Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя
в голове, — один из тех людей, которых
в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не
в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли.
Речь его отрывиста, и
слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
С козою с барабанщицей
И не с простой шарманкою,
А с настоящей музыкой
Смотрели тут они.
Комедия не мудрая,
Однако и не глупая,
Хожалому, квартальному
Не
в бровь, а прямо
в глаз!
Шалаш полным-полнехонек.
Народ орешки щелкает,
А то два-три крестьянина
Словечком перекинутся —
Гляди, явилась водочка:
Посмотрят да попьют!
Хохочут, утешаются
И часто
в речь Петрушкину
Вставляют
слово меткое,
Какого не придумаешь,
Хоть проглоти перо!
Он ни во что не вмешивался, довольствовался умеренными данями, охотно захаживал
в кабаки покалякать с целовальниками, по вечерам выходил
в замасленном халате на крыльцо градоначальнического дома и играл с подчиненными
в носки, ел жирную пищу, пил квас и любил уснащать свою
речь ласкательным
словом «братик-сударик».
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье,
в особенности; но оттого ли, что
в словах его было более личной веры
в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Это было ему тем более неприятно, что по некоторым
словам, которые он слышал, дожидаясь у двери кабинета, и
в особенности по выражению лица отца и дяди он догадывался, что между ними должна была итти
речь о матери.
Эффект, производимый
речами княгини Мягкой, всегда был одинаков, и секрет производимого ею эффекта состоял
в том, что она говорила хотя и не совсем кстати, как теперь, но простые вещи, имеющие смысл.
В обществе, где она жила, такие
слова производили действие самой остроумной шутки. Княгиня Мягкая не могла понять, отчего это так действовало, но знала, что это так действовало, и пользовалась этим.
Искоса бросив еще один взгляд на все, что было
в комнате, он почувствовал, что
слово «добродетель» и «редкие свойства души» можно с успехом заменить
словами «экономия» и «порядок»; и потому, преобразивши таким образом
речь, он сказал, что, наслышась об экономии его и редком управлении имениями, он почел за долг познакомиться и принести лично свое почтение.
Употребил все тонкие извороты ума, уже слишком опытного, слишком знающего хорошо людей: где подействовал приятностью оборотов, где трогательною
речью, где покурил лестью, ни
в каком случае не портящею дела, где всунул деньжонку, —
словом, обработал дело, по крайней мере, так, что отставлен был не с таким бесчестьем, как товарищ, и увернулся из-под уголовного суда.
Почтмейстер вдался более
в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не было известно; впрочем, он был остряк, цветист
в словах и любил, как сам выражался, уснастить
речь.
Чичиков не интересовался богоугодным заведеньем: он хотел повести
речь о том, как всякая дрянь дает доход. Но Костанжогло уже рассердился, желчь
в нем закипела, и
слова полились.
Так хорошо и верно видел он многие вещи, так метко и ловко очерчивал
в немногих
словах соседей помещиков, так видел ясно недостатки и ошибки всех, так хорошо знал историю разорившихся бар — и почему, и как, и отчего они разорились, так оригинально и метко умел передавать малейшие их привычки, что они оба были совершенно обворожены его
речами и готовы были признать его за умнейшего человека.
Никогда не позволял он себе
в речи неблагопристойного
слова и оскорблялся всегда, если
в словах других видел отсутствие должного уважения к чину или званию.
Чичиков открыл рот, с тем чтобы заметить, что Михеева, однако же, давно нет на свете; но Собакевич вошел, как говорится,
в самую силу
речи, откуда взялась рысь и дар
слова...
Даже как бы еще приятнее стал он
в поступках и оборотах, еще ловче подвертывал под ножку ножку, когда садился
в кресла; еще более было мягкости
в выговоре
речей, осторожной умеренности
в словах и выраженьях, более уменья держать себя и более такту во всем.
Перескажу простые
речиОтца иль дяди-старика,
Детей условленные встречи
У старых лип, у ручейка;
Несчастной ревности мученья,
Разлуку, слезы примиренья,
Поссорю вновь, и наконец
Я поведу их под венец…
Я вспомню
речи неги страстной,
Слова тоскующей любви,
Которые
в минувши дни
У ног любовницы прекрасной
Мне приходили на язык,
От коих я теперь отвык.
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть
в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши
речи,
Вам
слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор
речейПо-прежнему сердечный трепет
Произведут
в груди моей;
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи.
