Неточные совпадения
Они знали его щедрость, и чрез полчаса больной гамбургский
доктор, живший наверху, с завистью смотрел
в окно на эту веселую русскую компанию здоровых людей, собравшуюся под каштаном.
— Случай — исключительный, — сказал
доктор, открывая
окна; затем подошел к столу, налил стакан кофе, походил по комнате, держа стакан
в руках, и, присев к столу, пожаловался...
Ворота всех домов тоже были заперты, а
в окнах квартиры Любомудрова несколько стекол было выбито, и на одном из
окон нижнего этажа сорвана ставня. Калитку отперла Самгину нянька Аркадия, на дворе и
в саду было пусто,
в доме и во флигеле тихо. Саша, заперев калитку, сказала, что
доктор уехал к губернатору жаловаться.
Повинуясь странному любопытству и точно не веря
доктору, Самгин вышел
в сад, заглянул
в окно флигеля, — маленький пианист лежал на постели у
окна, почти упираясь подбородком
в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие
в темных ямах, непонятливо смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
—
Окнами в сад, как видишь. Тут жил
доктор, теперь будет жить адвокат.
Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села у
окна. Клим спросил: что нашел
доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней
в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.
Но Клим почему-то не поверил ей и оказался прав: через двенадцать дней жена
доктора умерла, а Дронов по секрету сказал ему, что она выпрыгнула из
окна и убилась.
В день похорон, утром, приехал отец, он говорил речь над могилой докторши и плакал. Плакали все знакомые, кроме Варавки, он, стоя
в стороне, курил сигару и ругался с нищими.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны, этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли,
в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает
в дом, а ездит старый
доктор Петров, бросивший давно практику и
в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю
в скобках).
Между прочим, он подарил нашему
доктору корень алоэ особой породы, который растет без всякого грунта. Посади его
в пустой стакан,
в банку, поставь просто на
окно или повесь на стену и забудь — он будет расти, не завянет, не засохнет. Так он рос и у
доктора, на стене, и года
в два обвил ее всю вокруг.
В маленькой комнатке, которую
доктор занимал
в нижнем этаже, царил тот беспорядок, какой привозят с собой все путешественники:
в углу стоял полураскрытый чемодан, на стене висело забрызганное дорожной грязью пальто, на
окне разложены были хирургические инструменты и стояла раскрытая коробка с табаком.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал,
доктор запер все двери
в комнате и опять стал у
окна, — из окна-то он его уже не выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь увидели его!
Доктор стоял у
окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Это было уже слишком. Харитон Артемьич ринулся во двор, а со двора на улицу, на ходу подбирая полы развевавшегося халата. Ему ужасно хотелось вздуть ругавшегося бродягу. На крик
в окнах нижнего этажа показались улыбавшиеся лица наборщиков, а из верхнего смотрели
доктор Кочетов, Устенька и сам «греческий язык».
В окна врывалась струя едкого дыма, а
доктор все стоял, любовался и дико хохотал, когда пламя охватило его собственный дом.
Смотритель равнодушно поглядывает
в окно,
доктор прохаживается.
Приехал
доктор. Взяв ребенка на руки, он перенес и уложил его поближе к
окну. Быстро отдернув занавеску, он пропустил
в комнату луч яркого света и наклонился над мальчиком с своими инструментами. Петр сидел тут же с опущенной головой, все такой же подавленный и безучастный. Казалось, он не придавал действиям
доктора ни малейшего значения, предвидя вперед результаты.
Розанов третьи сутки почти безвыходно сидел у Калистратовой. Был вечер чрезмерно тихий и теплый, над Сокольницким лесом стояла полная луна. Ребенок лежал
в забытье, Полиньку тоже
доктор уговорил прилечь, и она, после многих бессонных ночей, крепко спала на диване. Розанов сидел у
окна и, облокотясь на руку, совершенно забылся.
— Ну, вот видите. — Петр Сергеевич! — позвал
доктор, остановясь у
окна и толкнув Белоярцева. Белоярцев оглянулся и высунулся
в окно.
—
Доктор! — сказала Лиза, став после чаю у одного
окна. — Какие выводы делаете вы из вашей вчерашней истории и вообще из всего того, что вы встречаете
в вашей жизни, кажется, очень богатой самыми разнообразными столкновениями? Я все думала об этом и желаю, чтобы вы мне ответили, потому что меня это очень занимает.
Она понимала и отца, и Вязмитинова, и
доктора, и условия,
в которых так или иначе боролись представлявшиеся ей люди, и осмыслена была развернутая перед ее
окном широкая страница вечной книги.
Розанов, подойдя к калитке этого дома, поискал звонка, но никакого признака звонка не было.
Доктор отошел немного
в сторону и посмотрел
в окно верхнего этажа. Сквозь давно не мытые стекла на некоторых
окнах видны были какие-то узлы и подушки, а на одном можно было отличить две женские фигуры, сидевшие спиною к улице.
