Неточные совпадения
— Проповедник, — говорил он, — обязан иметь сердце сокрушенно и, следственно,
главу слегка наклоненную набок. Глас не лаятельный, но томный, как бы воздыхающий.
Руками не неистовствовать, но, утвердив первоначально правую
руку близ сердца (сего истинного источника всех воздыханий), постепенно оную отодвигать
в пространство, а потом вспять к тому же источнику обращать.
В патетических местах не выкрикивать и ненужных слов от себя не сочинять, но токмо воздыхать громчае.
— Водки, ты думаешь? А? — спросил Петрицкий, морщась и протирая
глава: — А ты выпьешь? Вместе, так выпьем! Вронский, выпьешь? — сказал Петрицкий, вставая и закутываясь под
руками в тигровое одеяло.
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною
рукой, лежавшею на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и положил свою
руку в руку Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя
глава, желая разбудить себя, если он спит, смотрел то на того, то на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него
в голове становится всё более и более нехорошо.
И долго еще определено мне чудной властью идти об
руку с моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы! И далеко еще то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной
в святый ужас и
в блистанье
главы и почуют
в смущенном трепете величавый гром других речей…
— Нет, нет, нет! Вы славянофил. Вы последователь Домостроя. [Домострой — памятник русской литературы XVI века, свод правил семейно-бытового уклада; проповедует суровую власть
главы семьи — мужа. Слово «домострой»
в XIX веке являлось символом всего косного и деспотического
в семье.] Вам бы плетку
в руки!
Вспомнились свои, домашние старики и прежде всех — историк Козлов, с его старомодной фразой: «Как истый любитель чая и пьющий его безо всяких добавлений…» Тот же Козлов во
главе монархической манифестации, с открытой, ревущей, маленькой пастью, с палкой
в руке.
— С попом во
главе? С портретами царя, с иконами
в руках?
Зарево над Москвой освещало золотые
главы церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды. Дома похожи на комья земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав
в земле глубокие борозды, обнаружил
в ней золото огня. Самгин ощущал, что и
в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги. Человек с палкой
в руке, толкнув его, крикнул...
Минут через двадцать писатель возвратился
в зал; широкоплечий, угловатый, он двигался не сгибая ног, точно шел на ходулях, — эта величественная, журавлиная походка придавала
в глазах Самгина оттенок ходульности всему, что писатель говорил. Пройдя, во
главе молодежи,
в угол, писатель, вкусно и громко чмокнув, поправил пенсне, нахмурился, картинно, жестом хормейстера, взмахнул
руками.
Он умерил шаг, вдумываясь
в ткань романа,
в фабулу,
в постановку характера Веры,
в психологическую, еще пока закрытую задачу…
в обстановку,
в аксессуары; задумчиво сел и положил
руки с локтями на стол и на них голову. Потом поцарапал сухим пером по бумаге, лениво обмакнул его
в чернила и еще ленивее написал
в новую строку, после слов «
Глава I...
Он встал и, потирая
руки, начал скоро ходить по комнате, вдумываясь
в первую
главу, как, с чего начать, что
в ней сказать.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч
в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать
в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем
в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во
главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом
в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под
руку.
— Болтать-то вам легко, — усмехнулся он еще, но уже почти ненавистно. Взял я книгу опять, развернул
в другом месте и показал ему «К евреям»,
глава Х, стих 31. Прочел он: «Страшно впасть
в руки Бога живаго».
…Круг молодых людей — составившийся около Огарева, не был наш прежний круг. Только двое из старых друзей, кроме нас, были налицо. Тон, интересы, занятия — все изменилось. Друзья Станкевича были на первом плане; Бакунин и Белинский стояли
в их
главе, каждый с томом Гегелевой философии
в руках и с юношеской нетерпимостью, без которой нет кровных, страстных убеждений.
Мальчик встал, весь красный, на колени
в углу и стоял очень долго. Мы догадались, чего ждет от нас старик Рыхлинский. Посоветовавшись, мы выбрали депутацию, во
главе которой стал Суханов, и пошли просить прощения наказанному. Рыхлинский принял депутацию с серьезным видом и вышел на своих костылях
в зал. Усевшись на своем обычном месте, он приказал наказанному встать и предложил обоим противникам протянуть друг другу
руки.
Подбодренные смелостью старика,
в дверях показались два-три человека с единственным заводским вором Мороком во
главе. Они продолжали подталкивать дурачка Терешку, Парасковею-Пятницу и другого дурака, Марзака, высокого старика с лысою головою. Морок, плечистый мужик с окладистою бородой и темными глазами навыкате, слыл за отчаянную башку и не боялся никого. С ним под
руку ворвался
в кабак совсем пьяный Терешка-казак.
