Неточные совпадения
А рядом с Климом стоял кудрявый парень, держа
в руках железный лом, и — чихал; чихнет, улыбнется Самгину и, мигая, пристукивая ломом о булыжник, ждет следующего чиха. Во двор,
в голубоватую кисею дыма, вбегали пожарные, влача за собою длинную змею с медным жалом. Стучали топоры, трещали доски, падали на землю, дымясь и сея золотые искры; полицейский пристав Эгге уговаривал
зрителей...
Тот сейчас же его понял, сел на корточки на пол, а
руками уперся
в пол и, подняв голову на своей длинной шее вверх, принялся тоненьким голосом лаять — совершенно как собаки, когда они вверх на воздух на кого-то и на что-то лают; а Замин повалился,
в это время, на пол и начал, дрыгая своими коротенькими ногами, хрипеть и визжать по-свинячьи.
Зрители, не зная еще
в чем дело, начали хохотать до неистовства.
На этот раз убеждения подействовали, и кадриль кой-как составилась. Из-за дверей коридора, примыкавшего к зале, выглядывали лица горничных и других
зрителей лакейского звания, впереди которых,
в самой уже зале, стоял камердинер его высокородия. Он держал себя, как и следует камердинеру знатной особы, весьма серьезно, с прочими лакеями не связывался и, заложив
руки назад, производил глубокомысленные наблюдения над танцующим уездом.
Редакция сатирического и юмористического журнала «
Зритель» помещалась на Тверском бульваре
в доме Фальковской, где-то на третьем этаже. Тут же была и цинкография
В.
В. Давыдова.
В.
В. Давыдов был всегда весь замазанный, закоптелый, высокий и стройный,
в синей нанковой, выгоревшей от кислоты блузе, с черными от работы
руками, — похожий на коммунара с парижских баррикад 1871 года. По духу он и действительно был таким.
Октавист, покачиваясь, стоял перед квартальным, сняв картуз, и спорил с ним, невнятно, глухо выкрикивая какие-то слова; потом квартальный толкнул его
в грудь, он покачнулся, сел; тогда полицейский не торопясь вынул из кармана веревочку, связал ею
руки певчего, привычно и покорно спрятанные им за спину, а квартальный начал сердито кричать на
зрителей...
У рядов под навесами лавок стоят
зрители, а среди них знаменитые бойцы города: Толоконников, оба Маклаковы, слесарь Коптев, толстый пожарный Севачев. Все они одеты удобно для боя:
в коротких полушубках лёгкой ордынской овцы, туго подпоясаны яркими кушаками, на
руках хорошие голицы, у старшего Маклакова — зелёные, сафьяновые.
Суди же сама: могу ли я оставить это все
в руках другого, могу ли я позволить ему располагать тобою? Ты, ты будешь принадлежать ему, все существо мое, кровь моего сердца будет принадлежать ему — а я сам… где я? что я?
В стороне,
зрителем…
зрителем собственной жизни! Нет, это невозможно, невозможно! Участвовать, украдкой участвовать
в том, без чего незачем, невозможно дышать… это ложь и смерть. Я знаю, какой великой жертвы я требую от тебя, не имея на то никакого права, да и что может дать право на жертву?
Несмотря на совершенное неумение держать себя, на смешные позы и еще более смешные жесты одной правой
рукой, тогда как левая точно была привязана у него за спиной, несмотря на положительно дурное исполнение обыкновенных разговоров с своим слугою и бедным стариком, — Дмитриев
в сцене с другом, которому рассказывает свои несчастия, и
в примирении с женой выражал столько силы внутреннего чувства, что все
зрители,
в том числе и я, были совершенно увлечены, и общее восхищение выражалось неистовыми рукоплесканиями.
…не внимая
Шепоту ближней толпы, развязала ремни у сандалий,
Пышных волос золотое руно до земли распустила;
Перевязь персей и пояс лилейной
рукой разрешила;
Сбросила ризы с себя и, лицом повернувшись к народу,
Медленно, словно заря, погрузилась
в лазурную воду.
Ахнули тысячи
зрителей, смолкли свирель и пектида;
В страхе упав на колени, все жрицы воскликнули громко:
«Чудо свершается, граждане! Вот она, матерь Киприда!».
Вся группа представляла сильную картину: Иван Никифорович, стоявший посреди комнаты
в полной красоте своей без всякого украшения! Баба, разинувшая рот и выразившая на лице самую бессмысленную, исполненную страха мину! Иван Иванович с поднятою вверх
рукою, как изображались римские трибуны! Это была необыкновенная минута! спектакль великолепный! И между тем только один был
зрителем: это был мальчик
в неизмеримом сюртуке, который стоял довольно покойно и чистил пальцем свой нос.
Могу я
руки положить
в карман
И
зрителем в комедии остаться.
По этому слову произошло нечто умилительное. Рассыльные,
в числе шести человек, взялись за
руки и стройно запели «ура!»; урядники подхватили. Мы (я, батюшка и трое кабатчиков), стоявшие тут
в качестве посторонних
зрителей, тоже увлеклись и, взявши друг друга за
руки, с пением «ура!» три раза прошлись взад и вперед по селу.
Я был настроен радостно, чувствовал себя сильным, как никогда.
В конце улицы я заметил кучку богатеев со старостой и Кузьминым во главе, они стояли, ничего не делая, как
зрители, кричали, размахивая
руками и палками. С поля, верхами, скакали мужики, взмахивая локтями до ушей, вопили бабы встречу им, бегали мальчишки.
