Неточные совпадения
Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду
в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная
Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной
И думать: он меня любил,
Он мне единой посвятил
Рассвет печальный жизни бурной!..
Сердечный друг, желанный друг,
Приди, приди: я твой супруг...
— Ну и решился убить себя. Зачем было оставаться жить: это само собой
в вопрос вскакивало. Явился ее прежний, бесспорный, ее обидчик, но прискакавший с любовью после пяти
лет завершить законным браком обиду. Ну и понял, что все для меня пропало… А сзади позор, и вот эта кровь, кровь Григория… Зачем же жить? Ну и пошел выкупать заложенные пистолеты, чтобы зарядить и к
рассвету себе пулю
в башку всадить…
Летом охота на зверя возможна только утром, на
рассвете, и
в сумерки, до темноты. Днем зверь лежит где-нибудь
в чаще, и найти его трудно. Поэтому, воспользовавшись свободным временем, мы растянулись на траве и заснули.
Снегурочка, дитя мое, о чем
Мольбы твои? Великими дарами
Могу тебя утешить на прощанье.
Последний час Весна с тобой проводит,
С
рассветом дня вступает бог Ярило
В свои права и начинает
лето.
Пожилых
лет, небольшой ростом офицер, с лицом, выражавшим много перенесенных забот, мелких нужд, страха перед начальством, встретил меня со всем радушием мертвящей скуки. Это был один из тех недальних, добродушных служак, тянувший
лет двадцать пять свою лямку и затянувшийся, без рассуждений, без повышений,
в том роде, как служат старые лошади, полагая, вероятно, что так и надобно на
рассвете надеть хомут и что-нибудь тащить.
— Застрелился, утром, на
рассвете,
в семь часов. Старичок, почтенный, семидесяти
лет, эпикуреец, — и точь-в-точь как она говорила, — казенная сумма, знатная сумма!
Однажды
летом,
в деревне Грачах, у небогатой помещицы Анны Павловны Адуевой, все
в доме поднялись с
рассветом, начиная с хозяйки до цепной собаки Барбоса.
Андрей. Ну, довольно, довольно… (Утирает лицо.) Я всю ночь не спал и теперь немножко не
в себе, как говорится. До четырех часов читал, потом лег, но ничего не вышло. Думал о том, о сем, а тут ранний
рассвет, солнце так и лезет
в спальню. Хочу за
лето, пока буду здесь, перевести одну книжку с английского.
Вот еще семья. И еще. Вон старик, семьдесят
лет. «Lues II». Старик.
В чем ты виноват? Ни
в чем.
В общей чашке! Внеполовое, внеполовое. Свет ясен. Как ясен и беловатый
рассвет раннего декабря. Значит, над амбулаторными записями и великолепными немецкими учебниками с яркими картинками я просидел всю мою одинокую ночь.
1918
года. 13 февраля на
рассвете в Горелове.
На
рассвете 14 февраля 1918
года в далеком маленьком городке я прочитал эти записи Сергея Полякова. И здесь они полностью, без всяких каких бы то ни было изменений. Я не психиатр, с уверенностью не могу сказать, поучительны ли они, нужны ли? По-моему, нужны.
Два
года лежала тетрадка, но Мария Астафьевна не осмелилась ее отдать и часто
в отчаянии хотела поскорее умереть, чтобы дать только возможность доктору Шевыреву прочесть написанное. А он ничего не знал и каждый вечер
в десять часов аккуратно уезжал
в ресторан «Вавилон» и возвращался на
рассвете. Каждый раз
в прихожей, уезжая, он наталкивался на фельдшерицу и говорил...
Мы только к
рассвету вернулись домой… Восходящее солнце заливало бледным пурпуром отдаленные высоты, и они купались
в этом розовом море самых нежнейших оттенков. С соседней крыши минарета мулла кричал свою утреннюю молитву… Полусонную снял меня с седла Михако и отнес к Барбале — старой грузинке, жившей
в доме отца уже много
лет.
Василиса не виделась со своею дочерью уже четыре
года. Дочь Ефимья после свадьбы уехала с мужем
в Петербург, прислала два письма и потом как
в воду канула; ни слуху ни духу. И доила ли старуха корову на
рассвете, топила ли печку, дремала ли ночью — и всё думала об одном: как-то там Ефимья, жива ли. Надо бы послать письмо, но старик писать не умел, а попросить было некого.
В 1591
году хан крымский Кази-Гирей с мечом и пламенем вступил
в пределы нашего отечества и быстро шел к Москве. 13 июля он переправился через реку Оку, ночевал
в Лопасне и на
рассвете остановился против села Коломенского. Царь Федор Иоаннович поручил защиту столицы Борису Годунову.