Неточные совпадения
С каждым годом притворялись окна
в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал
в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не
человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались
в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука
в подвалах превратилась
в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались
в пыль.
Вода прибывает, — подумал он, — к утру хлынет, там, где пониже место, на улицы, зальет
подвалы и погреба, всплывут подвальные крысы, и среди дождя и ветра
люди начнут, ругаясь, мокрые, перетаскивать свой сор
в верхние этажи…
— Да, — ответил Клим, вдруг ощутив голод и слабость.
В темноватой столовой, с одним окном, смотревшим
в кирпичную стену, на большом столе буйно кипел самовар, стояли тарелки с хлебом, колбасой, сыром, у стены мрачно возвышался тяжелый буфет, напоминавший чем-то гранитный памятник над могилою богатого купца. Самгин ел и думал, что, хотя квартира эта
в пятом этаже, а вызывает впечатление
подвала. Угрюмые
люди в ней, конечно, из числа тех, с которыми история не считается, отбросила их
в сторону.
Но он тотчас же сообразил, что ему нельзя остановиться на этой эпитафии, ведь животные — собаки, например, — тоже беззаветно служат
людям. Разумеется,
люди, подобные Тане, полезнее
людей, проповедующих
в грязном
подвале о глупости камня и дерева, нужнее полуумных Диомидовых, но…
Полсотни
людей ответили нестройным гулом, голоса звучали глухо, как
в подвале, так же глухо прозвучало и приветствие Марины;
в ответном гуле Самгин различил многократно повторенные слова...
— Старой кухни тоже нет; вот новая, нарочно выстроила отдельно, чтоб
в дому огня не разводить и чтоб
людям не тесно было. Теперь у всякого и у всякой свой угол есть, хоть маленький, да особый. Вот здесь хлеб, провизия; вот тут погреб новый,
подвалы тоже заново переделаны.
Весь дом смотрел парадно, только Улита,
в это утро глубже, нежели
в другие дни, опускалась
в свои холодники и
подвалы и не успела надеть ничего, что делало бы ее непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед, ужин — и господам, и дворне, и приезжим
людям из-за Волги.
Всё лицо женщины было той особенной белизны, которая бывает на лицах
людей, проведших долгое время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля
в подвале.
В грязном
подвале, служившем карцером, я уже нашел двух арестантов: Арапетова и Орлова, князя Андрея Оболенского и Розенгейма посадили
в другую комнату, всего было шесть
человек, наказанных по маловскому делу.
Расскажи им, как твою мать оставил злой
человек, как она умирала
в подвале у Бубновой, как вы с матерью вместе ходили по улицам и просили милостыню; что говорила она тебе и о чем просила тебя, умирая…
Но старая, историческая рознь, разделявшая некогда гордый панский зáмок и мещанскую униатскую часовню, продолжалась и после их смерти: ее поддерживали копошившиеся
в этих дряхлых трупах черви, занимавшие уцелевшие углы подземелья,
подвалы. Этими могильными червями умерших зданий были
люди.
— Что ж, если я хочу, если это доставляет мне удовольствие? — отвечала она, и когда кушанье было подано, села рядом с ним, наливала ему горячее и переменяла даже тарелки. Петр Михайлыч тоже не остался праздным: он собственной особой слазил
в подвал и, достав оттуда самой лучшей наливки-лимоновки, которую Калинович по преимуществу любил, уселся против молодых
людей и стал смотреть на них с каким-то умилением. Калиновичу, наконец, сделалось тяжело переносить их искреннее радушие.
Он позвал несколько благонадежных
людей из своей прислуги, приказал отнести барыню
в каменный
подвал, запер огромным замком и ключ положил к себе
в карман.
Посреди
подвала стоят
человек десять народу
в красных рубахах, засучили рукава и длинные ножики точат…
Вскоре все ребятишки тоже собрались
в тесную кучку у входа
в подвал. Зябко кутаясь
в свои одёжки, они сидели на ступенях лестницы и, подавленные жутким любопытством, слушали рассказ Савёлова сына. Лицо у Пашки осунулось, а его лукавые глаза глядели на всех беспокойно и растерянно. Но он чувствовал себя героем: никогда ещё
люди не обращали на него столько внимания, как сегодня. Рассказывая
в десятый раз одно и то же, он говорил как бы нехотя, равнодушно...