Но полно. Мне пора заняться
Письмом красавицы моей;
Я
слово дал, и что ж? ей-ей,
Теперь готов уж отказаться.
Я знаю: нежного Парни
Перо не
в моде
в наши дни.
С возрастающим изумлением, вся превратившись
в слух, не проронив ни одного
слова, слушала дева открытую сердечную
речь,
в которой, как
в зеркале, отражалась молодая, полная сил душа.
Почувствовал он что-то заградившее ему уста: звук отнялся у
слова; почувствовал он, что не ему, воспитанному
в бурсе и
в бранной кочевой жизни, отвечать на такие
речи, и вознегодовал на свою козацкую натуру.
И каждое простое
слово сей
речи, выговоренное голосом, летевшим прямо с сердечного дна, было облечено
в силу.
В течение дня человек внимает такому множеству мыслей, впечатлений,
речей и
слов, что все это составило бы не одну толстую книгу.
Одним
словом, явились только: полячок, потом один плюгавенький канцелярист без
речей,
в засаленном фраке,
в угрях и с противным запахом; потом еще один глухой и почти совсем слепой старичок, когда-то служивший
в каком-то почтамте и которого кто-то с незапамятных времен и неизвестно для чего содержал у Амалии Ивановны.
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном
речи, и тем, что так прямо,
в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему,
слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
Я прервал его
речь вопросом: сколько у меня всего-на-все денег? «Будет с тебя, — отвечал он с довольным видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И с этим
словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду
в Белогорскую крепость».
Он без нужды растягивал свою
речь, избегал
слова «папаша» и даже раз заменил его
словом «отец», произнесенным, правда, сквозь зубы; с излишнею развязностью налил себе
в стакан гораздо больше вина, чем самому хотелось, и выпил все вино.
Николай Петрович попал
в мировые посредники и трудится изо всех сил; он беспрестанно разъезжает по своему участку; произносит длинные
речи (он придерживается того мнения, что мужичков надо «вразумлять», то есть частым повторением одних и тех же
слов доводить их до истомы) и все-таки, говоря правду, не удовлетворяет вполне ни дворян образованных, говорящих то с шиком, то с меланхолией о манципации (произнося ан
в нос), ни необразованных дворян, бесцеремонно бранящих «евту мунципацию».
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако
в то же время понимал, что читает нечто вроде наставления своему отцу; но звук собственных
речей сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние
слова твердо, даже с эффектом.
Стало быть, напрасно он, бывало, зимою
в Петербурге по целым дням просиживал над новейшими сочинениями; напрасно прислушивался к разговорам молодых людей; напрасно радовался, когда ему удавалось вставить и свое
слово в их кипучие
речи.
По легкости, с которой она говорила, Самгин догадывался, что она часто говорит такие
речи, и почувствовал
в ее
словах нечто, заставившее его подозрительно насторожиться.
Воинов снова заставил слушать его, манера говорить у этого человека возбуждала надежду, что он, может быть, все-таки скажет нечто неслыханное, но покамест он угрюмо повторял уже сказанное. Пыльников, согласно кивая головой, вкрадчиво вмешивал
в его тяжелые
слова коротенькие реплики с ясным намерением пригладить угловатую
речь, смягчить ее.
Он говорил очень громко, говорил с уверенностью, что разнообразные люди, собранные
в этой комнате для китайских идолов, никогда еще не слыхали
речей настоящего европейца, старался произносить
слова четко, следя за ударениями.
Все это текло мимо Самгина, но было неловко, неудобно стоять
в стороне, и раза два-три он посетил митинги местных политиков. Все, что слышал он, все
речи ораторов были знакомы ему; он отметил, что левые говорят громко, но
слова их стали тусклыми, и чувствовалось, что говорят ораторы слишком напряженно, как бы из последних сил. Он признал, что самое дельное было сказано
в городской думе, на собрании кадетской партии, членом ее местного комитета — бывшим поверенным по делам Марины.
В густом гуле всхрапывающей немецкой
речи глухой, бесцветный голос Долганова был плохо слышен, отрывистые
слова звучали невнятно.
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал говорить о «жалких соблазнах мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом.
Речь его обильно украшалась
словами молитв, стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо
в ней звучали фразы светских проповедников церковной философии...
