Неточные совпадения
Он видел вокруг себя
людей,
в большинстве беспартийных, видел, что эти
люди так же, как он, гордились своей независимостью, подчеркивали свою непричастность
политике и широко пользовались правом критиковать ее.
— Тоську
в Буй выслали. Костромской губернии, — рассказывал он. — Туда как будто раньше и не ссылали, черт его знает что за город, жителя
в нем две тысячи триста
человек. Одна там, только какой-то поляк угряз, опростился, пчеловодством занимается. Она — ничего, не скучает, книг просит. Послал все новинки — не угодил! Пишет: «Что ты смеешься надо мной?» Вот как… Должно быть, она серьезно втяпалась
в политику…
— Это ужасно! — сочувственно откликнулся парижанин. — И все потому, что не хватает денег. А мадам Муромская говорит, что либералы — против займа во Франции. Но, послушайте, разве это
политика?
Люди хотят быть нищими… Во Франции революцию делали богатые буржуа, против дворян, которые уже разорились, но держали короля
в своих руках, тогда как у вас, то есть у нас, очень трудно понять — кто делает революцию?
— Ты —
человек осведомленный
в политике, скажи-ка…
— Печально, когда
человек сосредоточивается на плотском своем существе и на разуме, отметая или угнетая дух свой, начало вселенское. Аристотель
в «
Политике» сказал, что
человек вне общества — или бог или зверь. Богоподобных
людей — не встречала, а зверье среди них — мелкие грызуны или же барсуки, которые защищают вонью жизнь свою и нору.
Самгин, слушая его, думал: действительно преступна власть, вызывающая недовольство того слоя
людей, который во всех других странах служит прочной опорой государства. Но он не любил думать о
политике в терминах обычных, всеми принятых, находя, что термины эти лишают его мысли своеобразия, уродуют их. Ему больше нравилось, когда тот же доктор, усмехаясь, бормотал...
Но и пение ненадолго прекратило ворчливый ропот
людей, давно знакомых Самгину, —
людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми вопросов
политики. Странно было слышать и не верилось, что эти анекдотические
люди, погруженные
в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем газеты, потому что говорят просто.
— Вы знаете, Клим Иванович, ваша речь имела большой успех. Я
в политике понимаю, наверно, не больше индюшки, о Дон-Кихоте — знаю по смешным картинкам
в толстой книге, Фауст для меня — глуповатый
человек из оперы, но мне тоже понравилось, как вы говорили.
— Столыпина я одобряю; он затеял дело доброе, дело мудрое. Накормить лучших
людей — это уже
политика европейская. Все ведь
в жизни нашей строится на отборе лучшего, — верно?
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя
в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь,
человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких
людей, одни делают
политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им
в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
— Естественно, вы понимаете, что существование такого кружка совершенно недопустимо, это — очаг заразы. Дело не
в том, что Михаила Локтева поколотили. Я пришел к вам потому, что отзывы Миши о вас как
человеке культурном… Ну, и — вообще, вы ему импонируете морально, интеллектуально… Сейчас все заняты мелкой
политикой, — Дума тут, — но, впрочем, не
в этом дело! — Он, крякнув, раздельно, внушительно сказал...
— Однако —
в какой струе плыть? Вот мой вопрос, откровенно говоря. Никому, брат, не верю я. И тебе не верю.
Политикой ты занимаешься, — все
люди в очках занимаются
политикой. И, затем, ты адвокат, а каждый адвокат метит
в Гамбетты и Жюль Фавры.
«Дмитрий нашел ‹смысл›
в политике,
в большевизме. Это — можно понять как последнее прибежище для
людей его типа — бездарных
людей. Для неудачников. Обилие неудачников — характерно для русской интеллигенции. Она всегда смотрела на себя как на средство, никто не учил ее быть самоцелью, смотреть на себя как на ценнейшее явление мира».
«Да, найти
в жизни смысл не легко… Пути к смыслу страшно засорены словами, сугробами слов. Искусство, наука,
политика — Тримутри, Санкта Тринита — Святая Троица.
Человек живет всегда для чего-то и не умеет жить для себя, никто не учил его этой мудрости». Он вспомнил, что на тему о
человеке для себя интересно говорил Кумов: «Его я еще не встретил».
Опыт научил его мало-помалу, что пока с обывателем играешь
в карты или закусываешь с ним, то это мирный, благодушный и даже неглупый
человек, но стоит только заговорить с ним о чем-нибудь несъедобном, например, о
политике или науке, как он становится
в тупик или заводит такую философию, тупую и злую, что остается только рукой махнуть и отойти.
Макиавеллизм
в политике, капитализм
в экономике, сиентизм
в науке, национализм
в жизни народов, безраздельная власть техники над
человеком — все это есть порождение этих автономий.
Всякий чуткий
человек, не доктринер, понимает, что нынешний исторический день
в России выдвигает
в политике на первый план задачи управления, организации ответственной власти, а не задачи чисто законодательного творчества и реформ.
Нравственные начала
в политике утверждаются изнутри, из корней
человека, а не извне, не из внешних принципов общественности.