В подвале жил сапожник Перфишка с больной, безногою женой и дочкой лет семи, тряпичник дедушка Еремей, нищая старуха, худая, крикливая, её звали Полоротой, и извозчик Макар Степаныч,
человек пожилой, смирный, молчаливый.
Он присматривался к странной жизни дома и не понимал её, — от
подвалов до крыши дом был тесно набит
людьми, и каждый день с утра до вечера они возились
в нём, точно раки
в корзине. Работали здесь больше, чем
в деревне, и злились крепче, острее. Жили беспокойно, шумно, торопливо — порою казалось, что
люди хотят скорее кончить всю работу, — они ждут праздника, желают встретить его свободными, чисто вымытые, мирно, со спокойной радостью. Сердце мальчика замирало,
в нём тихо бился вопрос...
— Ну, вот и все. Конечно, скоро старый казак понадобился князю: пришли татары, и некому было выручить Киев из беды. Пожалел тогда Владимир, горько пожалел. А Евпраксеюшка послала тотчас же
людей, чтобы шли
в подвалы глубокие и выводили Илью за белы руки. Зла Илья не помнил, сел на коня, ну и так далее. Переколотил татар — вот и все.
Когда я опустился
в подвал мастерской, между мною и
людьми, видеть и слушать которых стало уже необходимо для меня, выросла «стена забвения».
И вот я переселился из большого грязного
подвала в маленький, почище, — забота о чистоте его лежала на моей обязанности. Вместо артели
в сорок
человек предо мною был один. У него седые виски, острая бородка, сухое, копченое лицо, темные, задумчивые глаза и странный рот: маленький, точно у окуня, губы пухлые, толстые и сложены так, как будто он мысленно целуется. И что-то насмешливое светится
в глубине глаз.
Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж дочь богатого торговца чаем. За гробом ее шла толпа молодежи, несколько тысяч
человек, над могилой студенты говорили речи, полиция разгоняла их.
В маленьком магазине рядом с пекарней все кричат об этой драме, комната за магазином набита студентами, к нам,
в подвал, доносятся возбужденные голоса, резкие слова.
Он ушел. Гаврила осмотрелся кругом. Трактир помещался
в подвале;
в нем было сыро, темно, и весь он был полон удушливым запахом перегорелой водки, табачного дыма, смолы и еще чего-то острого. Против Гаврилы, за другим столом, сидел пьяный
человек в матросском костюме, с рыжей бородой, весь
в угольной пыли и смоле. Он урчал, поминутно икая, песню, всю из каких-то перерванных и изломанных слов, то страшно шипящих, то гортанных. Он был, очевидно, не русский.
Он населил маленькое здание мертвецкой десятками и сотнями давно умерших
людей и пристально вглядывался
в оконце, выходившее из ее
подвала в уголок сада, видя
в неровном отражении света
в старом радужном и грязном стекле знакомые черты, виденные им когда-то
в жизни или на портретах.
Потом он спрашивал себя: а зачем ему надо было лезть из своего
подвала в этот котел кипящий? И недоумевал. Но все эти думы вращались где-то глубоко
в нём, они были как бы отгорожены от прямого влияния на его работу тем напряжённым вниманием, с которым он относился к действиям врачебного персонала. Он никогда не видал, чтоб
в каком-нибудь труде
люди убивались так, как они убиваются тут, и не раз подумал, глядя на утомлённые лица докторов и студентов, что все эти
люди — воистину, не даром деньги получают!
— Я-то? Господи, ты посуди: я получаю двенадцать рублей, да ты двадцать — тридцать два рубля
в месяц! На готовом на всём! Это, ежели до зимы хворать будут
люди, сколько мы накопим?.. А там, бог даст, и поднимемся из подвала-то…
Она не думала, не рассуждала, но, вспоминая свою прежнюю жизнь
в подвале,
в тесном кругу забот о муже и хозяйстве, невольно сравнивала прошлое с настоящим, и мрачные картины подвального существования постепенно отходили всё далее и далее от неё. Барачное начальство полюбило её за сметливость и уменье работать, все относились к ней ласково,
в ней видели
человека, это было ново для неё, оживляло её…
И вздумал благодетель устроить
в таком месте, где много народа, постоялый двор и собрать
в этом дворе всё, что только может быть на пользу и на удовольствие
человеку. И устроил благодетель во дворе теплые горницы, и печи хорошие, и дрова, и освещение, и амбары, полные хлеба всякого, и
подвалы с овощами, и запасы плодов, и всякие напитки, и кровати, и постели, и всякую одежду, и белье, и обувь, и всего столько, что на многих и многих достанет. Сделал так благодетель, а сам ушел и стал дожидаться, что будет.