Лютов произнес
речь легко, без пауз; по
словам она должна бы звучать иронически или зло, но иронии и злобы Клим не уловил
в ней. Это удивило его. Но еще более удивительно было то, что говорил человек совершенно трезвый. Присматриваясь к нему, Клим подумал...
Самгин слушал и утверждался
в подозрениях своих: этот человек, столь обыкновенный внешне, манерой
речи выдавал себя; он не так прост, каким хочет казаться. У него были какие-то свои
слова, и он обнаруживал склонность к едкости.
Его слушали так же внимательно, как всех, чувствовалось, что каждому хочется сказать или услышать нечто твердое, успокаивающее, найти какое-то историческое, объединяющее
слово, а для Самгина
в метелице
речей,
слов звучало простое солдатское...
Он спросил ее пренебрежительно и насмешливо, желая рассердить этим, а она ответила
в тоне человека, который не хочет спорить и убеждать, потому что ленится. Самгин почувствовал, что она вложила
в свои
слова больше пренебрежения, чем он
в свой вопрос, и оно у нее — естественнее. Скушав бисквит, она облизнула губы, и снова заклубился дым ее
речи...
Обнаруживая свою невещественность, оно бесследно исчезало
в потоках горячих
речей,
в дыме
слов, не оставляя по себе ни пепла, ни золы.
Хотелось, чтоб ее
речь, монотонная — точно осенний дождь, перестала звучать, но Варвара украшалась
словами еще минут двадцать, и Самгин не поймал среди них ни одной мысли, которая не была бы знакома ему. Наконец она ушла, оставив на столе носовой платок, от которого исходил запах едких духов, а он отправился
в кабинет разбирать книги, единственное богатство свое.
Клим перестал слушать его ворчливую
речь, думая о молодом человеке, одетом
в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы этот человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой силы
слова он мог бы сказать этим людям? И Самгин вспомнил — не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
Так она говорила минуты две, три. Самгин слушал терпеливо, почти все мысли ее были уже знакомы ему, но на этот раз они звучали более густо и мягко, чем раньше, более дружески.
В медленном потоке ее
речи он искал каких-нибудь лишних
слов, очень хотел найти их, не находил и видел, что она своими
словами формирует некоторые его мысли. Он подумал, что сам не мог бы выразить их так просто и веско.
Слушая сквозь свои думы болтовню Маргариты, Клим еще ждал, что она скажет ему, чем был побежден страх ее, девушки, пред первым любовником? Как-то странно, вне и мимо его, мелькнула мысль:
в словах этой девушки есть нечто общее с бойкими
речами Варавки и даже с мудрыми глаголами Томилина.
«Нужно иметь какие-то особенные головы и сердца, чтоб признавать необходимость приношения человека
в жертву неведомому богу будущего», — думал он, чутко вслушиваясь
в спокойную
речь, неторопливые
слова Туробоева...
«Демократия, — соображал Клим Иванович Самгин, проходя мимо фантастически толстых фигур дворников у ворот каменных домов. — Заслуживают ли эти люди, чтоб я встал во главе их?»
Речь Розы Грейман, Поярков, поведение Таисьи — все это само собою слагалось
в нечто единое и нежелаемое. Вспомнились
слова кадета, которые Самгин мимоходом поймал
в вестибюле Государственной думы: «Признаки новой мобилизации сил, враждебных здравому смыслу».
Дома он расслабленно свалился на диван. Варвара куда-то ушла,
в комнатах было напряженно тихо, а
в голове гудели десятки голосов. Самгин пытался вспомнить
слова своей
речи, но память не подсказывала их. Однако он помнил, что кричал не своим голосом и не свои
слова.
Заговорили все сразу, не слушая друг друга, но как бы стремясь ворваться
в прорыв скучной
речи, дружно желая засыпать ее и память о ней своими
словами. Рыженькая заявила...
— Вы повторите эти
слова в будущей вашей обвинительной
речи, — посоветовал адвокат и засмеялся так громко, что из толпы рабочих несколько человек взглянули на него и сначала один, седой, а за ним двое помоложе присоединились к зрителям.
Смотреть на него было так же приятно, как слушать его благожелательную
речь, обильную мягкими
словами, тускловатый блеск которых имел что-то общее с блеском старого серебра
в шкафе.
Прокурор кончил
речь, духовенство запело «Вечную память», все встали; Меркулов подпевал без
слов, не открывая рта, а Домогайлов, возведя круглые глаза
в лепной потолок, жалобно тянул...