На «башне»
В. Иванова, так называлась квартира Ивановых на 7 этаже против Таврического сада, каждую среду собирались все наиболее одаренные и примечательные
люди той эпохи: поэты, философы, ученые, художники, актеры, иногда и
политики.
Я мог говорить о войне, о
политике, об обыденной жизни так, как будто бы я верил, подобно многим
людям,
в первичную, подлинную реальность всего этого.
Аристотель говорит
в своей, во многих отношениях замечательной, «
Политике»: «
Человек есть естественно животное политическое, предназначенное к жизни
в обществе, и тот, кто по своей природе не является частью какого-либо государства, есть существо деградированное или превосходящее
человека».
Политика в значительной степени есть фикция, владеющая
людьми, паразитарный нарост, высасывающий кровь из
людей.
Всю мою жизнь я чувствовал, что свойственные мне дары ослабляются при всех общественных комбинациях с
людьми, при всяком вмешательстве
в политику.
Он —
человек универсальный: поэт, ученый филолог, специалист по греческой религии, мыслитель, теолог и теософ, публицист, вмешивающийся
в политику.
«Народных заседаний проба
в палатах Аглицкого клоба». Может быть, Пушкин намекает здесь на политические прения
в Английском клубе. Слишком близок ему был П. Я. Чаадаев, проводивший ежедневно вечера
в Английском клубе, холостяк, не игравший
в карты, а собиравший около себя
в «говорильне» кружок
людей, смело обсуждавших тогда
политику и внутренние дела. Некоторые черты Чаадаева Пушкин придал своему Онегину
в описании его холостой жизни и обстановки…
Я был первым и до сих пор остаюсь практически единственным
человеком, который обнаружил эту главную ошибку современной философии; я показал, что все философы (за исключением Лейбница), начиная с Декарта и его последователя Спинозы, исходили из принципа разрушения и революции
в отношении религиозной жизни, из принципа, который
в области
политики породил конституционный принцип; я показал, что кардинальная реформа невозможна, если только она не будет проходить и
в философии и
в политике.
Увольнение этого ученика Аракчеева, вора, взяточника, несмотря на полное невежество, игравшего роль временщика при Николае I, рассматривалось обществом как доказательство отхода Александра II от реакционной
политики его отца.] сменен, но, может быть, не знаете, что это был единственный
человек в России, qui a en le suffrage universelle [Буквально: который получил всеобщее признание (франц.).] (то есть, что мнения согласны были на его счет).
— Крепкие старики, — объяснял щеголь. — Упрямы бывают, но крепкие, настоящие
люди, своему отечеству патриоты. Я, разумеется,
человек центральный; я, можно сказать,
в самом центре нахожусь:
политику со всеми веду, потому что у меня все расчеты и отправки, и со всякими
людьми я имею обращение, а только наши старики — крепкие
люди: нельзя их ничем покорить.
— Я так спросил… Так вам, значит, нужно выправить через меня справку о Мироне Геннадьиче? Извольте… Во-первых, это очень честный
человек — первая беда для вас; во-вторых, он очень умный
человек — вторая беда, и, в-третьих, он, к вашему счастью, сам считает себя умным
человеком. Из таких умных и честных
людей можно веревки вить, хотя сноровка нужна. Впрочем, Блинов застрахован от вашей бабьей
политики… Ха-ха!..
Через несколько дней после бала Евгений Константиныч сделал визит Раисе Павловне и Майзелю. Это было выдающееся событие, которое толковалось умудренными во внутренней
политике людьми различно. Партия Тетюева была крайне недовольна сближением Евгения Константиныча с Раисой Павловной; от такого знакомства можно было ожидать всего, тем более что тут замешалась Луша.
В действительности визит Лаптева к Раисе Павловне был самого невинного свойства, и она приняла его даже несколько холодно.
И сколько еще встречается на свете
людей, которые вполне искренно убеждены, что с жиру
человек может только беситься и что поэтому самая мудрая внутренняя
политика заключается
в том, чтоб держать людской род
в состоянии более или менее пришибленном!
Так, например, однажды за обедом маркиз де Сангло выразился так:"Хотя крепостное право и похваляется многими, яко согласные с требованиями здравой внутренней
политики, но при сем необходимо иметь
в виду, что и оные
люди, провидением
в наше распоряжение для услуг предоставленные, суть, подобно нам, по образу и подобию божию созданы!"А присутствовавший при этом генерал Бедокуров присовокупил:"Сие есть несомненно, хотя с некоторым
в физиономиях повреждением!"
В другой раз князь Букиазба высказал такое мнение:"Сия мысль, что Иван (камердинер князя) служит мне токмо за страх, весьма для меня прискорбна, хотя не могу скрыть, что и за сим я пользуюсь его услугами с удовольствием".
Колебание и неустойчивость
в этой
политике хуже всего для так называемых благонамеренных
людей.
— Я не знаю, собственно, что вы разумеете под именем
политиков, — возразил ему молодой
человек, — но Гегель
в отношении права, нравственности и государства говорит, что истина этих предметов достаточно ясно высказана
в положительных законах.
