Неточные совпадения
Стали потом договариваться о свите, о числе людей, о карауле, о носилках, которых мы требовали для всех
офицеров непременно. И обо всем надо было спорить почти до слез. О музыке они не сделали, против
ожидания, никакого возражения; вероятно, всем,
в том числе и губернатору, хотелось послушать ее. Уехали.
Офицеры на шлюпках посылались вперед для измерения глубины — и по их следам шел тихо и фрегат, беспрестанно останавливаясь, иногда
в ожидании прилива.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский
офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал
в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море,
в напрасном
ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
В одно время здесь собралась группа молодежи. Тут был, во — первых, сын капитана, молодой артиллерийский
офицер. Мы помнили его еще кадетом, потом юнкером артиллерийского училища. Года два он не приезжал, а потом явился новоиспеченным поручиком,
в свежем с иголочки мундире,
в блестящих эполетах и сам весь свежий, радостно сияющий новизной своего положения, какими-то обещаниями и
ожиданиями на пороге новой жизни.
Казаки проскакали по дороге,
офицеры верхами, главнокомандующий
в коляске и со свитой проехал мимо. На каждом лице видны были тяжелое волнение и
ожидание чего-то ужасного.
Все
офицеры невольно с нетерпеливым
ожиданием смотрели на опытные
в этом деле пальцы батарейного командира, сламывавшие печать конверта и достававшие оттуда весьма нужную бумагу.
Упорствуют, не идут, нарочно не хотят идти из Петербурга волшебные бумаги, имеющие магическое свойство одним своим появлением мгновенно превратить сотни исхудалых, загоревших дочерна, изнывших от
ожидания юношей
в блистательных молодых
офицеров,
в стройных вояк,
в храбрых защитников отечества,
в кумиров барышень и
в украшение армии.
В Нухе Хаджи-Мурату был отведен небольшой дом
в пять комнат, недалеко от мечети и ханского дворца.
В том же доме жили приставленные к нему
офицеры и переводчик и его нукеры. Жизнь Хаджи-Мурата проходила
в ожидании и приеме лазутчиков из гор и
в разрешенных ему прогулках верхом по окрестностям Нухи.
Первым от судей помещался один из назвавших себя — Сергей Головин, сын отставного полковника, сам бывший
офицер. Это был совсем еще молодой, белокурый, широкоплечий юноша, такой здоровый, что ни тюрьма, ни
ожидание неминуемой смерти не могли стереть краски с его щек и выражения молодой, счастливой наивности с его голубых глаз. Все время он энергично пощипывал лохматую светлую бородку, к которой еще не привык, и неотступно, щурясь и мигая, глядел
в окно.
Не за четыре законных, а по крайней мере за пятнадцать шагов, он прикладывал руку к козырьку, высоко задирая кверху локоть, и таращил на
офицера сияющие глаза,
в которых ясно можно было прочесть испуг, радость и нетерпеливое
ожидание.
На корвете переживали
в этот час томительное
ожидание. Когда баркас скрылся из глаз, бинокли устремились за ним, то скрывавшимся за волнами, то появлявшимся на их гребнях… Наконец, и его потеряли из вида… Капитан напрасно искал его и, несколько побледневший и напряженно серьезный, выдавал свое тайное беспокойство за благополучие баркаса и людей на нем тем, что одной рукой нервно пощипывал бакенбарду, и, словно бы желая рассеять свои сомнения, проговорил, обращаясь к старшему
офицеру...
Почти
в ту же секунду подбежал на рысях молодой мичман, флаг-офицер адмирала, и замер
в ожидании, приложив руку к козырьку фуражки.
В ожидании, они медленно расхаживали по коридору с стоявшими у дверей часовыми-кубанцами.
В глубине коридора показался сухощавый казачий
офицер. Он вдруг остановился перед молодым казаком-часовым и сказал...
В ожидании, пока будут отделаны фанзы для нашего госпиталя, мы сидели без дела. Работы вскоре пошли вяло и медленно. Зато помещения Султанова и Новицкой отделывались на диво. Саперный
офицер, заведывавший работами, целые дни сидел у Султанова, у него же и обедал.
В султановском госпитале уже месяца полтора была еще новая сверхштатная сестра, Варвара Федоровна Каменева. Ее муж, артиллерийский
офицер из запаса, служил
в нашем корпусе. Она оставила дома ребенка и приехала сюда, чтоб быть недалеко от мужа. Вся ее душа как будто была из туго натянутых струн, трепетно дрожавших скрытою тоскою,
ожиданием и ужасом. Ее родственники имели крупные связи, ей предложили перевести ее мужа
в тыл. С отчаянием сжимая руки, она ответила...
Глубокая, тяжелая тишина царствует
в рядах, как будто сам Бог налег на них Своим таинственным всемогуществом. Войско
в томительном
ожидании первого выстрела; и вот… он раздался за Эмбахом!
Офицеры и рядовые невольно содрогнулись и сняли шляпы.
В это время подъехал к ним Шлиппенбах. Он, кажется, переродился и вырос:
в нем нельзя узнать маленького, крикливого хлопотуна и полухитреца баронессина праздника. Дух геройства говорит
в его глазах,
в речи и каждом движении.
Ожидания его не оправдались. Он
в числе немногих
офицеров, был оставлен
в Петербурге, для несения караульной службы.
Пленные японцы с потопленных транспортов «Идзуми-мару» и «Садо-мару»
в количестве 27
офицеров и 110 нижних чинов живут
в настоящее время
в Томске
в ожидании отправки
в Пензу, где им приготовляется помещение.