Я осторожно выбралась из дортуара, бесшумно сбежала с лестницы и очутилась на темной площадке — перед дверью подвального помещения. Здесь я перевела дух и, осенив себя широким крестом, вошла
в длинную, неуютную комнату, освещенную дрожащим светом ночника, где стояло не меньше сорока кроватей. Обитательницы
подвала крепко спали. Но риск оставался, ведь каждую минуту любая из них могла проснуться и, обнаружив здесь чужого
человека, заподозрить меня
в чем только ни вздумается…
— Пройдешься мимо, — отделал себе спекулянт квартиру нашу, живет
в ней один с женой да с дочкой. Шторы, арматура блестит, пальмы у окон. И не признаешь квартирку. Вот какие права были! Богат
человек, — и пожалуйте, живите трое
в пяти комнатах. Значит, — спальня там, детская, столовая, — на все своя комната. А рабочий
человек и
в подвале проживет,
в одной закутке с женой да с пятью ребятишками, — ему что? Ну, а теперь власть наша, и права другие пошли. На то не смотрят, что богатый
человек.
У Кати больно защемило
в душе. Вспомнились гнусные
подвалы и безвинные
люди в них с опухлыми лицами, раскосые глаза Искандера, тлеющие темно-кровавым огнем… Не может же этот не знать обо всем! А если знает, как может смотреть так благодушно и радостно?
А вы бросаете ваших пленников
в темные
подвалы,
люди лежат на холодном каменном полу, вы их морите голодом.
Катя зашла. За стойкою с огромным обзеленевшим самоваром грустно стоял бывший владелец кофейни, толстый грек Аврамиди. Было много болгар. Они сидели на скамейках у стен и за столиками, молча слушали. Перед стойкою к ним держал речь приземистый
человек с кривыми ногами,
в защитной куртке. Глаза у него были выпученные, зубы темные и кривые. Питомец темных
подвалов, не знавший
в детстве ни солнца, ни чистого воздуха.
Я сел к столику и спросил водки. Противны были
люди кругом, противно ухал орган. Мужчины с развязными, землистыми лицами кричали и вяло размахивали руками; худые, некрасивые женщины смеялись зеленовато-бледными губами. Как будто все надолго были сложены кучею
в сыром
подвале и вот вылезли из него — помятые, слежавшиеся, заплесневелые… Какими кусками своих излохмаченных душ могут они еще принять жизнь?
— Я уж придумал. Вот что разве сделать: есть у меня знакомый
человек, за деньги он согласится назваться холопом князя Владимира Андреевича. Составим под руку князя к князю Василию грамоту,
в которой тот будет советовать ему извести царя. Эта грамота пойдет к князю Прозоровскому, а мы его тут и накроем. Да еще подбросим
в подвалы княжеского дома мешки с кореньями и другими зельями, тогда и другая улика будет налицо.
А учение мира сказало: брось дом, поля, братьев, уйди из деревни
в гнилой город, живи всю свою жизнь банщиком голым,
в пару намыливая чужие спины, или гостинодворцем, всю жизнь считая чужие копейки
в подвале, или прокурором, всю жизнь свою проводя
в суде и над бумагами, занимаясь тем, чтобы ухудшить участь несчастных, или министром, всю жизнь впопыхах подписывая ненужные бумаги, или полководцем, всю жизнь убивая
людей, — живи этой безобразной жизнью, кончающейся всегда мучительной смертью, и ты ничего не получишь
в мире этом и не получишь никакой вечной жизни.
В окнах домов видны были
люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам;
в погребах,
в подвалах такие же
люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же
люди отпирали и отбивали ворота сараев и конюшень;
в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей.
Приходят
люди во двор, находят
в этом дворе всё, что нужно для их жизни: дом со всею утварью, амбары, полные хлебом, погреба,
подвалы со всеми запасами; на дворе — орудия земледельческие, снасть, сбруя, лошади, коровы, овцы, полное хозяйство — всё, что нужно для довольной жизни.