Говорили об этом и на конках, и
в мелочных лавочках, и
в дворницких, словом — везде, где современная внутренняя
политика почерпает свои вдохновения. И странное дело! — хотя я, как
человек, кончивший курс наук
в высшем учебном заведении, не верил этим рассказам, но все-таки инстинктивно чего-то ждал. Думал: придут, заставят петь… сумею ли?
Вследствие всего этого мы считаем для себя невозможным не только службу
в войсках, но и занимание должностей, обязующих нас принуждать
людей поступать хорошо под страхом тюрьмы или смертной казни. Мы поэтому добровольно исключаем себя из всех правительственных учреждений и отказываемся от всякой
политики, от всех земных почестей и должностей.
«Конечно, правительства указывают для оправдания этих мер на исключительно оборонительный характер всех этих расходов и вооружений, но все-таки остается непонятным для всякого незаинтересованного
человека, откуда можно ожидать нападения, когда все великие державы единодушно
в своей
политике преследуют единственную цель обороны.
И действительно, предсказание это исполнилось с буквальною точностью: не только обыватели, но сами квартальные приобрели сытый вид и впоследствии даже удивлялись, как им не приходила
в голову столь простая и ясная мысль, что лучший способ для приобретения сытого вида заключается именно
в воздержании от заезжаний. Как только это средство пущено во внутреннюю
политику как руководящее, то жир сам собою нагуливается, покуда не сформируется совершенно лоснящийся от сытости
человек.
В амбаре, несмотря на сложность дела и на громадный оборот, бухгалтера не было, и из книг, которые вел конторщик, ничего нельзя было понять. Каждый день приходили
в амбар комиссионеры, немцы и англичане, с которыми приказчики говорили о
политике и религии; приходил спившийся дворянин, больной жалкий
человек, который переводил
в конторе иностранную корреспонденцию; приказчики называли его фитюлькой и поили его чаем с солью. И
в общем вся эта торговля представлялась Лаптеву каким-то большим чудачеством.
Вообще —
в квартале нашем много родилось и жило замечательных
людей, —
в старину они рождались чаще, чем теперь, и были заметней, а ныне, когда все ходят
в пиджаках и занимаются
политикой, трудно стало
человеку подняться выше других, да и душа туго растет, когда ее пеленают газетной бумагой.
Пепе не любит немцев, он живет идеями и настроениями улицы, площади и темных лавочек, где свои
люди пьют вино, играют
в карты и, читая газеты, говорят о
политике.
Нет, он не понимал:
политику делают
в Риме министры и богатые
люди для того, чтобы увеличить налоги на бедных
людей. А его дети — рабочие, они живут
в Америке и были славными парнями — зачем им делать
политику?
— И мне не все нравится, — фальши много! Но напрямки ходить
в торговом деле совсем нельзя, тут нужна
политика! Тут, брат, подходя к
человеку, держи
в левой руке мед, а
в правой — нож.
— Глуп народ всё-таки! Вместо того, чтобы ходить с флагами и песнями, он должен бы, уж если почувствовал себя
в силе, требовать у начальства немедленного прекращения всякой
политики. Чтобы всех обратить
в людей, и нас и революционеров… выдать кому следует — и нашим и ихним — награды и строго заявить —
политика больше не допускается!..
Яков Львович, не будучи большим
политиком, взирал на своих сверстников, которые его выдавали «крапивному семени», как на
людей растленных
в египетском рабстве мысли, и ничего не ожидал от их детей, как от детей рабов, которые если и почувствуют вкус к свободе, то не сумеют отличить ее от своеволия.
— Это ресторация,
в которой платят за обед по рублю с
человека. Там увидим мы презабавные физиономии: прегордых писцов из министерских департаментов, глубокомысленных
политиков в изорванных сюртуках, художников без работы, учителей без мест, а иногда и журналистов без подписчиков. Что за разговоры мы услышим! Все обедают за общим столом; должность официантов отправляют двe толcтыe служанки и, когда гости откушают суп, у всех, без исключения, собирают серебряные ложки. Умора, да и только!
Николев, кроме поэзии, имел претензию быть и гастрономом, и
политиком, и светским
человеком, чем, без сомнения, он и был
в свое время.
Но вот наступила великая японская война. Посетители Гамбринуса зажили ускоренною жизнью. На бочонках появились газеты, по вечерам спорили о войне. Самые мирные, простые
люди обратились
в политиков и стратегов, но каждый из них
в глубине души трепетал если не за себя, то за брата или, что еще вернее, за близкого товарища:
в эти дни ясно сказалась та незаметная и крепкая связь, которая спаивает
людей, долго разделявших труд, опасность и ежедневную близость к смерти.
Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг
в науке,
в политике,
в войне — ни группировались
люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед — с другой.
Усмехнувшись, когда я объяснил, что я подпрапоренко, регулярной армии отставной господин капрал, Трофим Миронов сын Халявский — он записывал, а я, между тем, дабы показать ему, что я бывал между
людьми и знаю
политику, начал ему рекомендоваться и просил его принять меня
в свою аттенцию и, по дружбе, сказать чисто и откровенно,
в какой город меня привезли?