быть
в одном из городов нашего юга, и здесь я услышал знакомую фамилию. Балмашевский был
в этом городе директором
гимназии. У меня сразу ожили воспоминания о нашем с Гаврилой посягательстве на права государственного
совета, о симпатичном вмешательстве Балмашевского, и мне захотелось повидать его. Но мои знакомые, которым я рассказал об этом эпизоде, выражали сомнение: «Нет, не может быть! Это, наверное, другой!»
Но
в то время «чтение
в сердцах» еще не было
в ходу даже
в гимназиях,
советы требовали «проступков», а мое настроение было неуловимо.
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее
в гимназию не было сил. Ведь только и свету было
в окне, что одна Устенька. Да и она тосковать будет
в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего не выходило; советовался кое с кем из посторонних — тоже не лучше. Один
совет — отправить Устеньку
в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
Сочинение это произвело, как и надо ожидать, страшное действие… Инспектор-учитель показал его директору; тот — жене; жена велела выгнать Павла из
гимназии. Директор, очень добрый
в сущности человек, поручил это исполнить зятю. Тот, собрав
совет учителей и бледный, с дрожащими руками, прочел ареопагу [Ареопаг — высший уголовный суд
в древних Афинах,
в котором заседали высшие сановники.] злокачественное сочинение; учителя, которые были помоложе, потупили головы, а отец Никита произнес, хохоча себе под нос...
Наконец, все формальности были выполнены, и состоялось определение
совета принять меня
в гимназию на казенное содержание; даже сняли с меня мерку и сшили форменное платье.
На третий день после свидетельства пригласили мою мать
в совет, обязали ее подпиской представить
в гимназию сына по выздоровлении и позволили взять меня.
Он рассказал нам, что Яковкин до сих пор только исправляет должность директора
гимназии и что ходят по городу слухи, будто директором будет богатый тамошний помещик Лихачев, и что теперь самое удобное время поместить меня
в гимназию своекоштным ученикам, потому что Яковкин и весь
совет на это согласен, и что, может быть, будущий директор посмотрит на это дело иначе и заупрямится.
Камашев не изменил себе до конца; он предложил
совету взыскать с моей матери за пятимесячное пребывание мое
в гимназии все издержки, употребленные на мое содержанье и ученье.
Опять явился
в столовую залу губернатор, директор и весь
совет, прочли бумагу,
в которой была объяснена вина возмутившихся воспитанников и сказано, что
в пример другим восемь человек из высшего класса, признанных главными зачинщиками, Дмитрий Княжевич, Петр Алехин, Пахомов, Сыромятников и Крылов (остальных не помню) исключаются из
гимназии без аттестации
в поведении.
«Да, мой любезный Тимофей Степаныч и почтенная Марья Николавна, — говорил твердым и резким голосом Максим Дмитриевич, — примите мой дружеский
совет, отдайте Сережу
в гимназию.
Совет гимназии предложил главному надзирателю (он же был инспектором) Николаю Ивановичу Камашеву проэкзаменовать меня, а доктору Бенису освидетельствовать
в медицинском отношении.
Яковкин, как инспектор студентов и директор
гимназии, соединял
в своем лице звание и власть ректора; под его председательством
совет Казанской
гимназии,
в котором присутствовали все профессоры и адъюнкты, управлял университетом и
гимназией по части учебной и образовательной.
А на педагогических
советах он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями насчет того, что вот-де
в мужской и женской
гимназиях молодежь ведет себя дурно, очень шумит
в классах, — ах, как бы не дошло до начальства, ах, как бы чего не вышло, — и что если б из второго класса исключить Петрова, а из четвертого — Егорова, то было бы очень хорошо.
Каждые три месяца все воспитатели и учителя
гимназии собирались под председательством директора внизу,
в общей учительской, на педагогический
совет.
В три часа он пошел к Вольфу и высидел у него, как ему показалось, целую вечность. Вышел от него
в пять часов, а
в седьмом уже должен был идти
в гимназию на педагогический
совет — составлять расписание устных экзаменов для четвертого и шестого классов!
Объявление, положенное на столе сборной учительской комнаты, извещало господ учителей об экстренном заседании
совета гимназии, которое имеет быть сегодня,
в два с половиною часа пополудни. Учителя более или менее знали уже, о чем пойдет речь на этом заседании.
На последнем учительском
совете Феликс Подвиляньский внес на всеобщее обсуждение вопрос: не признает ли
совет благопотребным и даже необходимым, для наиболее успешного умственного и нравственного развития учеников и для ознакомления их с ходом событий современной жизни России,
в которой им придется быть деятелями, допустить
в гимназии беспрепятственное чтение «Колокола» и прочих заграничных изданий?
Их обоих наследил Перновский и хотя поймать не поймал, но
в следующем же заседании
совета заявил, что воспитанник дворянского пансиона Петр Зверев и ученик
гимназии Василий Теркин посещают трактиры.
Созывали нас на первом курсе слушать сочинения, которые писались на разные темы под руководством адъюнкта словесности, добродушнейшего слависта Ровинского. Эти обязательные упражнения как-то не привились. Во мне, считавшемся
в гимназии „сочинителем“, эти литературные сборища не вызвали особенного интереса. У меня не явилось ни малейшей охоты что-нибудь написать самому или обратиться за
советом к Ровинскому.
Сирень отцвела и сыпала на дорожки порыжевшие цветки, по саду яркой бело-розовой волной покатились цветущие розы, шиповник и жасмин. Экзамены кончились. Будет педагогический
совет, нам выдадут аттестаты зрелости, — и прощай,
гимназия, навсегда! Портному уже было заказано для меня штатское платье (
в то время у студентов еще не было формы), он два раза приходил примерять визитку и брюки, а серо-голубое новенькое летнее пальто уже висело на вешалке
в передней.
Она росла. Сперва ей наняли бонну, а затем гувернантку и учителя, и только когда ей минуло двенадцать лет, Фанни Михайловна последовала,
в виду ее происхождения,
советам мужа и отдала ее
в гимназию.