Петя напрягал тогда все свои силы; но часто они изменяли ему; пробежав на
руках некоторое пространство, он вдруг ослабевал
в плечах и тыкался головою
в песок, — чем пробуждал всегда веселый смех
в зрителях.
Его товарищ, напротив, возбуждал
в зрителе чувство менее выгодное; на нем был черный старый фрак, застегнутый наглухо; штаны его, из толстого зимнего трико, подходили под цвет его фрака; ни около шеи, ни у кистей
рук не виднелось белья.
Когда
в «Макбете»
в сцене с кинжалом я показывал
рукой в пространство, то полторы тысячи
зрителей вставали с своих мест, как один человек.
Я видел ее
в первый раз
в роли Ксении
в «Дмитрии Донском» и разделял общее восхищение
зрителей; но Шушерин, к великому удивлению моему, сказал мне, что она начинает портиться и что он решительно недоволен ею
в трагических ролях, кроме ролей Антигоны и Корделии, что она попала
в руки таких учителей, которые собьют ее с толку, выучат ее с голосу завыванию по нотам.
— Почтеннейшая публикум. Я приготовлял силовой номер. Одной только одной правой
рукой я могу поднять этого атлета вместе с его тяжестями, прибавив сюда еще пять человек из
зрителей, могу обнести эту тяжесть вокруг манежа и выбросить
в конюшню. К сожалению, я вчера вывихнул себе
руку. Но с позволения уважаемой публикум сейчас будут на экране волшебного фонаря показаны подлинные снимки с рекордных атлетических номеров несравненного геркулеса и тореадора Батисто Пикколо.
Он не вынимал
рук из карманов и, пропев без всякого выражения свою реплику, отворачивался
в сторону, сплевывал и со скучающим видом обводил
зрителей наглыми, воловьими глазами.
С тарелкой
в руках Цирельман обошел все столики, и каждый
зритель бросал ему копейку или две, добровольно оплачивая только что пережитые сильные ощущения. Те, у кого не было мелочи, клали дешевые папиросы. Даже известный своей скупостью Меер Ковалев, богатый шмуклер [Шнуровой мастер. (Примеч. А. И. Куприна.)], положил на тарелку пятачок.
Семенов смутился, но я взял его за
руку, повернул к
зрителям боком, закрыл собою, импровизировал какой-то вздор стихами, застегнул камзол Семенову, даже сказал ему следующую, забытую им реплику, потому что имел привычку знать наизусть пиесу,
в которой играю, — и пиеса сошла благополучно.
Нора делает быстрое движение вперед, чтобы ринуться вниз, прямо
в эти сильные, безжалостные
руки (о, с каким испугом вздохнут сейчас сотни
зрителей!), но сердце вдруг холодеет и перестает биться от ужаса, и она только крепче стискивает тонкие веревки.
Но что поразительнее всего, что прежде всего обратило на себя внимание ошеломленных
зрителей, так это окровавленные
руки… Обе
руки и манжеты были густо покрыты кровью, словно их вымыли
в кровяной ванне.
Вслед затем из публики вышел молодой человек, ведя за
руку молодую женщину, и начал тот же танец, но только вдвоем. Но Володе не особенно понравился и первый танец, и он собирался уже выходить, как
в числе
зрителей первого ряда увидал нескольких корветских офицеров, и
в том числе своего любимца — доктора Федора Васильевича, и он подошел к своим.
Монолог этот, очевидно, рассчитан на обращение актера к
зрителям и, вероятно, производит эффект на сцене, но ничем не вызван
в устах Лира, так же как и то, что на желание Глостера поцеловать его
руку он вытирает ее, говоря: it smells of mortality [у нее трупный запах (англ.).].
Между тем для возбуждения
в зрителе чувства ужаса, и без видимых знаков довольно было одних слов артиста, что на
руке его кровь.
Зато, когда артисты, окончив представление, обходили
зрителей с тарелкой
в руках, со всех сторон сыпались на нее щедрые дары мелкою и крупной серебряной монетой, между которою попадалась иногда и золотая.
И, подражая самому, Липман протянул
в знак милости
руку цыганке, улыбаясь огромными своими губами, так, что
в аде сонм
зрителей, конечно, рукоплескал этой художнической архидиавольской улыбке, если только тамошние
зрители могут любоваться игрою здешних собратов — актеров.
Два дня назад чернь была без работы, а теперь тысячи
рук строят там наскоро прекрасный амфитеатр для
зрителей, и
в городе оживление: все мулы наняты, все пирожники и фруктовщики, рыбаки и продавцы вина
в городе готовят
в страшном изобилии свои произведения для публики.
Высокий гость сразу обнял взглядом «Пандору», прищурил левый глаз и расхохотался — столько было
в ней нескромного и
в нескромном смешного. Картина, видимо, доставляла
зрителям величайшее наслаждение и привела герцога
в самое доброе расположение. Он протянул художнику
руку. Тот извинился, что подает левую
руку.
Епископ поклонился, сложив
в знак покорности на груди свои
руки, и вышел, обливаясь слезами. Он не
в состоянии был и думать о том, что ему задано и что надо начать делать. Как ему выходить самому и как выводить всех записанных
в список на такое испытание, которое коварный и мстивый Пеох выдумал, конечно, только затем, чтобы получить возможность осмеять христианскую веру всенародно
в глазах тысяч
зрителей?
Действительно, всё, чтó только было
в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшею выше его ростом, округлял
руки,
в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял
зрителей к тому, чтó будет.
Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял
зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении
рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости.