Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки, чем бы их попридержать — и куды!.. пошел кутить: ездит на извозчике, каждый день ты доставай
в кеятр билет, а там через
неделю, глядь — и посылает на толкучий продавать новый фрак.
Городничий. Две
недели! (
В сторону.)Батюшки, сватушки! Выносите, святые угодники!
В эти две
недели высечена унтер-офицерская жена! Арестантам не выдавали провизии!. На улицах кабак, нечистота! Позор! поношенье! (Хватается за голову.)
«Это, говорит, молодой человек, чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга, а по фамилии, говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит,
в Саратовскую губернию и, говорит, престранно себя аттестует: другую уж
неделю живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить».
Глядеть весь город съехался,
Как
в день базарный, пятницу,
Через
неделю времени
Ермил на той же площади
Рассчитывал народ.
— Да как теперь прикажете:
У нас по положению
Три дня
в неделю барские,
С тягла: работник с лошадью,
Подросток или женщина,
Да полстарухи
в день,
Господский срок кончается…
Скотинин (озлобясь). Как мячиком? Оборони Бог! Да я и сам зашвырну ее так, что целой деревней
в неделю не отыщут.
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через
неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а
в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
Однако Аленка и на этот раз не унялась, или, как выражается летописец, «от бригадировых шелепов [Ше́леп — плеть, палка.] пользы для себя не вкусила». Напротив того, она как будто пуще остервенилась, что и доказала через
неделю, когда бригадир опять пришел
в кабак и опять поманил Аленку.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее
в неделю раз для приличия. Кроме того,
в этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
Но прошла
неделя, другая, третья, и
в обществе не было заметно никакого впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости, заговаривали о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И
в обществе,
в особенности теперь занятом другим, было совершенное равнодушие.
В литературе тоже
в продолжение месяца не было ни слова о книге.
Это новое не могло быть не страшно по своей неизвестности; но страшно или не страшно, — оно уже совершилось еще шесть
недель тому назад
в ее душе; теперь же только освящалось то, что давно уже сделалось
в ее душе.
Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить семена и посеять озимое — всё это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать всё это, надо, чтобы от старого до малого все деревенские люди работали не переставая
в эти три-четыре
недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным хлебом, молотя и возя снопы по ночам и отдавая сну не более двух-трех часов
в сутки. И каждый год это делается по всей России.
Вронский имел привычку к принцам, но, оттого ли, что он сам
в последнее время переменился, или от слишком большой близости с этим принцем, ― эта
неделя показалась ему страшно тяжела.
За несколько
недель пред этим Левин писал брату, что по продаже той маленькой части, которая оставалась у них неделенною
в доме, брат имел получить теперь свою долю, около 2000 рублей.
Другая неприятность, расстроившая
в первую минуту его хорошее расположение духа, но над которою он после много смеялся, состояла
в том, что из всей провизии, отпущенной Кити
в таком изобилии, что, казалось, нельзя было ее доесть
в неделю, ничего не осталось.
Он ехал и отдохнуть на две
недели и
в самой святая-святых народа,
в деревенской глуши, насладиться видом того поднятия народного духа,
в котором он и все столичные и городские жители были вполне убеждены. Катавасов, давно собиравшийся исполнить данное Левину обещание побывать у него, поехал с ним вместе.
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето
в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал
в Россию, — надо было к жене да еще
в деревню, — ну, не поверишь, через две
недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал
в Париж — опять справился.
В средине зимы Вронский провел очень скучную
неделю.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были
в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три
недели прожил у них
в доме и как нянька ходил за детьми.
И он удивлялся, как она, эта поэтическая, прелестная Кити, могла
в первые же не только
недели,
в первые дни семейной жизни думать, помнить и хлопотать о скатертях, о мебели, о тюфяках для приезжих, о подносе, о поваре, обеде и т. п.
― Я уже давно оставил эту жизнь, ― сказал он, удивляясь перемене выражения ее лица и стараясь проникнуть его значение. ― И признаюсь, ― сказал он, улыбкой выставляя свои плотные белые зубы, ― я
в эту
неделю как
в зеркало смотрелся, глядя на эту жизнь, и мне неприятно было.
—
В свете это ад! — мрачно нахмурившись, быстро проговорил он. — Нельзя представить себе моральных мучений хуже тех, которые она пережила
в Петербурге
в две
недели… и я прошу вас верить этому.
Чувство это была радость полного совершения того, что уже полтора месяца совершилось
в ее душе и что
в продолжение всех этих шести
недель радовало и мучало ее.
На льду собирались
в этот день
недели и
в эту пору дня люди одного кружка, все знакомые между собою.
Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись. Я познакомился с ним
в действующем отряде. Он был ранен пулей
в ногу и поехал на воды с
неделю прежде меня.
Засверкали глазенки у татарчонка, а Печорин будто не замечает; я заговорю о другом, а он, смотришь, тотчас собьет разговор на лошадь Казбича. Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат.