Слова
доктора далеко, кажется, не пропадали для генерала даром; он явно и с каким-то особенным выражением
в лице стал заглядывать на всех молоденьких женщин, попадавшихся ему навстречу, и даже нарочно зашел
в одну кондитерскую,
в окнах которой увидел хорошенькую француженку, и купил там два фунта конфет, которых ему совершенно не нужно было.
Потом представила себе Людмилу и
доктора у
окна в белой, слишком светлой комнате, мертвые глаза Егора позади них и, охваченная гнетущей жалостью к людям, тяжело вздохнула и пошла быстрее — какое-то смутное чувство торопило ее.
Мать кивнула головой.
Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову, закрыл глаза и замер, только пальцы его рук тихо шевелились. От белых стен маленькой комнаты веяло сухим холодом, тусклой печалью.
В большое
окно смотрели кудрявые вершины лип,
в темной, пыльной листве ярко блестели желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
Людмила взяла мать под руку и молча прижалась к ее плечу.
Доктор, низко наклонив голову, протирал платком пенсне.
В тишине за
окном устало вздыхал вечерний шум города, холод веял
в лица, шевелил волосы на головах. Людмила вздрагивала, по щеке ее текла слеза.
В коридоре больницы метались измятые, напуганные звуки, торопливое шарканье ног, стоны, унылый шепот. Люди, неподвижно стоя у
окна, смотрели во тьму и молчали.
В продолжение всей дороги адмиральша блаженствовала: она беспрестанно смотрела то
в одно
окно кареты, то
в другое; при этом Сусанна и
доктор глаз с нее не спускали, а Антип Ильич сидел весь погруженный, должно быть,
в молитву.
Переночевав, кому и как бог привел, путники мои, едва только появилось солнце, отправились
в обратный путь. День опять был ясный и теплый. Верстах
в двадцати от города
доктор, увидав из
окна кареты стоявшую на горе и весьма недалеко от большой дороги помещичью усадьбу, попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча...
Две из них, с
окнами на улицу, занимал
доктор, а
в третьей и
в кухне жили Дарьюшка и мещанка с тремя детьми.
Подъезжая к своей квартире, Бобров заметил свет
в окнах. «Должно быть, без меня приехал
доктор и теперь валяется на диване
в ожидании моего приезда», — подумал он, сдерживая взмыленную лошадь.
В теперешнем настроении Боброва
доктор Гольдберг был единственным человеком, присутствие которого он мог перенести без болезненного раздражения.
— Вот он — Молох, требующий теплой человеческой крови! — кричал Бобров, простирая
в окно свою тонкую руку. — О, конечно, здесь прогресс, машинный труд, успехи культуры… Но подумайте же, ради бога, — двадцать лет! Двадцать лет человеческой жизни
в сутки!.. Клянусь вам,бывают минуты, когда я чувствую себя убийцей!.. «Господи! Да ведь он — сумасшедший», — подумал
доктор, у которого по спине забегали мурашки, и он принялся успокаивать Боброва.
Потапыч (
в окно). Антошка! Антошка! Фалетор! Седлай лошадь, поезжай
в город за
доктором. Ах ты, господи!
Прошло полминуты
в молчании. Зоолог,
доктор и дьякон стояли у
окна и все смотрели на Лаевского.
Аннушка (посмотрев
в окно).
Доктор приехал.
В прошлое воскресенье Петров сам видел, что за углом стояла его мать, старушка, и пристально глядела
в его
окно, и когда он закричал, она торопливо скрылась, а
доктор Шевырев уверял, что никого тут не было.
Доктор Шевырев односложно успокаивал ее, а писатель, высокий, мрачный, черноволосый, немного похожий на покойного брата, раздраженно прохаживался по комнате, пощипывал бороду, посматривал
в окно и всем поведением своим показывал, что рассказ матери ему не нравится.
После попугая
доктор был второй пострадавший от моего настроения. Я не пригласил его
в комнату и захлопнул перед его носом
окно. Две грубые, неприличные выходки, за которые я вызвал бы на дуэль даже женщину [Последняя фраза написана выше зачеркнутой строки,
в которой можно разобрать: «сорвал бы с плеч голову и вышиб бы все
окна». — А. Ч.]. Но кроткий и незлобный «щур» не имел понятия о дуэли. Он не знал, что значит сердиться.
Не помня себя, я вскочила на ноги, совершенно забыв о том, что
доктор предписал мне полный покой, и, подбежав к
окну, распахнула его настежь… Чудная, мягкая и нежная, как бархат, ночь вошла
в мою комнату запахом роз и магнолий… Воздух, разряженный грозой, стал чист и свеж, как хрустально-студеная струя горного источника…
И все трое посмотрели
в окно на коляску,
в которую садилась знаменитость
в большой медвежьей шубе. Княгиня покраснела от зависти, а Егорушка значительно подмигнул глазом и свистнул. Маруся не видела коляски. Ей некогда было видеть ее: она рассматривала
доктора, который произвел на нее сильнейшее впечатление. На кого не действует новизна?