О равнодушном помещике
в этом этюде не будет речи, по тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую
руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна
в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во
главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
Цензура ошалела и
руками разводила, потому что, к великому ее удивлению, нагоняев пока из Петербурга не было, а ответа на цензорские донесения о прегрешениях газеты Московским цензурным комитетом, во
главе которого стоял драматург
В.И. Родиславский, не получалось.
— Благодарю вас, Эркель… Ай, вы мне больной палец тронули (Эркель неловко пожал ему
руку; больной палец был приглядно перевязан черною тафтой). — Но я вам положительно говорю еще раз, что
в Петербург я только пронюхать и даже, может быть, всего только сутки, и тотчас обратно сюда. Воротясь, я для виду поселюсь
в деревне у Гаганова. Если они полагают
в чем-нибудь опасность, то я первый во
главе пойду разделить ее. Если же и замедлю
в Петербурге, то
в тот же миг дам вам знать… известным путем, а вы им.
Но все эти невежественные возгласы задних рядов (не одних, впрочем, задних) были заглушены аплодисментом другой части публики. Вызывали Кармазинова. Несколько дам, имея во
главе Юлию Михайловну и предводительшу, столпились у эстрады.
В руках Юлии Михайловны явился роскошный лавровый венок, на белой бархатной подушке,
в другом венке из живых роз.
Вдруг узнает Фарлафа он;
Глядит, и
руки опустились;
Досада, изумленье, гнев
В его чертах изобразились;
Скрыпя зубами, онемев,
Герой, с поникшею
главоюСкорей отъехав ото рва,
Бесился… но едва, едва
Сам не смеялся над собою.
Но, други, девственная лира
Умолкла под моей
рукой;
Слабеет робкий голос мой —
Оставим юного Ратмира;
Не смею песней продолжать:
Руслан нас должен занимать,
Руслан, сей витязь беспримерный,
В душе герой, любовник верный.
Упорным боем утомлен,
Под богатырской головою
Он сладостный вкушает сон.
Но вот уж раннею зарею
Сияет тихий небосклон;
Всё ясно; утра луч игривый
Главы косматый лоб златит.
Руслан встает, и конь ретивый
Уж витязя стрелою мчит.
Поздно. Справа и сзади обрушились городские с пожарным Севачевым и лучшими бойцами во
главе; пожарный низенький, голова у него вросла
в плечи,
руки короткие, — подняв их на уровень плеч, он страшно быстро суёт кулаками
в животы и груди людей и опрокидывает, расталкивает, перешибает их надвое. Они изгибаются, охая, приседают и ложатся под ноги ему, точно брёвна срубленные.
Шуршат и плещут волны. Синие струйки дыма плавают над головами людей, как нимбы. Юноша встал на ноги и тихо поет, держа сигару
в углу рта. Он прислонился плечом к серому боку камня, скрестил
руки на груди и смотрит
в даль моря большими
главами мечтателя.
— Ого-о! — сказал Евсей, когда присмотрелся. Город, вырастая, становился всё пестрей. Зелёный, красный, серый, золотой, он весь сверкал, отражая лучи солнца на стёклах бесчисленных окон и золоте церковных
глав. Он зажигал
в сердце ожидание необычного. Стоя на коленях, Евсей держался
рукою за плечо дяди и неотрывно смотрел вперёд, а кузнец говорил ему...
Житейкин, с двухствольным ружьём
в руках, пьяный, без шапки, сверкая багровой лысиной, шёл во
главе своих кожевников и неистово скандалил, орал...
Я был настроен радостно, чувствовал себя сильным, как никогда.
В конце улицы я заметил кучку богатеев со старостой и Кузьминым во
главе, они стояли, ничего не делая, как зрители, кричали, размахивая
руками и палками. С поля, верхами, скакали мужики, взмахивая локтями до ушей, вопили бабы встречу им, бегали мальчишки.
Дьячиха, жена пана Кнышевского, преобладала мужем своим, несмотря на все его уверения, доказательства, что он есть ее
глава."Как бы ты был
в супружестве
рука, — возражала на это дьячиха, — тогда бы ты что хотел, то и делал; но как ты голова, да еще дурная, глупая, то я, как
руки, могу тебя бить". И с этим словом она колотила порядочно его голову и рвала за волосы.
Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя
в руки, то из нее вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во
главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге Ивановне ее этюды и говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы.
Я покормлю еще коня,
Моя
рука его отвяжет,
Он отдохнет, напьется, ляжет,
А ты у сакли здесь,
в тени,
Главу мне на
руку склони...
А он закатит какому-нибудь архипастырю страниц восемь, да с текстами разными, да и тексты-то подбирал не такие, что «
рука дающего не оскудеет» или «просите, и дастся вам», а, например, из «Премудростей сына Сирахова», из пророка Варуха, да еще
в скобках обозначит:
глава такая-то, стих такой-то.
