Неточные совпадения
Эти громадные отвалы и свалка верховика и перемывок, правильные квадраты глубоких выемок, где добывался золотоносный песок, бутара, приводимая
в движение паровой машиной, новенькая контора на взгорье, а там,
в глубине, дымки старательских
огней, кучи свежего
хвороста и движущиеся тачки рабочих — все это было до того близкое, родное, кровное, что от немого восторга дух захватывало.
Люди принялись разводить
огонь: один принес сухую жердь от околицы, изрубил ее на поленья, настрогал стружек и наколол лучины для подтопки, другой притащил целый ворох
хворосту с речки, а третий, именно повар Макей, достал кремень и огниво, вырубил
огня на большой кусок труту, завернул его
в сухую куделю (ее возили нарочно с собой для таких случаев), взял
в руку и начал проворно махать взад и вперед, вниз и вверх и махал до тех пор, пока куделя вспыхнула; тогда подложили
огонь под готовый костер дров со стружками и лучиной — и пламя запылало.
Натаскали огромную кучу
хвороста и прошлогодних сухих листьев и зажгли костер. Широкий столб веселого
огня поднялся к небу. Точно испуганные, сразу исчезли последние остатки дня, уступив место мраку, который, выйдя из рощи, надвинулся на костер. Багровые пятна пугливо затрепетали по вершинам дубов, и казалось, что деревья зашевелились, закачались, то выглядывая
в красное пространство света, то прячась назад
в темноту.
Весь день и всю ночь до рассвета вспыхивала землянка
огнями выстрелов, трещала, как сырой
хворост на
огне. Стреляли из землянки и залпами и
в одиночку, на страшный выбор: уже много было убитых и раненых, и сам пристав, командовавший отрядом, получил легкую рану
в плечо. Залпами и
в одиночку стреляли и
в землянку, и все казалось, что промахиваются, и нельзя было понять, сколько там людей. Потом, на рассвете, сразу все смолкло
в землянке и долго молчало, не отвечая ни на выстрелы, ни на предложение сдаться.
Замолк нелепо; молчали и все. Словно сам воздух потяжелел и ночь потемнела; нехотя поднялся Петруша и подбросил сучьев
в огонь — затрещал сухой
хворост, полез
в клеточки
огонь, и на верхушке сквозной и легкой кучи заболтался дымно-красный, острый язычок. Вдруг вспыхнуло, точно вздрогнуло, и засветился лист на деревьях, и стали лица без морщин и теней, и во всех глазах заблестело широко, как
в стекле. Фома гавкнул и сказал...
Около
огня с засученными рукавами двигался дьякон, и его длинная черная тень радиусом ходила вокруг костра; он подкладывал
хворост и ложкой, привязанной к длинной палке, мешал
в котле.
Старик недоверчиво посмотрел на меня, а потом как-то нехотя принялся собирать
хворост для
огня; Настасья помогала отцу с той особенной грацией
в движениях, какую придает сознание собственной красоты. Через десять минут пылал около ширфа большой
огонь, и рябчики были закопаны
в горячую золу без всяких предварительных приготовлений, прямо
в перьях и с потрохами; это настоящее охотничье кушанье не требовало для своего приготовления особенных кулинарных знаний.
Мы еще раз напились перед сном чаю, запасли
хвороста и сухих сучьев для топки очага и отправились
в балаган. Лежа на своей зеленой постели и задыхаясь от дыма, мы продолжали вести страшные рассказы. Каждый припоминал что-нибудь подходящее: «А вот с моим дядей был случай…» Но догорел
огонь на очаге, понемногу вытянулся
в дыру, проделанную
в крыше вместо трубы, дым, и мы начали засыпать. Вдруг спавшая у наших ног собака глухо заворчала. Мы поднялись все разом.
До света оставаться
в таком положении было нельзя: тогда, пожалуй, и костры не помогут да не хватит и заготовленного валежника и
хвороста на поддержание
огня.
Церковное извращение христианства отдалило от нас осуществление царства божия, но истина христианства, как
огонь в костре, который, заглушенный на время наваленным сырым
хворостом, уже высушил сырые прутья, начинает охватывать их и выбиваться наружу. Истинное значение христианства теперь уже видно всем, и влияние его уже сильнее того обмана, который скрывает его.
Мальчик горел, запихнутый
в печь подальше, а баранья ляжка пеклась
в той же печи, только поближе к устью, и у загнетки стояла робкая девочка-хозяйка, подбивая к
огню хворост, а озорная гостья убирала хату, то есть засыпала сором и золою кровь, пролитую на земляной пол, и металась, не зная, куда сбыть с глаз долой выпущенную из барана утробу.
Татарин подложил
в костер
хворосту, лег поближе к
огню и сказал...
Вдруг блеснул огонек. Кто-то, видимо, высекал
огонь.
В одно мгновенье,
в несколько быстрых прыжков Ермак оказался около копошащейся фигуры и схватил за шиворот низкорослого татарина, наклонившегося над грудой натасканного им
хвороста, который он намеревался поджечь. Неожиданное нападение окончательно ошеломило татарина.
— Чего: вина из фляги или
хвороста в огонь?
Тогда всех заключенных выводили
в оковах, сажали их
в старую негодную барку и отводили эту барку
в море; а темницу набивали сухим
хворостом и зажигали его, чтобы пропалить всю нечисть
огнем.
Прожигание приносило серьезную пользу, а делали его так, что
в дверь темницы напихивали огромные кучи смолистого
хворосту и соломы и зажигали их, а сильная тяга воздуха, стремясь от дверей к отдушинам,
в отдаленном конце раздувала
огонь и попаляла нечистоту, которая здесь накопилась.