Между тем
в другой комнате кузина сидела подле больной и искусно веденным разговором старалась приготовить ее к мысли о смерти.
Доктор у другого
окна мешал питье.
Осмотрев его и задав несколько вопросов горничной, которая ходила за больным,
доктор не спеша вернулся
в гостиную. Там уже было темно, и Ольга Ивановна, стоявшая у
окна, казалась силуэтом.
В гостиной было тихо, так тихо, что явственно слышалось, как стучал по потолку залетевший со двора слепень. Хозяйка дачи, Ольга Ивановна, стояла у
окна, глядела на цветочную клумбу и думала.
Доктор Цветков, ее домашний врач и старинный знакомый, приглашенный лечить Мишу, сидел
в кресле, покачивал своею шляпой, которую держал
в обеих руках, и тоже думал. Кроме них
в гостиной и
в смежных комнатах не было ни души. Солнце уже зашло, и
в углах, под мебелью и на карнизах стали ложиться вечерние тени.
А она быстро бежит
в спальню и садится у того же
окна. Ей видно, как
доктор и поручик, выйдя из аптеки, лениво отходят шагов на двадцать, потом останавливаются и начинают о чем-то шептаться. О чем? Сердце у нее стучит,
в висках тоже стучит, а отчего — она и сама не знает… Бьется сердце сильно, точно те двое, шепчась там, решают его участь.
Варвара Васильевна лежала
в отдельной палате. На
окне горел ночник, заставленный зеленою ширмочкою,
в комнате стоял зеленоватый полумрак. Варвара Васильевна, бледная, с сдвинутыми бровями, лежала на спине и
в бреду что-то тихо говорила. Лицо было покрыто странными прыщами, они казались
в темноте большими и черными. У изголовья сидела Темпераментова, истомленная двумя бессонными ночами.
Доктор шепотом сказал...
Доктор долго щупал пульс Андрея Ивановича и
в колебании глядел
в окно. Пульс был очень малый и частый. Такие больные с водянкою опасны: откажешь, а он, не доехав до дому, умрет на извозчике; газеты поднимут шум, и могут выйти неприятности. Больница была переполнена, кровати стояли даже
в коридорах, но волей-неволей приходилось принять Андрея Ивановича.
Доктор написал листок, и Андрея Ивановича вывели.
Александра Михайловна ввела под руку Андрея Ивановича; на скамейке у
окна только что освободилось место. Андрей Иванович сел, Александра Михайловна осталась стоять. Андрей Иванович был
в торжественном и решительном настроении; он был готов на все, чтоб только поправиться; так он и собирался сказать
доктору: «Лечите меня, как хотите, что угодно делайте со мной, я все исполню, — только поставьте на ноги!»
— Или, может быть, у меня это от бани… — продолжал дядя, задумчиво глядя на
окно. — Может быть! Был я, знаешь,
в четверг
в бане… часа три парился. А от пару геморрой еще пуще разыгрывается…
Доктора говорят, что баня для здоровья нехорошо… Это, сударыня, неправильно… Я сызмальства привык, потому — у меня отец
в Киеве на Крещатике баню держал… Бывало, целый день паришься… Благо не платить…
— Никуда вам скакать дальше не треба, потому что всепомогающий
доктор Николавра здесь живет, но он теперь, як и усе христiанство, спит. А вы майте соби трохи совiсти, и если
в господа бога веруете, то не колотайте так крепко, бо наш дом старенький, еще не за сих времен, и шибки из
окон повыскакують, а тут близко ни якого стекольщика нет, а теперь зима лютая, и с малыми детьми смерзти можно.
Ночью под утро всё успокоилось. Когда встали и поглядели
в окна, голые ивы со своими слабо опущенными ветвями стояли совершенно неподвижно, было пасмурно, тихо, точно природе теперь было стыдно за свой разгул, за безумные ночи и волю, какую она дала своим страстям. Лошади, запряженные гусем, ожидали у крыльца с пяти часов утра. Когда совсем рассвело,
доктор и следователь надели свои шубы и валенки и, простившись с хозяином, вышли.
И
доктор в соседней комнате стал говорить о суровой природе, влияющей на характер русского человека, о длинных зимах, которые, стесняя свободу передвижения, задерживают умственный рост людей, а Лыжин с досадой слушал эти рассуждения, смотрел
в окна на сугробы, которые намело на забор, смотрел на белую пыль, заполнявшую всё видимое пространство, на деревья, которые отчаянно гнулись то вправо, то влево, слушал вой и стуки и думал мрачно...
Но тотчас же он сам испугался своего голоса и отошел от двери к
окну. Он хотя был и пьян, но ему стало стыдно этого своего пронзительного крика, который, вероятно, разбудил всех
в доме. После некоторого молчания к нему подошел
доктор и тронул его за плечо. Глаза
доктора были влажны, щеки пылали…
В маленькой приемной
доктора окно было открыто настежь.