Он стал на ноги и посмотрел ей
в очи: рассвет загорался, и блестели золотые
главы вдали киевских церквей. Перед ним лежала красавица, с растрепанною роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами. Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие
руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез.
Потом на корабль свой волшебный,
Главу опустивши на грудь,
Идет и, махнувши
рукою,
В обратный пускается путь.
Скрестивши могучие
руки,
Главу опустивши на грудь,
Идет и к рулю он садится
И быстро пускается
в путь.
Являюсь я однажды
в одно семейство; там только что собрались ехать
в зверинец; меня приглашают ехать вместе; мы отправились. При входе
в зверинец,
глава семейства берет на
руки младшего сына с тем, чтобы показать ему льва. Ребенок быстро отворачивает голову и начинает трястись всем телом.
— А у Ильи пророка. Вон
в полугоре-то церковь видишь: золочена
глава, — говорил Сергей Андреич, указывая
рукой на старинную одноглавую церковь. — Поднимись
в гору-то, спроси дом Колышкина — всякий укажет. На правой стороне, каменный двухэтажный… На углу.
«Вот как относятся врачи к больным, вверяющим
в их
руки свое здоровье!» — скажет иной читатель, прочитав эту
главу.
Как, склонясь
главами, ходят,
Башмачками
в лад стучат,
Тихо
руки, взор поводят
И плечами говорят...
В последние дни, после неспешной, но удачной подготовки, образовался центр подцентральный, который репрезентует себя
в одной только особе некоего учителя, имеющего непосредственные и исключительные сношения с
главою, но не знающего о содействии
рук.
Будь здесь Цвибуш и Илька, они узнали бы
в ней ту самую всадницу, которую мы,
в первой
главе нашего рассказа, вместе с Цвибушем, назвали графиней Гольдауген, урожденной Гейленштраль.
В ее
руках был тот самый хлыст, который
в полдень рассек губу Цвибуша.
И, вскочив на лошадь, Тереза помчалась к опушке леса.
В ее глазах светилась решимость. Когда она въехала
в калитку, ведущую к длинной аллее, о которой мы говорили
в первой
главе нашего рассказа, она услышала за собой шаги. Она оглянулась. За ее лошадью бежал какой-то незнакомый молодой человек с хлыстом
в руке.
Прежде редакторы печатали ваши вещи, имея
в руках одну часть, а иногда и несколько
глав.
Получив ответ, инок поднимал
руку и говорил: «богу
в прием», а потом, как бы чувствуя некую силу, из себя исшедшую, зевал, жмурил глаза и преклонял
главу. Заметно было, что общее оживление его как будто совсем не захватывало, и ему, может быть, лучше было бы идти спать.
— Идея прекрасная, Сергей Степанович! — выговорил он и встал со стаканом
в руке. Глаза его обежали и светелку с видом на пестрый ковер крыш и церковных
глав, и то, что стояло на столе, и своего собеседника, и себя самого, насколько он мог видеть себя. — У вас есть инициатива! — уже горячее воскликнул он и поднял стакан, приблизив его к Калакуцкому.
С разбегу перепрыгнул через канаву и побежал навстречу ветру к лощине. Продираясь сквозь кусты, обрываясь и цепляясь за ветки, я скатился по откосу к ручью, перескочил его, полез на обрыв. Осыпалась земля, обвисали ветви под хватающимися
руками. Я представлял себе, — иду
в атаку во
главе революционных войск. Выкарабкался на ту сторону, вскочил на ноги.
Юрику не пришлось докончить своей фразы. Дверь с шумом отворилась, и
в комнату вошли дети: Сережа, Бобка и Мая с Митькой во
главе. На
руках Митьки билось и трепетало маленькое окровавленное тельце попугая со свернутой набок и бессильно повисшей хохлатой головкой.
— Народ шумит, безумствует, королева! Не хочет слушать нас. Мы уже собрали войска, чтобы наказать непокорных, и тебе, королева, предстоит стать во
главе верных воинов с мечом
в руке. Возьми его и поведи войска против непокорных.
— Нас принесут мертвыми к вашим ногам на этом знамени, — сказал Жвирждовский, — или с этим знаменем
в руке, но только с прибавкой на нем новой надписи: «развевался на
главе Ивана Великого».
Все приживалки покойной генеральши, с Софьей Дмитриевной во
главе, решили бесповоротно, что это дело
рук «душегубицы Дарьи», и весть эта распространилась
в низших и средних слоях Москвы при посредстве усердно работающих бабьих языков.
— Как мне не ходить, signior principe, вместе с моей дочерью, у меня целая семья на
руках, муж мой умер, и кому же, как не мне,
главе семейства, следует заботиться о доходах семьи. Моя Бианка так молода и легкомысленна, что истратит зря все полученное ею
в подарок на пустяки; я же кладу деньги
в банк и коплю приданое моим дочерям.