Недели три спустя стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви
в романах-с. Что за диво?..
Мне как-то раз случилось прожить две
недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, по вечерам играли
в карты.
Княгиня лечится от ревматизма, а дочь Бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана
в день кислосерной воды и купаться два раза
в неделю в разводной ванне.
— То зачем же ее преследовать, тревожить, волновать ее воображение?.. О, я тебя хорошо знаю! Послушай, если ты хочешь, чтоб я тебе верила, то приезжай через
неделю в Кисловодск; послезавтра мы переезжаем туда. Княгиня остается здесь дольше. Найми квартиру рядом; мы будем жить
в большом доме близ источника,
в мезонине; внизу княгиня Лиговская, а рядом есть дом того же хозяина, который еще не занят… Приедешь?..
Прежде было знаешь, по крайней мере, что делать: принес правителю дел красную, [Красная — ассигнация
в десять рублей.] да и дело
в шляпе, а теперь по беленькой, да еще
неделю провозишься, пока догадаешься; черт бы побрал бескорыстие и чиновное благородство!
— Ну, слушай, этот раз возьму, и то из сожаления только, чтобы не провозился напрасно. Но если ты привезешь
в другой раз, хоть три
недели канючь — не возьму.
— Ох, батюшка, осьмнадцать человек! — сказала старуха, вздохнувши. — И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что
в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати, как за живого. На прошлой
неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
Работы оставалось еще, по крайней мере, на две
недели; во все продолжение этого времени Порфирий должен был чистить меделянскому щенку пуп особенной щеточкой и мыть его три раза на день
в мыле.
Через
недели две после этого разговора был он уже
в окрестности мест, где пронеслось его детство.
Уже более
недели приезжий господин жил
в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким образом проводя, как говорится, очень приятно время.
В три-четыре
недели он уже так набил руку
в таможенном деле, что знал решительно все: даже не весил, не мерил, а по фактуре узнавал, сколько
в какой штуке аршин сукна или иной материи; взявши
в руку сверток, он мог сказать вдруг, сколько
в нем фунтов.
Покамест ему подавались разные обычные
в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих
в течение нескольких
неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему все это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор — о том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много ли дает дохода, и большой ли подлец их хозяин; на что половой, по обыкновению, отвечал: «О, большой, сударь, мошенник».
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой
в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую
неделю город, мысли не о том, что делается
в ее доме и
в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Я вас уверяю:
в две
недели они изопьются и будут стельки.
Приступили к нему со всех сторон и стали упрашивать убедительно остаться хоть на две
недели в городе...
Он весел был. Чрез две
неделиНазначен был счастливый срок.
И тайна брачныя постели
И сладостной любви венок
Его восторгов ожидали.
Гимена хлопоты, печали,
Зевоты хладная чреда
Ему не снились никогда.
Меж тем как мы, враги Гимена,
В домашней жизни зрим один
Ряд утомительных картин,
Роман во вкусе Лафонтена…
Мой бедный Ленский, сердцем он
Для оной жизни был рожден.
«И полно, Таня!
В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь». —
«Да как же ты венчалась, няня?» —
«Так, видно, Бог велел. Мой Ваня
Моложе был меня, мой свет,
А было мне тринадцать лет.
Недели две ходила сваха
К моей родне, и наконец
Благословил меня отец.
Я горько плакала со страха,
Мне с плачем косу расплели
Да с пеньем
в церковь повели.
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть
в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Всё думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать:
в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.
В году
недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И
в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.
Через
неделю бабушка могла плакать, и ей стало лучше. Первою мыслию ее, когда она пришла
в себя, были мы, и любовь ее к нам увеличилась. Мы не отходили от ее кресла; она тихо плакала, говорила про maman и нежно ласкала нас.
Нас не пускали к ней, потому что она целую
неделю была
в беспамятстве, доктора боялись за ее жизнь, тем более что она не только не хотела принимать никакого лекарства, но ни с кем не говорила, не спала и не принимала никакой пищи.
— Молчи ж! — прикрикнул сурово на него товарищ. — Чего тебе еще хочется знать? Разве ты не видишь, что весь изрублен? Уж две
недели как мы с тобою скачем не переводя духу и как ты
в горячке и жару несешь и городишь чепуху. Вот
в первый раз заснул покойно. Молчи ж, если не хочешь нанести сам себе беду.
Схватили их турки у самого Трапезонта и всех забрали невольниками на галеры, взяли их по рукам и ногам
в железные цепи, не давали по целым
неделям пшена и поили противной морской водою.
Разведаю во что бы то ни стало!» И через
неделю уже очутился он
в городе Умани, вооруженный, на коне, с копьем, саблей, дорожной баклагой у седла, походным горшком с саламатой, пороховыми патронами, лошадиными путами и прочим снарядом.
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но
в случае войны и общего движенья
в восемь дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы от короля, — и
в две
недели набиралось такое войско, какого бы не
в силах были набрать никакие рекрутские наборы.