Неточные совпадения
По ее мнению, такого короткого знакомства с богом было совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и
в его положение: бог был вечно занят делами миллионов
людей, поэтому к
обыденным теням
жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением гостя, который, застав дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам.
Я мог говорить о войне, о политике, об
обыденной жизни так, как будто бы я верил, подобно многим
людям,
в первичную, подлинную реальность всего этого.
Характеристическая черта гения Пушкина — разнообразие. Не было почти явления
в природе, события
в обыденной и общественной
жизни, которые бы прошли мимо его, не вызвав дивных и неподражаемых звуков его лиры; и поэтому простор и свобода, для всякого
человека бесценные, для него были сверх того могущественнейшими вдохновителями.
В нашем же тесном и душном заточении природу можно было видеть только через железные решетки, а о живых
людях разве только слышать.
Лихонин находился
в том одновременно расслабленном и приподнятом настроении, которое так знакомо каждому
человеку, которому случалось надолго выбиться из сна. Он как будто бы вышел из пределов
обыденной человеческой
жизни, и эта
жизнь стала для него далекой и безразличной, но
в то же время его мысли и чувства приобрели какую-то спокойную ясность и равнодушную четкость, и
в этой хрустальной нирване была скучная и томительная прелесть.
Шли
в Сибирь, шли
в солдаты, шли
в работы на заводы и фабрики; лили слезы, но шли… Разве такая солидарность со злосчастием мыслима, ежели последнее не представляется
обыденною мелочью
жизни? И разве не правы были жестокие сердца, говоря: „Помилуйте! или вы не видите, что эти
люди живы? А коли живы — стало быть, им ничего другого и не нужно“…
Развяжите
человеку руки, дайте ему свободу высказать всю свою мысль — и перед вами уже встанет не совсем тот
человек, которого вы знали
в обыденной жизни, а несколько иной,
в котором отсутствие стеснений, налагаемых лицемерием и другими жизненными условностями, с необычайною яркостью вызовет наружу свойства, остававшиеся дотоле незамеченными, и, напротив, отбросит на задний план то, что на поверхностный взгляд составляло главное определение
человека.
Толпа и уличная
жизнь, шум, движение, новость предметов, новость положения — вся эта мелочная
жизнь и
обыденная дребедень, так давно наскучившая деловому и занятому петербургскому
человеку, бесплодно, но хлопотливо всю
жизнь свою отыскивающему средств умириться, стихнуть и успокоиться где-нибудь
в теплом гнезде, добытом трудом, пóтом и разными другими средствами, — вся эта пошлая проза и скука возбудила
в нем, напротив, какое-то тихо-радостное, светлое ощущение.
Я напился. Вода была тепла, но не испорчена, и притом ее было много. Я проживу еще несколько дней. Помнится,
в «Физиологии
обыденной жизни» сказано, что без пищи
человек может прожить больше недели, лишь бы была вода. Да, там еще рассказана история самоубийцы, уморившего себя голодом. Он жил очень долго, потому что пил.
В экстазе
человек «исступал из себя», душа втягивалась
в какой-то огромный вихрь всеединого, безумного блаженства, далеко уносивший его от
обыденной жизни.
В самых холодных, свирепых душах живет несознаваемо этот всемирный дух единения. Наступает миг, и, как сон, отходит от
человека дурманящая власть
обыденной жизни, и звучит
в душе напоминающий голос великого духа. Пленного Пьера Безухова приводят к маршалу Даву, известному своею жестокостью.
И вот то и дело приходят неожиданные вести: «Свидригайлов застрелился!», «Ставрогин повесился!», «Крафт застрелился!», «Смердяков повесился!» Дух беспощадного самоистребления носится над этим миром неудержимо разваливающейся
жизни. Романы Достоевского кишат самоубийствами, словно самоубийство — это нечто самое
обыденное, естественное и необходимое
в жизни людей.
Искусство не есть легкость, сбрасывание с
человека всякой трудности, с ним связана трудность и даже мучительность, но совсем иная, чем
в обыденной жизни.
Профессиональным писателем он совсем не смотрел, и только его разговор, даже касаясь предметов
обыденных, мелких подробностей заграничной
жизни, облекался
в очень литературную форму, полон был замечаний, тонко продуманных и хорошо выраженных; но и тогда уже для того, кто ищет
в крупных литературных деятелях подъема высших интересов, отзывчивости на жгучие вопросы времени, Гончаров не мог быть
человеком, способным увлекать строем своей беседы.
Как это всегда бывает с потрясенными каким-нибудь неожиданным известиями
людьми, он потерял всякое соображение
в мелочах
обыденной жизни и только почти у цели своего бега вспомнил, что мог бы взять извозчика.
Жизнь других наших московских героев, за описанное нами время, не представляла ничего выходящего из
обыденной рамки. Они жили
в том же тесном кружке и делились теми же им одним понятными и дорогими интересами. Самоубийство Хрущева, конечно, достигло до дома фон Зееманов, и вся «петербургская колония», как шутя называл Андрей Павлович Кудрин себя, супругов фон Зееманов и Зарудина, искренно пожалела молодого
человека.